Веймарская конституция закрепила и юридически оформила происшедший в Германии в результате революции политический сдвиг – превращение юнкерско-буржуазной полуабсолютистской монархии в буржуазно-юнкерскую парламентскую республику. Экономической основой республики по-прежнему оставался капиталистический способ производства, а политической – буржуазный парламентаризм.

Большая часть литературы о Веймарской конституции, изданной как в период самой Веймарской республики, так и в период после 1945 года и до наших дней, исходит из принципа немецкого менталитета, т.е. формально-юридического, государственно-правового, а не политико-юридического способа рассмотрения предмета, носит чисто формально юридический аналитический или публицистический характер^[1]. Небольшое исключение составляют работы: Е. Гумбеля “Четыре года политического убийства” (1922 г.), Карла Полака “Веймарская конституция. Ее завоевания и недостатки” (1948 г.), Дитера Брюгемана “Судебная власть” (1962 г.), Роланда Мейстера “Проблемы правового государства в западногерманской современности” (1966 г.), Г. и Е. Ханновер “Политическая юстиция” (1966 и 1987 гг.), Вольфганга Руге “Конец Веймара” (1983 г.) и некоторые другие^[2].

Рассмотрение Веймарской конституции и правового государства периода Веймарской республики необходимо вести в двух плоскостях: с учетом действительного состояния немецкого государствоведения и с учетом общего развития немецкой нации, поскольку последняя образует важный момент этого развития.

В Веймарской конституции нашли отражение все проблемы немецкого государствоведения.

После длительного господства милитаристско-полуабсолютистского государства, которое представлял рейх Бисмарка и кайзера Вильгельма, немецкий народ получил задачу подняться в 1918-1919 годах на высоту современного государствоведения, на высоту демократической республики. Подняться от народа ранее подчиненного, отношение которого к государству выражалось исключительно в отбывании своей воинской повинности, к государству свободных граждан, облик и политика, которого должны были находиться в его руках. Однако у немецкого народа не было опыта таких крупных демократических движений, как в Англии и Франции. И это наложило свой специфический отпечаток на развитие исторического процесса в Германии.

Веймарская конституция и базирующаяся на ней Веймарская республика явились продуктом борьбы немецкого народа за преобразование старой формы государства в новую. Это была первая попытка соединить в Германии одновременно парламентаризм и массовую демократию.

Официальное учение о государстве периода Веймарской республики не вскрыло ее слабости и недостатки. Большое число немецких правоведов того периода не уважали Веймарскую конституцию из-за ее слабостей и недостатков или же “улыбались с состраданием”. Фактически их позиция, за редким исключением, выразилась в дискредитации демократии. Их сердца и разум были на стороне прежней авторитарной государственной власти.

По образному выражению известного юриста Карла Полака, “Веймарская конституция явилась фактически новым костюмом на старом теле, попыткой приспособить его к этому телу”^[3].

Полак критикует и догматическую науку о государстве периода Веймара, которая является фактически девочкой для всех. Поскольку она не имеет содержания, то годится для всех политических систем и может весьма быстро приспособиться от одной к другой.

Формальное учение о государстве является ничем иным, как отшлифованным формально-догматическим методом интерпретации конституции. Оно не имеет ничего общего с учением о демократии, не стремится к познанию реальных законов развития общества, государства и права. Поэтому, естественно, оно и не может преобразующе воздействовать на них. Это учение лишь с опозданием фиксирует, что произошло, “догоняет уходящий поезд”…

Тем самым учение о государстве не сыграло своей необходимой роли в деле создания первой демократической конституции в истории Германии. Негативную роль сыграло и отчуждение немецкого народа от создания Веймарской конституции. Это было первым шагом отчуждения его от Веймарской республики.

Рассмотрим Веймарскую конституцию в свете требований основных принципов правового государства.

Одним из важнейших вопросов при рассмотрении любой конституции является соотношение между различными институтами власти, закрепленными в ней, в призме разделения ветвей государственной власти. Как же обстояло дело в данном случае?

В Веймарской конституции были предусмотрены три института, имеющие отношение к законодательной власти: президент республики, рейхстаг и рейхсрат.

В связи с фигурой президента республики и ролью рейхстага как раз и возникает вопрос о рейхсрате: как он трансформировался по сравнению с бундесратом империи Бисмарка? Трансформация весьма примечательна. Если в условиях империи бундесрат играл роль органа князей – субъектов союза во главе с прусским королем (председателем) – он же император, а рейхстаг, как народное представительство, был всего лишь соучрежденным консультативным органом, то рейхсрат в Веймарской республике – второстепенный орган. Он был вытеснен двумя институтами, выбираемыми всем народом – институтом президента республики и институтом рейхстага. Именно на два последних приходится центр тяжести политической власти государства.

По конституции Веймарской республики президент страны получил тот статус, который ему уготовили “отцы” этой конституции Г. Пройс и Макс Вебер.

Президент избирается немецким народом сроком на 7 лет. Причем возможно избрание на второй срок (ст. 43)^[4]. Эта персона может также быть у власти 14, 21 и большее количество лет, т.е. явно недемократический элемент в конституции.

Президент республики обладает огромными полномочиями власти. Кроме обычных прав представительства, как главы государства, права на помилование и т.д., он является верховным главнокомандующим вооруженных сил страны (ст. 47). обладает правом назначения правительства (во главе с канцлером, ст. 53). правом назначения высших судей, судов рейха (ст. 46), правом роспуска рейхстага (ст. 25). правом “имперской экзекуции” в отношении упрямой земли, а равно правом, если “серьезно нарушены общественная безопасность и порядок… принимать меры, необходимые для восстановления общественной безопасности и порядка”, причем, в случае необходимости, – с помощью вооруженной силы (ст. 48).

Тем самым ему подлежит право учреждать осадное положение или, на языке Веймарской конституции. – чрезвычайное положение. В свете этих мероприятий он может ограничивать или полностью приостанавливать основные личные права и другие демократические права и свободы граждан (ст. 114, 115, 117, 118, 123, 124 и 153). Статья 48 конституции дает ему, таким образом, чрезвычайно широкие, фактически диктаторские полномочия.

Рейхстаг явил собой продолжение Национального собрания. В нем были закреплены высшие завоевания революции: общегерманский парламент, вышедший из равного, прямого избирательного права при тайном голосовании всех немецких мужчин и женщин (ст. 22). В данном случае политическим партиям удалось удержаться от повторения конституции Бисмарка: не быть “соглашательским аппаратом”, как назвал М. Вебер рейхстаг империи Бисмарка. Рейхстаг провозглашался в конституции как авторитетный законодательный орган и одновременно – как контрольный орган в отношении правительства.

Рейхстагу принадлежит законодательная власть. “Имперские законы издаются рейхстагом”, – говорится в статье конституции (ст. 68). Разумеется, президент имеет право вето (хотя оно прямо так не называется в конституции) в отношении законов, принятых парламентом: он может их до опубликования поставить на народное голосование (ст. 73). Отсюда президент и получил негативное прозвище “плебисцитного президента”.

Далее конституция определяет: “рейхсканцлер и имперские министры нуждаются для отправления своих должностей в доверии рейхстага. Каждый из них должен подать в отставку, если рейхстаг определенным постановлением лишает их своего доверия” (ст. 54). Но рейхспрезидент может воспрепятствовать такому изъявлению вотума недоверия путем роспуска рейхстага. Как видим, в сфере баланса сил – у президента значительно более тяжелый вес. В современных условиях аналогичное положение закреплено в конституциях полупрезидентских республик – Франции и России.

Конституция устанавливает, что о всех мерах, принятых на основании разделов 1 и 2 (ст. 48), рейхспрезидент должен немедленно доводить до сведения рейхстага и отменять их, если этого потребует рейхстаг (ст. 48, ч. 3). Но и здесь рейхспрезидент может воспрепятствовать требованию рейхстага путем его роспуска. Тем самым и здесь противовес сил в пользу президента, а не парламента.

Рейхстагу предоставлено право возбуждать обвинение перед государственным судом Германской империи (так именуется Веймарская республика по конституции) против рейхспрезидента, рейхсканцлера и имперских министров в том случае, если они преступно нарушили конституцию и имперский закон (ст. 59). Депутаты рейхстага обладают иммунитетом. Рейхстаг имеет право назначать комиссии по расследованию и т.д. Эти положения конституции говорят в пользу укрепления статуса парламента.

Как уже отмечалось, по сравнению с этим органом, избранным всем народом, рейхсрат, представительство правительств земель, отступает на задний план. Он созывается правительством республики (ст. 64) и один из членов правительства председательствует в нем и его комиссиях (ст. 65, 66). Республиканское правительство должно согласовывать законопроекты с рейхсратом. Рейхсрат имеет вето в отношении законов, принятых рейхстагом. В случае опротестования закон представляется в рейхстаг для вторичного вынесения постановления. Если при этом рейхстаг и рейхсрат не придут к соглашению, то окончательное решение переходит к президенту страны. Он может в течение 3 месяцев распорядиться произвести народное голосование по предмету расхождения во мнениях. Если президент не воспользовался этим правом, то закон считается не получившим законной силы.

Как видим, и здесь в очередной раз рейхспрезидент имеет более высокие и решающие права, чем парламент, причем в такой важной сфере, как законодательная. Если же рейхстаг большинством 2/3 голосов примет постановление вопреки протесту рейхсрата, то президент обязан в трехмесячный срок или опубликовать закон в одобренной рейхстагом редакции, или распорядиться о производстве народного голосования (ст. 74). Как видим, в данном случае в отношении решений парламента могут действовать два тормозных механизма.

Тот факт, что члены рейхсрата – это правительственные чиновники земель, связанные ведомственными указаниями, свидетельствует о том, что этот орган не был второй палатой парламента в истинном смысле этого слова. Он был лишь разновидностью правительственного тормозного механизма в отношении парламента. Его существование было частью спорного вопроса между правительством и народным представительством, причем в данном случае он представлял правительства и бюрократию земель.

Отдельные прогрессивные авторы отмечали после 1945 года в своих работах ту удивительную легкость, с какой всеобщее согласие заполучил предложенный “отцами” конституции Пройсом и Вебером “плебисцитный диктатор” в лице президента Веймарской республики, хотя уже тогда было отчетливо видно, что как раз в решении подчинения парламента государственной власти в лице президента и было заложено роковое несчастье политического развития Германии^[5].

Однако необходимость конституирования гегемонии парламента никак не охватывалась массовым политическим сознанием. Господство государственного аппарата в народе принимали более или менее сознательно; подавляющее большинство депутатов и политиков восприняли решение о гегемонии президента республики над рейхстагом как что-то само собой разумеющееся, даже не удосужившись обосновать эту позицию.

Все это объясняется довольно просто: осталась без изменения бюрократия в рейхе и землях, остался аппарат провинциального управления, правительственные районы округов, одним словом, механизм, который олицетворял дух прусского юнкерства, того юнкерства, из которого еще Бисмарк создал этот аппарат; осталось то же бюрократическое государство, которое, как ярмо, давило на шею народа. “Старый государственный корабль, – отмечает в связи с этим Карл Полак, – плыл в прежнем направлении дальше, как будто ничего другого и не могло быть, как будто бы спина народа уже так приспособилась к этому ярму, что без него уже не могли обойтись^[6].

Те немногие представители гражданского общества, кто прекрасно осознал опасность “задвигания” парламента под рейхспрезидента, ничего не могли изменить: это была мощная сила, тяжелый вес старых властей и их организованных форм, которые глубоко укоренились в господствовавшие экономические отношения, как в промышленности, так и в крупном землевладении. Отсюда тянулись тысячи нитей к государственному аппарату, который представлял собой единое целое с экономически господствовавшими силами крупного промышленного капитала и крупного землевладения. Государственный аппарат выглядел как удлиненная рука двух последних.

Но не только собственно государственный аппарат увеличивал это: тяжелый вес, а также аппарат традиционной юстиции. Развитые при Бисмарке в условиях кайзеровской империи организационные формы юстиции, ее кадровая политика и способы подготовки кадров судей и прокурорских работников, господствовавший процесс, а, кроме того, сами понятие права, вся правовая наука – не разглагольствовать о господствовавших законах – продемонстрировали чрезвычайную силу инерции. Они так прочно поселились в сознании народа, что их политическая сущность, государственно-бюрократический дух времен Бисмарка совершенно исчезли и они приняли мнимо объективный “чисто научный” облик и как таковые были, безусловно, непреодолимы в условиях Веймарской республики. Именно так зарекомендовала себя в целом вся немецкая юриспруденция, особенно господствовавшее учение о праве и управлении государством. Они поставляли схемы для функционирования государственного механизма, причем схемы такой силы тяжести, которая без особого усилия подавляла все оппозиционные силы, все попытки по критическому преобразованию фундамента государства.

Характерно, что общее сознание времен Веймарской республики было все еще на стороне старых, зашедших в тупик форм. Они господствовали, хотя их внутренний смысл, реальные обстоятельства их бытия были поставлены под вопрос в плане развития, как общественного целого, так и частного отдельного лица, индивида. Однако об этом внутреннем смысле никто и не спрашивал. Ведь наука о государстве и праве не была больше учением об общем развитии общества, она стала чисто формальным учением: господствовавшими формами в государстве и праве были их предмет, исследование их структуры с целью обеспечения наилучшего их функционирования. Пробить их или даже заменить другими категориями и понятиями общество было не в состоянии. Да к этому особенно и не стремились. Даже определенные тенденции в качестве новаций рассматривались как помехи для нормального процесса работы аппарата и, следовательно, – как “логически абсурдные”, так как формальная юридическая логика стала логикой этого аппарата. Не удивительно, что в таких условиях старый юридический дух времен кайзера был перенят без каких-либо видимых изменений, а вместе с ним – и старая формальная юриспруденция и юрисдикция.

Внутренние отношения этого аппарата к демократии и республике вообще не исследовались. Положение этого аппарата в республике чрезвычайно упрочилось в результате того, что судьям была гарантирована полная независимость от политических движений и парламентов. Была не только конституционно закреплена независимость правосудия и исключено любое вмешательство в осуществление правосудия (подобная независимость является необходимой составной частью любого современного правосудия – А.С.), Веймарская республика, кроме того, закрепляла личную неприкосновенность судей: они были провозглашены несменяемыми, избранными пожизненно и не подлежащими никакой политической ответственности за свою деятельность. Со своих должностей они могли быть удалены только в том случае, когда совершали преступления или становились неспособными осуществлять судейские функции вследствие физических или психических недостатков. За правосудие, враждебное республике и конституции, они не отвечали.

В данном случае здесь негативно сказалось то. что СДПГ, находясь после ноября 1918 года у руля правительственной власти, отказалась от осуществления требования своей же Эрфуртской программы 1891 года, а именно – о выборности судей народом.

В связи с вышеизложенным нуждается в повторе уже приводившаяся мысль: неудивительно, что господство государственного аппарата, в том числе и судейского сословия, воспринималось в народе более или менее сознательно, а подавляющее большинство депутатов и политиков приняли решение о гегемонии президента республики над общегерманским парламентом как само собой разумеющееся.

Это, отнюдь, не означает, что никто не выступал против засилия президента. Были среди левых в парламенте такие представители, кто видел опасность чрезмерных полномочий главы государства. Так, депутат левых сил Оскар Кон четко уловил реставрацию авторитарного принципа, равно как и необходимость возмещения потерь завоеваний революции. Он говорил: “Мы навсегда насытились монархией и не желали бы обходным путем снова заполучить теперь уже республиканскую монархию”^[7].

А один из представителей социал-демократов большинства вспомнил в связи с этим Наполеона III, который также, используя пост плебисцитного президента, поднялся на трон императора. Этот социал- демократ указывал на явную однобокость плебисцитного решения, на большую опасность, которая возникала вследствие того, что при помощи средств плебисцита одна партия могла вырвать себе руль государственного управления и установить свою диктатуру. Но Пройс сам также боролся в Национальном собрании со всей энергией за предложенное им регулирование: плебисцитный президент, – но, наряду с правительством, ответственным перед парламентом. С профессорским гонором он утверждал, что те, кто говорит о возможности злоупотребления государственной властью президентом, вообще не поняли его парламентской системы. Согласно проекту конституции, правительство президента нуждалось в доверии парламента, оно должно было, как он выражался, “быть кровь от крови, плоть от плоти народного представительства”. Тем самым будет поддерживаться “баланс сил” между президентом и парламентом и станет невозможным злоупотребление государственной властью со стороны президента.

Эта формула. как известно, стала действительностью. Рейхспрезидент назначал и увольнял правительство, которое, в свою очередь, нуждалось для отправления своей деятельности в доверии парламента. Пройс, таким образом, очевидно, верил в равновесие сил. Он полагался на полноценное развитие парламентаризма, такое развитие политической жизни в Германии, при котором “диктатура” рейхспрезидента держалась бы в узде. Он верил в то, что парламент при помощи ответственного перед ним правительства “навяжет” президенту свою волю. Одного он только не видел: история буржуазного парламентаризма учит, что парламент рядом с независимым от него государственным аппаратом должен неизбежно деградировать до уровня придатка этого аппарата, что самовластность парламента в условиях- бюрократического государства является иллюзией.

Здесь и заключалась, образно говоря, раковая опухоль Веймарской конституции: старое бюрократическое государство не было уничтожено и поэтому парламентаризм остался мнимым, так как парламент был бессильным. Прав оказался тот оратор Национального собрания, который как предупреждающий пример привел Пройсу закат Французской конституции 1848 года и взлет бюрократической диктатуры при Наполеоне III.

Мощный перевес старого аппарата над парламентом вскоре стал очевидным, он отодвинул парламент в тень. Парламент действует, отмечал будущий ведущий теоретик учения о государстве и праве периода нацизма Карл Шмит, лишь “как бюро по техническому переключению в аппарате государственных учреждений”^[8].

Рейхспрезидент располагал, согласно конституции, двумя мощными средствами, которые в случае конфликта с парламентом, гарантировали ему всегда перевес: право роспуска парламента и право введения чрезвычайного положения по ст. 48, плюс сюда мероприятия, которые он, как главнокомандующий, также был в состоянии проводить.

Подобное принижение роли парламента значило намного больше, чем лишь выключение государственного органа или отодвигание его на задний план. Тем самым была решена судьба демократии, судьба Веймарской республики.

Для Германии имело силу (а для России и других стран СНГ крайне актуально и сейчас) то, что Макс Вебер, как вывод, сделал из периода рейха Бисмарка и его мнимого парламентаризма: только при мощном парламенте может расцвести политическая жизнь; политическая зрелость народа может только там развиваться, где народное представительство не только “обговаривает”, но и решает главнейшие политические вопросы нации. Если же парламент оттесняется в сторону, становится тенью при мощном госаппарате, то влияние госаппарата разлагает его внутреннюю силу; в условиях лишь ограничения его деятельности пресловутыми “за” и “против” в отношении правительственной политики, определяемой не им, его энергия истощается и он не в состоянии развивать и осуществлять значительную, позитивно конструктивную политическую линию.

Такой была судьба народного представительства в империи кайзера, и такой она снова должна была стать и стала в Веймарской республике. Груз бюрократического государства продолжал давить дальше на немецкий народ. Барьеры старой власти остались: прежний госаппарат, прежние производственные отношения в промышленности, в землевладении, в военной организации, в системе просвещения и т.д. Они не были поставлены на службу народного представительства, а выступали против него.

Ту негативную оценку, которую парламент заслужил из учения о государстве периода германской империи, познал он снова и здесь.

Также и учение о государстве в условиях Веймарской республики использовало реальный и конституционный перевес старого государственного аппарата над парламентом в интересах четкой антипарламентской позиции. И эта теория о государстве, в принципе, была продолжением формального юридически позитивистского государственного права эпохи Бисмарка и кайзера, равно как и госаппарат Веймарской республики явился продолжением госаппарата той эпохи. Да это были те же Трейчке, Лабанд и Еллинек теми теоретиками, по которым учились в германских университетах государственному и конституционному праву. В программе университетов такие ученые как Пройс стояли почти в стороне. До Макса Вебера никогда ранее эмпирически не разрабатывалось учение о государстве в призме административизма.

Путь развития теории государства и права в эпоху Веймарской республики – это путь вытеснения парламента, удушения политической жизни, последовательного выключения политических партий и одностороннего переноса всего центра тяжести на государственный аппарат: юстицию, аппарат правительства и администрацию. Это путь к бонапартизму, путь к диктатуре, который проходил через плебисцитного президента. При этом теория шла рука об руку с практикой. Она частично даже отставала от нее, порой просто фиксируя случившиеся факты, частично же сознательно избрала этот путь, чтобы представить образование диктатуры как “логически” необходимый и естественный этап развития.

Первоначально этот процесс развития проходил на кажущейся политически нейтральной почве, в частности, в вопросе взаимоотношений между юстицией и парламентом. Так, В. Апельт, бывший сотрудник Г. Пройса, а после 1945 года профессор в Мюнхене, опубликовал в 1946 году весьма примечательное произведение под заголовком “История Веймарской конституции”. В нем он делает акцент на следующем процессе, который являлся весьма симптоматичным для развития государственного права в эпоху Веймарской республики^[9]. Так, на организационном съезде “Объединения немецких государствоведов” в 1922 году, на котором решался кардинальный вопрос, важнейший для развития государства и права, а именно, имеют ли право судьи проверять, ревизовать законы, принятые парламентом и опубликованные в печати, на предмет их верности (соответствия) конституции или же это право принадлежит только лишь исключительно парламенту.

Тогда, в 1922 году, большинство немецких государствоведов проголосовали за безусловную юридическую силу законов, принятых парламентом. При этом они подавали тогда народное представительство еще как суверенного законодателя, который как верховный орган – без какого-либо контроля других ветвей государственной власти – принимает все свои решения.

Однако связанность судьи законом стала серьезно мешать консервативному бюрократическому государственному аппарату в том направлении. чтобы переломить правогосударственный принцип равновесия баланса сил в пользу господствовавших классов. В связи с этим в учении о государстве и праве стали все более напористо проявляться “новации”. Так, еще в 1924 году берлинский преподаватель уголовного права и процессуалист Джеймс Гольдшмит поставил вопрос о возможности судьи не быть связанным законом, который, по его мнению, является антиконституционным^[10]. Он первым выступил против того, чтобы были признаны легитимными законы (а это стало нормой на основе Веймарской конституции) только на том основании, что они приняты большинством членов парламента, достаточным для изменения конституции, не меняя, однако, самой конституции.

Не удивительно, что подталкиваемое такими “теоретиками” как Д. Гольдшмит, Г. Трипель и другими (а главное, стоявшей за их спиной мощной государственно-бюрократической машиной) то же самое объединение спустя всего несколько лет большинством голосов высказалось за “право суда на ревизию” этих законов в плане определения соответствия их конституции.

Так были одобрены тенденции в правосудии, осуществляемом высшими немецкими судами^[11].

Сначала немецкие суды действовали завуалированно, но в последующем они все более неприкрыто использовали судейское право ревизии парламентских законов. Особо приветствуемая точка зрения имперского суда (Верховного суда, прим. А.С.) по этому вопросу была сформулирована в 1925 году: “Поскольку имперская конституция… сама не содержит никаких положений, согласно которым решение о конституционности имперских законов (республиканских законов, прим. А.С.) было бы отнято у судов и согласно которым оно не передано каким- либо другим инстанциям, постольку должно признаваться право и обязанность судьи проверять конституционность имперских законов”^[12].

В связи с этим известный юрист Зинсгеймер с полным правом отмечал тогда, что, узурпировав право проверки законов, принятых парламентом, имперский суд хладнокровно конституировал себя в качестве второй палаты парламента по Веймарской конституции, в результате чего произошло фундаментальное преобразование конституции^[13].

Фактически же таким путем была создана верхняя палата рейхстага, укомплектованная исключительно высокообразованными юристами – профессионалами. Отныне законодательные постановления парламента стали иметь только лишь условную действенность, определяемую необходимостью ее признания органами юстиции. Ясно, что тем самым юстиция присвоила себе право на абсолютное вето и превратила себя в политически роковой антипод народному представительству. В результате этого грубо был нарушен институт разделения ветвей государственной власти правового государства и институт связанности законом, произошел разлад в конституционной жизни Веймарской республики, который обусловил столь роковые трагические последствия для народа Германии.

Чем меньше порывала Веймарская демократия с понятием “государства законов”, т.е. юридическим позитивизмом, в пользу правового государства, тем меньше имела она повод отказаться от законодательства по представлению полномочий в духе прекратившей существование империи кайзера. Напротив, эта тенденция все более преобладала. Так, уже в первые годы республики пресловутая ст. 48 конституции широко использовалась для подавления революционных выступлений трудящихся, а позднее стала правовой базой “чрезвычайных декретов” и “президентских кабинетов”, расчистивших путь к власти Гитлеру. И здесь нарушение института разделения властей, упор на формальный признак правового государства пролагали путь к трагедии народа.

До конца существования Веймарской республики было принято шесть законов о полномочиях (чрезвычайных). При помощи более чем 100 указов президента республики вмешивалось облаченное полномочиями правительство глубоко в самую суть структуры правового государства, в вопросы социально-экономической и политической жизни лиц. работающих по найму, и их организаций, т.е. в самую гущу жизни гражданского общества^[14].

Причем чрезвычайные указы и декреты рейхспрезидента и президентских правительств, не в пример решений парламента, не проверялись судами на предмет их соответствия конституции. К примеру, только с 15 декабря 1923 года по 15 февраля 1924 года было издано 75 чрезвычайных законов и постановлений, предусматривающих увеличение налогов с населения, частичную или полную ликвидацию социального обеспечения трудящихся, фактическую отмену пособий по безработице. Одним из самых реакционных был закон от 21 ноября 1923 года, которым отменялся 8-часовой рабочий день. В последующем и до конца Веймарской республики неоднократно принимались чрезвычайные декреты президентских правительств и законы, больно ущемлявшие социально-экономические и политические права лиц. работающих по найму, и их объединения^[15].

Процесс реформ, прикрываемый неоднократно вводившим в заблуждение термином “правовое государство”, был еще опасен потому, что он сам себе придал видимость, что стоит на почве конституции, заботится только о сохранении конституции; процесс дал себе видимость политического нейтралитета – якобы имеет место лишь чисто правовой (судебный) контроль. Весьма отчетливо здесь прорисовывалась политическая юстиция, которая создавала себе правовую основу, чтобы взять под “опеку” народное представительство.

Густав Радбрух писал тогда: “После невообразимых потрясений наше обновленное государство борется за авторитет. Верят ли, что укрепляют этот авторитет, когда государственную власть не то, чтобы делят, а наоборот, расчленяют, заменяя при этом законодательную власть судейской? Из этого легко может развиться вызывающая гнев игра в виде ожесточенной борьбы властей государства… Самый большой ущерб… взяла бы при этом на себя юстиция”^[16].

Отношение юстиции в эпоху Веймарской республики к самой республике, к демократическому движению, к гарантированным конституцией основным правам человека и гражданина было самым негативным, вызывающе враждебным. Это отношение – самые трагические страницы республики.

Большинство немецких судей злоупотребляли своей судейской независимостью для того, чтобы скрыто и открыто осуществлять правосудие, враждебное республике, прогрессивным политическим движениям.

Как свидетельствуют многочисленные документы, публикации, очевидцы времен Веймарской республики, юстиция не стеснялась и беспрепятственно открывала свой антикоммунистический, антисемитский, антидемократический и антиреспубликанский характер. С другой стороны, судебная практика оправдывала “осуждение” правых, особенно преступления военщины и национал-социализма, позволяла уже весьма отчетливо понять близость юстиции к этим силам.

Весьма детально и убедительно приводит доказательства этому Э.И. Гумбель, ни юрист, ни политик, а математик, позже профессор по математической статистике во многих университетах (Лион, Нью-Йорк. Лондон, Париж) в своих анализах “Два года убийства” (1921 г.), а равным образом – “Четыре года политического убийства” (1922 г.).

Согласно его исследованиям, за период с ноября 1918 года по конец 1922 года, правыми силами было совершено 354 политических убийства, которые были наказаны всего 30 годами и 2 месяцами лишения свободы, а равно одной пожизненной каторгой; 22 политических убийства, совершенных левыми силами, были наказаны 10 смертными приговорами, тремя осуждениями к пожизненной каторге, а равно к 249 годам лишения свободы^[17]. Из 705 ставших известными органам власти убийств, совершенных правыми во время Капповского путча, согласно данным Гумбеля, в 412 случаях была применена амнистия, 109 случаев “урегулировались” сами в результате естественной смерти, 176 уголовных дел было прекращено, 7 дел в то время не было “улажено” и один убийца был приговорен к наказанию в 5 лет лишения свободы^[18].

В Веймарской республике, по образцу и подобию действий кайзеровской юстиции против социал-демократов, перед юстицией стояла задача юридического оправдания и дополнения правового насилия германского милитаризма, юнкерства и крупного капитал в отношении рабочего класса и его организаций, особенно против Коммунистической партии Германии (КПГ) и ее функционеров. Как свидетельствуют факты^[19]. тысячекратно имело место более чем экстенсивная интерпретация уголовных законов против левых при оценке состава преступления и особенно вины, тысячекратно, с согласия высшего суда республики, имело место искривление права в тех случаях, когда оно служило борьбе с коммунизмом, рабочим движением, узаконению политического убийства, когда можно было утверждать “о праве государства на необходимую помощь”. Многочисленные случаи подтверждают, что правопорядок не только не защищался путем судебных приговоров, а, наоборот, еще более разлагался ими.

О том, что немецкая юстиция уже во времена Веймарской республики покинула границы правового государства при борьбе с оппозиционными силами и стала на почву практиковавшихся затем преступлений в период нацизма, свидетельствует ее поведение в связи с расследованием и наказанием за убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург^[20].

Так, в 1928 году суд присяжных в Берлине – Центр констатировал в своем приговоре, что следователь при ведении следствия по делу об убийстве этих политических деятелей допустил ряд серьезных служебных нарушений^[21]. Сделано это было с целью не допустить раскрытия преступления. Две другие инстанции были задействованы в этом деле. Высший суд республики создал возможность бывшему руководителю следствия по делу об убийстве К. Либкнехта и Р. Люксембург доктору Ёрнсу в промежуток между 1919 г. и 1928 г. перейти и работать в должности имперского прокурора. Это продемонстрировало другим членам юридического сословия пример, как спокойно можно скрывать убийства представителей левых сил. Тем самым Ёрнс был реабилитирован и остался прокурором Веймарской республики. “Карьера” этого образчика реакционного немецкого судейского сословия на этом не была закончена. В 1936 году он был назначен нацистским правительственным прокурором при пресловутом верховном “Народном суде”.

Другой пример. После восстания осенью 1923 года в Гамбурге полиция арестовала 983 рабочих, заподозренных в участии в борьбе. 876 из них были осуждены к различным срокам тюремного заключения^[22]. В целом же по стране после поражения пролетариата осенью 1923 года реакция обрушила репрессии на представителей левых сил: “не только на коммунистов, но и на многих социал-демократов. Почти 7 тысяч рабочих, прежде всего членов и руководителей КПГ, были брошены в тюрьмы^[23]. Подобные примеры можно продолжить.

Духом антикоммунизма пропитан приговор имперского суда от 7 июля 1926 года в отношении бухгалтера М., который осудил его за подготовку к государственной измене. Каждое предложение этого приговора характеризует пещерный антикоммунизм реакционной немецкой юстиции и стоит того, чтобы назвать его. Уже деятельность одного коммуниста в качестве старшего среди объединения квартиросъемщиков является, по мнению имперского суда, государственной изменой. “Также вмешательство в движение квартиросъемщиков и их организаций со стороны КПГ, – говорится в приговоре, – преследует, в конце концов, свои планы государственной измены, пытаясь в результате этого привлечь к себе квартиронанимателей и, пытаясь сделать их послушными своим устремлениям”^[24]. Тем самым любая политическая, даже любая социальная активность со стороны КПГ должна была быть парализована. Депутат рейхстага Пауль Леви, сам юрист, заметил в связи с этим, выступая 22 февраля 1922 года перед рейхстагом: “Я только и жду времени, когда коммунист за государственную измену попадет на каторгу только за то, что он произвел детей с мыслью дать тем самым Красной Армии новых солдат”^[25].

Антиреспубликанское правосудие, нарушая принципы и институты правового государства, поставило себя на службу и антисемитизму. Как параллель к проводившемуся в конце 70-х годов прошлого столетия в германской империи политическому антисемитизму и юстиция Веймарской республики начала эту неблаговидную “деятельность”. Всеми имевшимися в ее распоряжении средствами она стала выступать против “обезевреивания общества”. Веймарская юстиция пошла дальше приговора имперского суда кайзеровской Германии от 6 октября 1881 года, который признал, что евреи не являются группой населения, способной рассматриваться как субъекты права для возможного оскорбления (и это было сделано тогда, когда Германия к 1880 г. конституировалась как правовое государство!). Юстиция Веймарской республики объявила также свободными от наказания тех лиц, которые на основании каких-либо побуждений допускали постоянно оскорбления и клевету на отдельных лиц еврейского происхождения.

Так, 6 марта 1924 года суд первой инстанции в Вернигероде в своем приговоре оправдал агитатора одной правой организации, который обвинялся в том, что самым отвратительным образом проводил борьбу с еврейским населением, а равно отдельными лицами еврейской национальности. Обоснование гласило: “Немецкий народ понимает все больше и больше, что еврейство несет тяжелую вину за наше неблагополучие, и это понимают все более широкие круги. О подъеме нашего народа нечего и думать, пока мы не сломаем власть еврейства”^[26].

Антисемитизм, подлое подстрекательство к убийству еврейского населения, из чего затем выросли чудовищные преступления против человечества, было для этой юстиции напротив законным и разрешенным делом, “обоснованным мировоззрением”. Задолго до прихода Гитлера к власти будущие эсэсовские убийцы и штурмовики исполняли припев: “И если брызнет снова евреев кровь с клинка, значит все хорошо…”. Даже под давлением общественности суды наказывали за это. как максимум, в 15 марок штрафа^[27].

Задолго до Гитлера высший суд Веймарской республики – имперский суд – узаконил антисемитизм. Еще в 1923 году этот суд объявил безнаказанной практику оскорбления демократии “еврейской республикой”. При этом свое решение суд обосновал тем, что “новый правовой и хозяйственный порядок в Германии… был создан… в результате выдающегося участия немецких и зарубежных евреев”^[28].

Тем самым, при помощи данного обоснования всем подстрекателям и врагам республики была дана возможность избежать обвинения в борьбе против предусмотренной в конституции республиканской формы государства.

А как только не поносили враги Веймарской республики это государство. Это была не иначе “как свинячья республика” или “свинячье государство”. Цвет флага республики именовали “навозом”, министров и высших чиновников республики – “забавными бонзами”, “жидовскими ублюдками”, “тряпьем” и т.д. Суды оправдывали все. Суд земли Магдебург дошел до того, что оправдал даже виновного в оскорблении президента республики Ф. Эберта “изменником родины”^[29].

Сами приговоры юстиции были нападками на Веймарскую республику. Тем самым своим специфическим способом Веймарская юстиция способствовала тому, чтобы Веймарская республика пала в угоду интересов реакции.

Наряду с уголовным преследованием левых сил, прежде всего коммунистов, юстиция пыталась при помощи использования параграфов уголовного кодекса о государственной измене зажать рот левобуржуазным публицистам с тем, чтобы практически лишить силы конституционное право о свободном выражении мнения. Это выглядит особенно гротескно, так как именно такие публицисты как Карл фон Осецкий и Бертольд Якоб в своих статьях вскрывали факты вопиющего беззакония^[30].

Одним из направлений деятельности правосудия Веймарской республики было оправдывающее “осуждение” преступлений национал- социализма, начиная от вызывающего улыбку приговора Баварского суда 1923 года в отношении путча Гитлера и кончая оправдательным приговором имперского суда в отношении “враждебных, антиконституционных акций” нацистов в рейхсвере в 1930 году^[31].

Судьи не только оправдывали правых экстремистов, нередко они вообще закрывали глаза на их преступления. Так, прусская полиция, где СДПГ владела ключевыми постами, разоблачила реакционный заговор против республики. Во главе заговора стоял глава Пангерманского союза Г. Класс. Заговорщики планировали создать директорию во главе с бургомистром Любека Нейманом и правоэкстремистом Гутенбергом. Был составлен текст первого указа будущей директории. Согласно указу отменялась конституция, распускались рейхстаг и все политические партии, вводилось осадное положение, принудительная трудовая повинность и многочисленные запреты в области экономики. Всякое выступление против директории должно было караться смертью. Однако ни полицейские, ни судебные власти не собирались наказывать заговорщиков, совершивших попытку “измены родине”. А вот человека, информировавшего полицию о намерениях Класса, “суд по защите республики” арестовал по обвинению в военной измене^[32]. И подобные примеры не были единичными.

Суды шли еще дальше. В нарушение принципа правового государства они не хотели быть связанными не только конституцией, но и законами. В этих целях с конца 20-х годов имперский суд развил свое учение “по чрезвычайному положению в государстве”. Согласно этому учению, если преступное деяние было совершено в “высших государственных интересах”, то оно не являлось преступлением, даже если оно “формально” и нарушало уголовный закон. Больше сам материальный закон, т.е. содержащийся в нем состав преступления не брался за основу. Мерилом для определения наказания за преступление становятся намерение преступника, цели и мотивы совершения преступления. Если мотив в достаточной степени был признан судами “содержащим интересы государства”, то они не считали больше виновного за преступника, не усматривали в его деянии враждебного государству намерения, а отсюда – оправдание. И напротив, если виновное лицо плохо относится к государству, в их понимании, отрицает его – это преступление.

Оценка “типа преступления” – дело судейского усмотрения в соответствующем процессе. Тем самым судейское “усмотрение” стало собственным “законным” основанием для правосудия, суды отказались от закона как от нормы, обязывающей, связывающей правосудие^[33], т.е. отказались от главного принципа правового государства-господства правового закона.

Свое кульминационное выражение это нашло в приговоре имперского суда в 1930 году в отношении “враждебных антиконституционных акций” нацистов в рейхсвере, когда в основх оправдательного приговора он положил клятву Гитлера о деятельности национал-социалистической партии только с “законными намерениями”^[34].

Но Веймарская юстиция не ограничилась лишь этими моментами в своей деятельности. В конце концов, она прямо отказалась повиноваться конституции. В первую очередь это нашло свое выражение по отношению к основным правам граждан. Конституция Веймарской республики включала в себя обширный каталог основных прав человека и гражданина (ст. 109-165). Кроме того, эта конституция провозгласила ряд правогосударственных гарантий, которые означали определенную материальную защиту от бюрократического произвола (ст. 131).

Грубо попирая принципы правового государства в отношении большой части этих прав граждан, имперский суд заявил, что им вообще не присуща непосредственно правопреобразующая сила; они не являются предписаниями правового характера, а только лишь всего “рекомендациями для законодателя”, не более как политическая программа на будущее. Это была насмешка, глумление над основными правами, грубое попрание сущностных критериев правового государства.

Из подобного настроя становится понятным и ставшее известным в свое время высказывание профессора государственного права из Вюрцбурга Эрнста Мейера: “Имперская конституция (Веймарская Конституция, прим. А.С.) лишь частично серьезна, а частично – это карнавальная газета. Если я хочу только весело провести часок-другой времени, то я листаю постоянно тут и там эту конституцию”^[35].

По мере развития политических процессов в Веймарской республике в сторону их поправения все более стала прорываться незамаскированная, открытая, циничная вражда к парламентаризму и демократии. Если первоначально господствовавшие в экономике круги Веймарской республики считали возможным держать парламент в узде при помощи средств старой формальной юрисдикции, то затем дело дошло и до решения вопроса о непосредственном существовании парламентаризма и демократии. “Бойцом” на этом поле выступил будущий гитлеровский апологет и теоретик 3-го рейха Карл Шмит, который в течение 10 лет был “задающим генератором” в немецкой науке о государстве. Он в немалой степени способствовал быстрой катастрофе и полному упадку парламентаризма и демократии в условиях нацизма (и как ни странно, процветал в ФРГ до последнего времени, его нацистские “труды” постоянно переиздаются).

Карл Шмит с самого начала Веймарской республики понял, как следует вести дело, чтобы похоронить парламентаризм. В 1923 году он опубликовал полемическое произведение под претензионным названием: “Духовно-историческое положение нынешнего парламентаризма”^[36], где он довольно много рассуждает о парламентаризме в современном государстве и о его такой переменчивости в судьбе. Вместе с тем, так сказать, походя, как карманный фокусник, он превратил парламентаризм, демократию и основные права в совершенно обыденные государственные институты, в формы господства управления, которые государство еще раньше, прежде всего в XIX столетии уже многократно использовало.

Шмит интерпретирует вопрос, являются ли вообще целесообразными эти формы господства при нынешнем положении, какой успех (результат) имели бы они для соответствующей государственной власти. На основании своих рассуждении он приходит к выводу, что их эффект весьма и весьма сомнителен, что эти институты могут порой принести государству даже серьезную опасность. Дальновидные государственные деятели, по Шмиту, были бы в принципе правы, если бы они ловко использовали парламентаризм, хотя в душе все они должны быть настроены против парламентаризма. Их, по Шмиту, главная забота, как людей, должна заключаться в сохранении государственной власти: поступить иначе они не вправе.

Затем Шмит делает безапелляционный вывод о том, что в XX столетии и особенно после I-й мировой войны многие государства склонились к тому, чтобы эти средства (институты) больше вообще не применять, а перейти непосредственно к проведению мер прямого государственного насилия. При этом он распространяет свои симпатии на восходивший тогда в зенит итальянский фашизм, государственную власть, которая основывается на “иррациональных теориях прямого применения силы”.

Шмит проявил здесь непонимание сущности парламентаризма и демократии. Их смысл не столько в сохранении существующих реалий государственной и общественной жизни, сколько в их преобразовании. Все государственные, конституционные проблемы сводятся им только к проблеме осуществления власти. Действительных противоречий в современном государстве он “не видит”, а только стремится к тому, чтобы победить бессилие государственной власти. И это бессилие, по Шмиту, следует преодолеть при помощи хитрости и жестокости, в готовности установить врага государственной власти, а затем уничтожить его (пресловутое: кто не с нами, тот против нас – прим. А.С.). В этом для него и заключаются все секреты политики, как это излагает он в своей книге “Понятие политического”^[37].

И если, по Шмиту, не оправдают себя парламентаризм, демократизм, основанные на правах общества и т.д. как средства, пригодные для осуществления государственной власти, чтобы подчинить народ, тогда уж государство должно обратиться к другим, более эффективным, более действенным средствам. Здесь уже поле деятельности получает теория о тоталитарном государстве. Эта теория была создана отнюдь не Гитлером, как первооткрывателем, а одним из известнейших представителей немецкой науки государствоведения в эпоху Веймарской республики. И создана именно не только как теоретическая гипотеза, а применительно для потребностей политического развития: Шмит прямо разрабатывал теорию о том, как устранить возможные препятствия для развития всевластия государства, которые могли бы представлять собой парламент, демократические институты и основные права в Веймарской конституции. Так была разработана теория выхолащивания, ликвидации правового государства.

В 1929 году в сочинении под заголовком “Страж конституции” он констатирует, что Веймарская конституция содержит все необходимые исходные данные для такого тоталитарного развития государственной власти и именно благодаря властным полномочиям, содержащимся в функциях рейхспрезидента^[38]. Парламент и основные права, по Шмиту, не являются никоим образом абсолютными границами власти рейхспрезидента в Веймарской конституции, они скорее являются учреждениями государственной власти, а рейхспрезидент, как гарант государственного порядка, должен определять (устанавливать) размер и границы их действенности, которые необходимы в интересах сохранения существующего положения государственного строя. Таким образом, он ими не связан, они, напротив, являются учреждениями, подлежащими его компетенции.

Этот тезис Шмит широко распространил, когда наступила эра Брюнинга-Папена: рейхспрезидент, а не парламент и не юстиция, является “стражем конституции”. Отсюда был всего один шаг, чтобы объявить рейхспрезидента господином в отношении конституции и приписать ему полномочия вообще изменять конституцию по своему усмотрению. Этот шаг Шмит сделал после того, как эра Брюнинга-Папена была сменена эрой Гитлера.

Таким был путь Веймарской республики через плебисцитного рейхспрезидента к президентской республике и далее через тоталитарное государство к гитлеровской фашистской диктатуре. Это был путь постепенного изменения парламента до его окончательного устранения. В связи с этим весьма примечательно высказывание одного из видных представителей нацистов в отношении Веймарской республики (демократии). Так. незадолго до выборов в общегерманский парламент Геббельс писал 30 апреля 1928 года в своей берлинской газете “Ангриф”: “Мы войдем в рейхстаг, чтобы в арсенале оружия демократии обзавестись ее собственным оружием. Мы станем депутатами рейхстага, чтобы парализовать Веймарское мышление с его собственной помощью. Если демократия так глупа, чтобы давать нам за эту медвежью услугу билеты на свободный проезд и диеты (питательную среду – прим. А.С.), то это ее собственное дело”^[39]. Подобное высказывание еще раз подтверждает мысль, что Веймарская республика с ее глубоко демократическими институтами широко использовалась правоэкстремистскими силами в своих корыстных целях.

В своей монографии “Политическая юстиция” прогрессивные немецкие авторы Генрих и Элизабет Ганновер отмечают, что “рейхсвер, административная бюрократия и юстиция были тремя опорами контрреволюции”^[40]. Две из опор – административную бюрократию и юстицию – мы уже рассмотрели. Необходимо кратко остановиться и на роли армии.

Анализ истории Веймарской республики предельно четко свидетельствует о том, какую неблаговидную роль сыграл рейхсвер (вооруженные силы Веймарской республики – прим. А.С.) в постепенном удушении демократии, попрании принципов и крушении основ правового государства. Так за годы республики исполнительная власть в стране не раз передавалась рейхспрезидентом или военному министру, или прямо командующему рейхсвером. Руководство рейхсвера неоднократно запрещало прогрессивные, левые организации рабочих, в том числе КПГ и органы СДПГ. Это рейхсвер разогнал в октябре 1923 года рабочие правительства в Саксонии и Тюрингии, сотни рабочих были брошены им в тюрьмы, а местная левая рабочая печать и организации компартии были запрещены. Это он душил революционные выступления в Руре и других регионах.

Свет на подобную политику рейхсвера проливает один интересный документ, ставший достоянием общественности. Так, генерал Сект в черновике письма к реакционному политику в Баварии Кара цинично писал (в начале ноября 1923 года): “Веймарская конституция не является для меня цветком-недотрогой: я ее не составлял, и она противоречит в своих основных принципах моему политическому мышлению”^[41].

Это высказывание вскрывает и механизм политической направленности отношений высшего командования вооруженных сил Веймарской республики к ней самой на всем протяжении ее существования. Генерал Сект был только верхушкой айсберга, основная часть его находилась вне поля зрения общественности. Вместе с тем, факты свидетельствуют о том, что безнаказанная пропагандистская и организационная работа нацистов в армии, о чем уже говорилось при рассмотрении юстиции, также дала свои “коричневые” всходы: республика теряла армию, как свою опору.

“В рейхсвере, – отмечал один известный буржуазный историк, – уже прочно гнездилось это (решение о передаче власти Гитлеру – А.С.) не только в кругах лейтенантов, но и в более высоких инстанциях”^[42]. Рейхсвер был тем. кто готов был даже насильственно обеспечить приход Гитлера к власти в том случае, если бы господствовавшие круги не сделали этого. 28 января 1933 года в министерстве рейхсвера некоторые офицеры высокого ранга поговаривали о том, чтобы арестовать президента Гинденбурга, если он только будет медлить с назначением Гитлера на пост канцлера^[43]. А 29 января 1933 года начальник управления сухопутных войск рейхсвера генерал фон Хаммерштейн отправился к Гитлеру и предложил ему свою поддержку в случае. если в президентском дворце возникнет сопротивление против его назначения канцлером^[44].

30 января 1933 года рейхспрезидент Гинденбург привел правительство Гитлера к присяге конституции, к разрушению которой он его фактически назначил.

И еще об одном необходимо сказать, об иллюзиях немецкого рабочего класса в отношении правового государства. Немецкий рабочий класс, который в 1918 году имел силу и возможность разбить буржуазное правовое государство и создать на его месте какое-нибудь другое правовое государство справедливости, как раз закрепил его посредством парламентской системы и чисто внешне привел его к завершению. Это обусловлено тем, что рабочий класс верил в силу парламентской системы и демократию. С их помощью он надеялся создать новый порядок, который соответствовал бы его чаяниям. Он верил, что государство, которое получает здесь новое дыхание, соответствует прекрасным иллюзиям, закрепленным в Веймарской конституции. Но он не сразу осознал, что в условиях классового антагонистического государства это были только иллюзии. Тем не менее, эти иллюзии позволили буржуазии в ходе ноябрьской революции 1918 года в Германии ввести в управляемое русло политическое мышление и действия народных масс и, прежде всего, рабочего класса, причем ввести в управляемое русло “на почве правопорядка”, со ссылкой на правового государство.

В последующие годы Веймарской республики, пытаясь найти выход из кризиса своей системы, крупный капитал и юнкерство, способствуя в этих целях продвижению фашизма к власти и разрушая одновременно буржуазное правовое государство, пытались в определенной мере использовать эти иллюзии широких народных масс, что им, безусловно, удалось.

Крах Веймарской конституции, которая была одной из самых свободных и демократических конституций мира своего времени, еще и сегодня занимает умы государствоведов и политиков. Основы краха, как очевидно, – недостаток консенсуса между партиями и общественными организациями об определенных основных ценностях государства и общества. Произошло столкновение позитивистского мышления, которое не может воспринять общеобязующие государственно-правовые ценности, с конституцией, которая была очень терпеливой, даже чересчур терпеливой, такой, что дала “шанс” также и врагам государственного строя.

В наше время много говорится и пишется о компромиссности конституции, о необходимости отражения в ней основ всеобщего консенсуса. Действительно эти требования воплощаются в абсолютном большинстве новых конституций. Были эти элементы заложены и в Веймарскую конституцию. Но они рассчитаны на зрелое демократическое общество, на общество, которое согласно и хочет жить по принятой им конституции. А вот этого нельзя сказать о гражданском обществе периода Веймарской республики. Все это – объективные недостатки Веймарской конституции.

Из всего этого нынешний законодатель ФРГ сделал вывод и запретил в ст.ст. 18 и 21 пункт 2 Основного закона злоупотребление конституцией для борьбы против ее основного содержания.

Современные немецкие авторы (с ними в определенной мере нельзя не согласиться) приводят следующие причины краха Веймарской конституции (против этого в свое время выступал также еще и Пройс)^[45]:

– характеру немецкого народа соответствует, по возможности, “открытая” бюрократическая власть, приукрашенная формами представительства интересов;

– немецкому народу для демократии не хватает единой силы общей национально-политической воли (желания, стремления к консенсусу);

– национальный принцип государственности заглушается и разрывается в результате борьбы интересов экономических, религиозных, социальных классов и групп, а также в результате сепаратизма земель^[46].

Последний вывод, особенно в части социально-классовых противоречий, безусловно, является детерминирующим.

Неверным представляется утверждение ряда немецких авторов о том, что якобы правовое государство оказалось неспособным противостоять прорыву государства бесправия^[47]. Не все еще государствоведы осознали или признали, что необходимо было заложить в конституцию основные принципы, которые бы препятствовали ее любому произвольному изменению – даже самим законодателем. В частности, это учтено в ст. 79, пункт 3 Основного закона ФРГ: не допускаются изменения настоящего Основного закона, затрагивающие разделение Федерации на земли, принципы сотрудничества земель в законодательстве или основные принципы, установленные ст.ст. 1 и 20^[48].

В статье же 1 речь идет о ненарушении человеческого достоинства, а в ст. 20 – о демократии и правовом государстве. Наличие всех этих положений в Веймарской конституции сделало бы невозможным чрезвычайное президентское правление, так как связывало бы и ограничило бы его рамками конституции.

Главная причина краха Веймарской конституции заключается, без сомнения, в неспособности (из-за непримиримости) и нежелании партий различного политического спектра прийти к компромиссу по вопрос} общей политики. А политика, как известно, всегда базируется на компромиссах различных сил и намерений. Эта неспособность партий пойти на компромисс и разорвала парламентаризм Веймарской республики.

В конце концов, и некоторые положения Веймарской конституции противостояли возможности создать и поддерживать эффективное правительство, ответственное перед парламентом. Сюда, прежде всего, относится положение о так называемом “двойном правительстве рейхспрезидента”, который был выбран непосредственно народом, и рейхсканцлера, который зависел от доверия парламента, но мог назначаться и увольняться рейхспрезидентом.

В связи с этим с уверенностью можно говорить только лишь о половинчатости парламентаризма, так как при истинном парламентаризме правительство зависит только от парламента. Также и президент, который назначает канцлера, должен, в конце концов, согласиться в этом с большинством парламента. Статьи же Веймарской конституции фактически нацелены на полупрезидентскую республику, как сейчас это определяют с 1958 года Конституция V Республики во Франции и Конституция РФ 1993 г.

Существенным фактором нестабильности в Веймарской республике следует считать и положение статьи 54 п.2 Веймарской конституции, которое предусматривало негативный вотум недоверия: если большинство парламента было бы едино в том, чтобы не поддерживать больше рейхсканцлера и его правительство, то оно и могло бы его убрать, не прибегая к избранию другого правительства, как необходимую процедур} для этого.

На основании изложенного можно сделать следующие выводы:

1. Веймарская конституция представляла собой значительный шаг на пути Германии к единой демократической республике. Она содержала весьма существенные предпосылки для расширения демократического государства: общегерманский парламент, сформированный на основе равного, прямого избирательного права при тайном голосовании всех немецких мужчин и женщин, обширный каталог основных прав человека и гражданина, возможность защиты от административного произвола и некоторые другие.

2. Веймарская конституция олицетворяла собой воплощение всех требований немецкого либерализма 1848 года и периода прусскою бюджетного конфликта 1862-1866 гг. Она закрепила и юридически оформила происшедший в Германии в результате революции политический сдвиг – превращение юнкерско-буржуазной полуабсолютистской монархии в буржуазно-юнкерскую парламентскую республику. Это была первая в истории Германии попытка осуществить одновременно парламентаризм и демократию масс.

3. Веймарская конституция являлась отражением того, что немецкий рабочий класс, который в 1918 году имел силу и возможность разбить буржуазное правовое государство и создать на его месте другое правовое государство справедливости, как раз закрепил буржуазное правовое государство посредством парламентской системы и чисто внешне привел его к завершению.

4. Самым существенным недостатком Веймарской конституции было то, что народное представительство (рейхстаг) не заняло подобающего ему в условиях демократии центрального места. Народное представительство не имело решающего влияния на формирование и преобразование государственного аппарата, на планирование направленности политики и на организацию народного хозяйства. Оно было “задвинуто” под президента.

Сохранение прежнего бюрократического государства с его прежним государственным аппаратом, прежними производственными отношениями в промышленности и землевладении, в военной организации и в системе просвещения “работало” против Веймарской конституции и Веймарской республики; парламент рядом с независимым от него государственным аппаратом деградировал до уровня придатка этого аппарата.

Парламентаризм из-за “двойного правительства рейхспрезидента” носил характер половинчатости: при истинном парламентаризме правительство зависит только от парламента. Президент выполнял роль эрзац-кайзера, а статьи конституции были фактически нацелены на создание президентской республики, а не парламентской.

5. Недостатки Веймарской конституции обусловили трагический путь Веймарской республики – путь через плебисцитного президента к’ президентской республике и, далее, через тоталитарное государство к гитлеровской, фашистской диктатуре; это был путь постепенного изменения парламента до его окончательного устранения.

6. Отчуждение немецкого народа от создания Веймарской конституции явилось последующим отчуждением его от республики.

7. В Веймарской конституции нашли свое отражение все проблемы немецкого государствоведения. Учение о государстве и праве не сыграло своей необходимой роли в деле создания Веймарской конституции. Наука о государстве и праве в Веймарской республике носила формальный, догматический характер, фиксировала и закрепляла происходящие помимо нее изменения в обществе, а зачастую даже прокладывала в теории путь к тоталитарному государству.

8. В Веймарской республике имело место превращение буржуазного правового государства в формальное правовое государство, в государство “закона”, в государство юстиции, характерными чертами которого являлся юридический позитивизм, т.е. узаконенный произвол.

9. Антикоммунизм и антисемитизм, спаренные с неприкрытым отрицанием Веймарской республики, продемонстрировали себя в качестве несущей духовной платформы для обеспечения беспроблемного союза немецкой юстиции с национал-социализмом.

10. Уже в рамках Веймарской республики юстиция начала непосредственно в ходе судебной практики разлагать буржуазно-демократическую законность.

Узурпация права ревизии парламентских законов Высшим судом республики означала превращение этого органа во вторую (верхнюю) палату рейхстага, что привело к фундаментальному преобразованию конституции. Юстиция превратила себя в политически роковой антипод народному представительству.

11. Когда Гитлер и его партия заняли господствующее положение в Веймарской республике, в области юстиции уже не понадобились никакие основополагающие изменения и реформы для проведения в жизнь преступной антинародной политики, несущей угрозу миру.

1. Обзор литературы о Веймарской республике:

   Weber М. Gesammelte politischen Schriften. München, 1921; Niedner A. Sozialisierung der Rechtspflege. Leipzig, 1919; Weber M. Der Reichspräsident //Berliner Börsenzeitung vom 25. Februar 1919; Die deutsche Reichsverfassung und ihre Enstehung. Verlag Meiner. Leipzig (ohne Jahreszhl); Grossmann Kurt. 13 Jahre “Republikanische” Justiz. Berlin; Schmitt Carl. Die geistesgeschichtliche Lage des heutigen Parlamentarismus, München-Leipzig, 1923; Schmitt Garl. Der Begriff des Politischen, zuerst Archiv fiir Sozialwissenschaften und Sozialpolitik, Band 58, 1927, dann: München und Leipzig, 1932, ders., Der Hüter der Verfassung, zuerst 1929 im “Archiv des öffentlichen Rechts” (neue Folge, XVI), dann Tübingen, 1931; Höhn Reinhard, Der bürgerliche Rechtsstaat und die neue Front, Berlin, 1929; Appelt Willibalt. Geschichte der Weimarer Verfassung, München, 1946; Karpen U. Die geschichtliche Entwicklung des liberalen Rechtsstaates, V. Hase und Kohlerverlag. Mainz, 1985. S. 83-94; Wie funktioniert das? Der modeme Staat. Meyerlexikon zur Politikwissenschaft. Bonn. 1986. S. 431-436. Fragen an die deutsche Geschichte, Hrsg. Deutscher Bundestag. Bonn, 1986-87. S. 235-284; Brünning Heinrich. Ein deutscher Staatsmann im Urteil der Zeit. München, 1961; Staat, Wirtschaft und Politik in der Weimarer Republik. Festschrift für Heinrich Brünning. (West) Berlin, 1967. ↑

2. Polak Karl. Die Weimarer Verfassung. Ihre Errungenschaften und Mängel. Hrsg. vom Kongressverlag GmbH. Berlin, 1949; Meister Roland. Das Rechtsstaatsproblem in der Westdeutschen Gegenwart. Staatsverlag der DDR. Berlin, 1966; Ruge Wolfgang. Das Ende von Weimar. Dietz Verlag. Berlin, 1983; Hannover Heinrich und Elisabeth. Politische Justiz 1918-1933. Lamuur Verlag. Bornheim-Merten, 1987; Gängel D. Die Rote Hilfe Deutschlands und “ihre” Rechtsanwälte im Kampf gegen die politische Justiz der Weimarer Republik; Diss., Potsdam-Babelsberg, 1986; Schonburg, von. Kriminalwissenschaftliches Erbe der KPD 1919 bis 1933. Berlin, 1989; Rechtsforderungen und Klassenkampf. Die juristische Zentralstelle der KPD- Reichstagfraktion in der Weimarer Republik //Neue Justiz, 1988, H. 12, S. 485 ff; Sontheimer K. Das antidemokratische Denken in der Weimarer Republik. Miinchen, 1962. ↑

3. Polak Karl. Die Weimarer Verfassung… a.a.o., S. 3. ↑

4. Конституции буржуазных стран. Т. 1. – М.: Государственное соц.- эконом. Издательство, 1935. ↑

5. Polak Karl. Die Weimarer Verfassung… a.a.o., S. 44. ↑

6. Ebenda, S. 44. ↑

7. Ebenda, S. 46. ↑

8. Schmitt Carl. Verfassungslehre, 1928. S. 319. ↑

9. Appelt W. Geschichte der Weimarer Verfassung. München, 1946. S. 28 ↑

10. “Gesetzdammerung” // JW 1924, S 245 ff. ↑

11. Brüggemann D. Die Rechtssprechende Gewalt… a.a.o., S. 22. ↑

12. Entscheidungen des Reichsgerichts in Zivilsachen, Band 111, S. 382. ↑

13. Polak Karl. Die Weimarer Verfassung… a.a.o., S. 49. ↑

14. Brüggemann D. Die Rechtssprechende Gewalt… a.a.o., S. 23. ↑

15. Preller 1. Sozialpolitik in der Weimarer Republik. Stuttgart. 1949. S. 260-261; Pick W. Reden und Aufaätze, Bd. 1, Berlin, 1955. S. 392. ↑

16. Die Justiz (Zeitschrift fiir die Emeuerung des deutschen Rechtswesens). Bd. 1, S. 14-15. ↑

17. Gumbel E. I. Vier Jahre politischer Mord. Berlin-Fichtenau. 1922. S. 73 ff; auch H. Hannover/E. Hannover, Politische Justiz 1918-1933. Frankfurt a. M., 1966, S. 18 f; Polak K. Die Weimarer Verfassung… a.a.o., S. 252. ↑

18. Gumbel E. I. Vier Jahre… a.a.o., S. 100. ↑

19. Staat und Recht, 1989, H. 7, S. 549-558. ↑

20. Gumbel E. I. Vier Jahre… a.a.o., S. 10 ff. ↑

21. Die Justiz, 1929, H. 6, S. 567 ff. ↑

22. Давидович Д.С. Революционный кризис 1923 года в Германии и Гамбургское восстание. – М., 1963. ↑

23. Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung. Berlin, 1968, Bd. 4, S. 1 ↑

24. Obermeier A. “Strafrecht” // Die Justiz, 1926-27, H. 3, S. 282. ↑

25. Reichstagsprotokolle, Bd. 382, S. 9173. ↑

26. Foerder-Breslau. Die “Judenrepublik” in der Rechtssprechung // Die Justiz, 1925-26, H. 5, S. 528 f. ↑

27. Grossmann Kurt. “13 Jahre Republikanische Justiz”, Berlin, 1931. S. 31. ↑

28. Urteil des Reichsgerichts vom 22. Juni 1923; Grossmann Kurt. “13 Jahre Republikanische Justiz”, a.a.o., S. 12-13. ↑

29. Hannover H.u.E. Politische Justiz 1918-1933. A.a.o., S. 181 ff. ↑

30. Grossmann Kurt. “13 Jahre Republikanische Justiz”, a.a.o., S. 31. ↑

31. Das Hochverratsurteil vom 04.10.1930, in: // Die Justiz, 1930-31, H. 4; Смотри также: Deutsche Richterzeitung, 5/1933, S. 155 f; 7/1933, S. 220, 10/1933, S. 265 ff; Grossmann Kurt. “13 Jahre Republikanische Justiz”; Hannover H.u.E. Politische Justiz 1918-1933; Zeitschrift der DDR “Staat und Recht”, 1989, H.7, S. 549 ff. ↑

32. Merker. Deutschland. Sein oder nicht Sein. Mexiko 1944, Bd. 1. S. 125. ↑

33. Grossmann Kurt. “13 Jahre Republikanische Justiz”… a.a.o., S. 16-17. ↑

34. Das Hochverratsurteil vom 04.10.1930, in: // Die Justiz, 1930-31, H. 4, S. 187 ff. ↑

35. Grossmann Kurt. “13 Jahre Republikanische Justiz”… a.a.o., S. 16-17. ↑

36. Schmitt Carl. Die geistesgeschichtliche Lage des heutigen Parlamentarismus, Miinchen-Leipzig, 1923. ↑

37. Schmitt Carl. Der Begriff des Politischen // Archiv fur Sozialwissenschaften und Sozialpolitik, 1927, Bd. 58. ↑

38. Schmitt Carl. Der Hüter der Verfassung, zuerst 1929 im: // Archiv des öffentlichen Rechts (Folge, XVI), dann Tübingen 1931. ↑

39. Fest Joachim. Hitler. Eine Biographic. Frankfurt/Main, Berlin (W) – Wien, 1943. S. 362. ↑

40. Hannover H.u.E. Politische Justiz… a.a.o., S. 25. ↑

41. Schüdenkopf O.-E. Das Heer und die Republik. Quellen zur Politik der Reichswehrfiihrung 1918-1933, Hannover / Frankfurt/Main, 1955. S. 167. ↑

42. Carsten F.L. Reichswehr und Politik 1918-1933. Köln/Berlin (West), 1965. S. 443, 294. ↑

43. Ebenda, S. 324. ↑

44. Bracher K.-D. Die Auflösung der Weimarer Republik, S. 743. ↑

45. Preuss H. Deutschlands republikanische Reichsverfassung. 2. Aufl., Berlin, 1923. S. 98. ↑

46. Karpen U. Die geschichtliche Entwicklung des liberalen Rechtsstaates. Mainz, 1985. S. 95. ↑

47. Ebenda, S. 96. ↑

48. Конституции буржуазных государств. – M.: Юриздат, 1982. С. 198. ↑