Проблемы жизнедеятельности, функционирования правового государства за последние десятилетия все более неуклонно выдвигаются на передний план в политической жизни ФРГ, в центр внимания общественных интересов. Еще в 1972 году бывший президент Федерального конституционного суда Э. Венда выступил с нашумевшей работой “Кризис правового государства”^[1].

Особенно тревожно проблемы правового государства зазвучали после марта 1983 года, когда в результате досрочных выборов у власти прочно закрепилась коалиция христианских демократов и либералов. В том же 1983 году появляется “Справочник по конституционному праву”, подготовленный уже упоминавшимся Э. Бендой, бывшим федеральным министром внутренних дел В. Майхофером и одним, из лидеров СДПГ Г.-И. Фогелем^[2]. Здесь большой акцент сделан на прогрессивно развивавшихся противоречиях правогосударственности. В 1985 году выходит работа Р. Вассермана “Можно ли еще спасти правовое государство?”, которая привлекла к себе пристальное внимание общественности в ФРГ^[3]. В 1986 году этой же проблемой специально занимались 22-я правовая конференция в Каппенберге^[4] и 56-й Съезд Германских юристов в Берлине^[5]. В 1988 году известный юрист У.К. Пройс выступил на симпозиуме, посвященном 20-летию журнала “Критическая юстиция”, с докладом “Перспективы правового государства и демократия”^[6]. Большое внимание этому злободневному вопросу в 1989 году уделил один из лидеров СДПГ П. Глотц. Имеются и другие публикации по данному вопросу, в том числе и после объединения Германии^[7].

Кричащие заголовки публикаций об обостряющихся противоречиях и чуть ли не кризисе правового государства вызваны, безусловно, крайним обострением противоречивости развития правового государства в Германии на современном этапе, желанием привлечь внимание широкой общественности к этому злободневному вопросу, а отнюдь не крахом германской правогосударственности.

Какие же узловые проблемы беспокоят общественность ФРГ в связи с обострением противоречий в развитии правового государства и в чем корень этих противоречий?

К ним можно отнести следующие: во-первых, это дефицит народного волеизъявления в связи с появлением новых социальных движений; во-вторых, напряженность отношений между правом и законом; в-третьих, упадок гражданского правосознания; в-четвертых, негативное влияние Федерального конституционного суда на законодательную и исполнительную власти; в-пятых, попытки изъять социальные области из-под регулирующей силы права, объявив их “зонами, свободными от права”, а также попытки выхолостить основные права.

Чтобы лучше понять противоречивость функционирования правового государства, рассмотрим кратко политическое развитие в Федеративной Республике Германия после ее образования.

Как отмечает в своей работе “Перспективы правового государства и демократия” У. Пройс, после войны для демократической теории конституции, которая сделала свои выводы из Веймара и периода национал-социализма, была совершенно ясна перспектива в отношении правового государства и демократии. При этом Пройс ссылается на В. Абендрота. Так, Вольфганг Абендрот со всей четкостью сформулировал альтернативу. Речь, в данном случае, шла о том, “подчинят ли большую массу членов общества формальной (т.е. ориентирующейся на частные интересы, а не на общее благо) власти тех членов общества, которые могут располагать решающими экономическими позициями общественной власти или же освободят планирование, необходимое и неизбежное в общественном производстве и общественной жизни, от случайностей частных установок небольшйх групп и подчинят его общему контролю всех членов общества, участвующих в совместном производственном процессе, высшим единством которого является государство”^[8].

Ответ на этот вопрос не мог быть сомнительным: осуществление на деле правового государства как институционного устройства для гарантии самоопределения личности и в защиту надежности и предсказуемости последствий действий индивидуумов потребовало расширения понятия правового государства, ограниченного гарантией свободы и размерностью буржуазного равенства, так как только реально равная свобода всех граждан может обеспечить господство права в отношении власти частной собственности^[9]. А демократический принцип потребовал одновременно также коллективного самоопределения по вопросам расширения компетенции народной воли на те сферы политики, в которых решаются реальные условия существования массы народа, т.е. расширения государственной и общественной демократии, ее распространения на командные высоты капиталистической экономики^[10]. Тем самым претворение в жизнь принципа правового государства требовало совершенствования демократии, народовластия, народного правления.

Однако развитие ФРГ, как известно, пошло по другому пути. Политизация социальных конфликтов, особенно классовых конфликтов, в рамках известного еще по Веймарской республике “общества организаций” совсем не позволила сделать обратный ход даже с учетом опыта прихода фашизма к власти. Развитие, правда, оказало содействие массам наемных трудящихся в вопросе их самовыражения, но только путем социально-государственного сужения демократии также и в отношении их прав.

“Приручение” классовой борьбы путем юридизации стачечной борьбы, концентирование (дирижирование) поведением крупных социальных объединений и государственной бюрократии, а равно олигополитическая партийная система (фактически система двух крупных партий), которая в результате взаимной игры с публично-правовой системой электронных средств массовой коммуникации господствовала в публичной дискуссии, создали тип “консенсусной демократии”, внутренняя стабильность которой длительное время рассматривалась как необратимо стойкая тенденция по сплаву роли демократического гражданина с ролью социально-государственного клиента.

Особенно в “золотой век” социал-демократов в 70-е годы господствовало мнение, что экономика, ориентированная на спрос, направленная на повышение массовой покупательной способности, нацеленная на рост и “управляемая” согласно воззрениям Кейнса, а также система конкуренции партий, создающая и связывающая лояльность, взаимно усиливают друг друга так, что избиратели ориентируются в своем поведении на свои интересы как клиенты.

Правда, в ряде публикаций и выступлений лишь бегло было упомянуто, что в условиях демократии, направленной согласно внутренней логике на сохранение общественного консенсуса, размываются границы между общественно разрешенными разногласиями и санкционированным правом несогласием с официальной точкой зрения, так как уже постановка под вопрос общественных ценностей “государства всеобщего благоденствия” рассматривается как угроза общественной и политической стабильности.

Не случайно, видимо, что в 70-е и 80-е годы параллельно с демократизацией многих областей жизни протекал процесс расширения аппарата безопасности и порядка, который был направлен, прежде всего, на превентивный социальный контроль^[11] и вел к возрождению составов преступлений в отношении свободы мнений и образа мыслей, которые, по возможности, не должны были превышать размер репрессий XIX века, но – и это имело решающее значение – допустимы как нормальное функционирование в демократическом правовом государстве.

Были размыты границы не только между политикой и экономикой, публичным и частным, деянием и образом мыслей, но и между нормальным состоянием и чрезвычайным положением. В этом плане весьма характерно высказывание министра внутренних дел ФРГ Люке в связи с подготовкой чрезвычайного законодательства во второй половине 60-х годов. Выступая в феврале 1966 года по радиостанции “Дойчландфунк”, он прямо заявил: “Мы должны ясно понимать: пока светит солнце конъюнктуры, пока мы обеспечиваем полную занятость, до тех пор будет существовать эта демократия, не подвергаясь никакой опасности. Но… если вдруг в стране объявятся 5 или 6 млн безработных… мы должны быть немедленно готовы и немедленно должны вооружить наше государство”^[12]. А политолог Вильфред фон Бредов на основе анализа сложившейся к концу 70-х годов в стране обстановки пришел к выводу, что политическую и общественную жизнь в ФРГ все в большей степени приходится рассматривать как протекающую “в условиях чрезвычайных обстоятельств”, когда власти “все чаще прибегают к мерам укрепления внутренней безопасности”^[13].

С 1983 года в связи с ростом безработицы, размещением американских ракет с ядерными боеголовками в ФРГ, экономическими проблемами, прежде всего строительством АЭС, проблемы внутренней напряженности еще более возросли.

Специфическим феноменом 80-х годов является то, что некоторые центральные предпосылки существования массовой демократии в условиях “государства всеобщего благоденствия” сами подверглись процессу эрозии. Самой главной из этих предпосылок является существование относительно однородной большой группы рабочего класса, живущего только за счет наемного труда и заработной платы. Социально-политическое ориентирование этой группы связано с ее предполагаемыми гарантиями (действительно имевшими место до последнего времени) достижений “государства всеобщего благоденствия”, а равно с идеологией этой группы, базирующейся на общности ее социально-экономического статуса и на его специфических гарантиях.

Между тем ФРГ в течение уже более 20 лет переживает своеобразную сегментацию различных рынков рабочей силы, рабочего населения и, соответственно, способов существования, которые охватывают большие группы лиц наемного труда, в корне различающихся по своему нынешнему положению. Так, из 40,5 млн человек трудоспособного населения ФРГ занято трудом 36,4 млн человек, в том числе 17,6 млн человек служащих, 12,453 млн человек рабочих, 2,389 млн чиновников. Большая часть из них работает в условиях обязательного социального страхования. Почти каждый десятый из работающих (3,5 млн человек) занят в своем собственном производстве или сфере услуг. Далее, имеются группы с многочисленными вариантами, где работа не гарантирована постоянно: занятые не полный рабочий день или не полную рабочую неделю (5,7 млн человек); работающие нелегально при помощи различных субподрядных фирм; крупные группы людей, длительное время являющихся безработными (постоянно от 6 до 4 млн человек); не получившая никакого специального образования и к тому же безработная молодежь; досрочно вытесненные на пенсию, а также большая группа людей, живущих ниже официальной черты бедности. В частности, “новая бедность” и составляет около 5 млн человек; живут только на социальное пособие – 2,92 млн человек; получают пособие по безработице 3 млн человек из более чем 4 млн безработных. В целом, как уже отмечалось ранее, примерно одна треть населения ФРГ живет в условиях, не обеспечивающих жизнь, которая соответствует или не совсем соответствует человеческому достоинству.

В свое время, особенно в период “германского чуда”, многие восприняли “государство всеобщего благоденствия”, а с ним и правовое государство, как свое собственное завоевание. Сейчас же, когда это государство повернулось против них, они отвернулись от него. Такая категория правового государства как равенство воспринималась материально через процесс распределения и перераспределения благ. Современное социальное государство добрую часть своего узаконения, признания народом черпает из того, что оно критерий наполнения товарами корзинки трудящегося сделало критерием своей политики, т.е. пошло по пути уравнивающего распределения и перераспределения.

“Государство всеобщего благоденствия” явилось, таким образом, материализацией раннего буржуазного естественно-правового пафоса равной свободы для всех людей и граждан. В рамках растущего социального продукта справедливость распределения функционирует как универсальная норма социальной солидарности, кует коалиции весьма различных социальных групп и интересов и определяет образ мыслей социально-уравненного гражданина и всего гражданского общества, прежде всего, конечно, лиц, подобных ему (пример социально-либеральной коалиции конца 60-х, начала 80-х годов).

Ныне же негативные проявления распределения социального продукта вышли на передний план, поскольку оно, в силу различных экономических причин, не может выполнять эту свою функцию. Но никто не хочет быть неудачником, проигравшим, поэтому “контракт солидарности” с государством разрывается, дело переходит на рынок политического соперничества различных общественных групп. При этом группы населения, как правило, лица наемного труда, ориентирующиеся только на возможности социального государства, вытесняются на край общества, а частный сектор процветает.

Таким образом, налицо острые противоречия “государства всеобщего благоденствия”, а значит и правового государства.

Однако “государство всеобщего благоденствия” сильно повлияло на коллективную психологию идентификации рабочего класса в марксистских мерках, как “бедного и эксплуатируемого класса”. Чем больше давало такое государство труженику и чем больше он от него зависел (патернализм), тем меньше связывала его идея солидарности как массы лиц наемного труда. Материальные гарантии такого государства стали частью статуса гражданина. Но…, “начиная с определенной границы, – отмечает немецкий исследователь Ф. Хирш, – которая в промышленно массовых обществах давно уже пройдена, условия использования товаров и услуг ухудшаются в зависимости от того, чем шире становится это употребление”^[14]. В этом как раз и заключается существенный признак определенного кризиса “государства всеобщего благоденствия”: современная ситуация характеризуется отнюдь не ограниченностью товаров народного потребления, а социальной ограниченностью возможности их приобретения, непреодоление которой ведет затем к образованию новой классовой и материальной нужды. В частности, в ФРГ повсеместно ощущается кризис кредитоспособности населения. Так, более 2 млн семей в Германии имеет задолженность по выплате кредитов и не в состоянии их выплатить. Еще более 2 млн таких семей находится в преддверии этого состояния. В связи с этим печать ФРГ пестрит сообщениями о “ползучей задолженности широких средних слоев” (“Шпигель”, 1998, № 14, с. 50) – “чем больше кредитов, тем больше несостоятельных плательщиков”. В целом, этим серьезно затронуто около 8 млн немцев, т.е. каждый десятый: лавина банкротств мелких магазинчиков, адвокатских бюро, туристических фирм и практикующих самостоятельно различных специалистов. Причина неплатежей на 79% – безработица. Задолженность банкам: в 1970 г. – 39,4 млрд ДМ, в 1997 г. – 1360,4 млрд ДМ. Поэтому не удивительно, что каждые 47 секунд неуплативший клиент появляется согласно постановлению об аресте перед судом. Все это порождает серьезные социальные подвижки. Поэтому, если требование к такому государству, в частности на работу, на образование, не удовлетворяется последним, т.е. нет надежды достичь более высокого положения в обществе, тогда “государство всеобщего благоденствия”, покоящееся на идее о социальной солидарности, становится ареной борьбы за так называемое “место под солнцем”, т.е. перераспределение в пользу одних за счет других. Поэтому, видимо, не случайно немецкие социал-демократы трансформировали постулаты французской революции на язык современных ценностей как “свобода, справедливость, солидарность”. К этому же пришли в 1975 году в своем “Мангеймском заявлении” и христианские демократы, провозгласив: “Свобода, справедливость, солидарность”^[15]. Именно здесь, т.е. при перераспределении в пользу одних за счет других, ощущается мощный подкоп под государство и демократию. Это явление – по прозвищу “уравниловка” (бюджет социальной безопасности) – хорошо известно на протяжении многих десятилетий нашему обществу. Оно было, а в определенной мере и сейчас является тормозом роста производительности труда, а, следовательно, и роста экономики, благосостояния, богатства общества.

Противоречивость развития правового государства обусловливает и противоречивость его функционирования. Традиционная марксистская точка зрения, по мнению ряда немецких государствоведов, оправдывает себя: размах государственных репрессий тем резче, чем интенсивнее противоречие между реальным уровнем обобществления индивидов и институтами, которые принуждают их к разобщению в рамках частной собственности и к разобщению интересов и которые поэтому не позволяют дать сегодня соответствующее социальное, политическое и культурное выражение их беспримерно уплотненной исторической связи. Возможности коммуникации, кооперации и удовлетворения потребностей, а также распоряжение природой, включая и внутреннюю природу человека, взрывают политические и правовые социальные формы демократического “государства всеобщего благоденствия”.

Ответом может быть не возврат к рыночному обществу, считают немецкие ученые, а развитие того потенциала коллективной рациональности, который уже мощно стучится в дверь и решительно выражается как насущная социальная потребность. Речь идет о тех новых социальных движениях, которые осуществляют преимущественно члены среднего сословия, характеризующиеся высоким уровнем образования и имеющие в силу их профессиональных способностей, их стратегических позиций в системе образования и науки, в органах бюрократии, в средствах массовой информации, в юстиции, а равно в силу их высокой мобильности на “политическом рынке” политическое влияние, далеко выходящее за рамки их численности^[16].

Средние слои задают тон в новых политических дискуссиях, которые проходят в политических структурах и процессах “государства всеобщего благоденствия” в связи с классовой структурой, положением личности и ее доходами и которые дают основу для конфликтов вокруг вопросов о правах человека и гражданина, взаимоотношениях полов (равенство мужчины и женщины), экологических границах господства над природой и развитии техники, о сохранении мира или же справедливости в международных отношениях. Все это – вопросы, в основе которых лежит, в первую очередь, не мораль перераспределения материальных благ, а мораль “правильной жизни”. Таким образом, в этом последнем и самом радикальном выводе под вопрос ставится даже сущность политического государственного устройства как исторически изжившего себя^[17]. Не случайно, видимо, социал-демократы ФРГ усиленно муссируют идею об обществе демократического социализма, а в Восточной части Германии (в бывшей ГДР) уверено укрепляет свои позиции партия демократического социализма.

Рассматриваемые группы поставили под вопрос не принцип демократии, а его осуществление в условиях перехода к постиндустриальному обществу. Главное в генном значении выполнения демократического требования – самоуправление народа. Народ сам в лице своего сообщества создает порядок, который является связующим для каждого его члена и который при необходимости может осуществляться принудительно. Под демократией понимается господство объединенной человеческой воли над многими буржуазными волями.

Осуществление этого принципа требует защитить интегрированность коллективной человеческой воли против проникновения любых мотивов из среды буржуазии. Речь идет о том, считает У. Пройс и другие прогрессивные юристы, чтобы оптимизировать процессы и институты, при помощи которых “эмпирическая” и преимущественно недальновидная эгоистическая воля буржуазии должна интегрироваться в общую волю. В этой общей воле находит свое выражение ответственность за республику. Экономические интересы, т.е. мотивы доходов и положения личности должны быть организованы на базе “социального договора”. Отсюда – усиление значения бюджета социальной безопасности. В частности, на социальную помощь, в узком смысле слова (на пропитание, одежду и жилье), в ФРГ в 1997 г. было выделено в бюджете 17,1 млрд ДМ (в 1991 г. – 10,6 млрд ДМ). Наряду с социальной помощью, в узком смысле слова, предусмотрена такая помощь и для инвалидов – 14,7 млрд ДМ и помощь по уходу за лицами, нуждающимися в нем – 6,8 млрд ДМ. 450 тысяч человек получают пособие по закону о помощи кандидатам на предоставление убежища. Все это тяжелым бременем ложится на бюджет государства.

Оптимизация процессов и правовых институтов, о которых говорил У. Пройс в своем реферате “Перспективы правового государства и демократия”, имеет целый ряд направлений. Так, еще в 1984 году в “Справочнике по конституционному праву” бывший министр внутренних дел ФРГ В. Майхофер отмечал, что “парламентская демократия в ФРГ больна дефицитом всенародного опроса в рамках конституции, а также дефицитом народного представительства”^[18]. По его словам, “у народа очень мало возможностей для своего волеизъявления, а депутаты слишком мало заботятся об избирателях”. Майхофер констатирует далее, что “почти полное исключение всего народа, от которого исходит вся власть, от участия в управлении государством, не может быть больше оправдана”.

Аналогичных далеко идущих выводов правоведов можно привести немало. Правда, некоторые из них, как это сделал бывший президент ФКС Бенда, цинично считают, что “плебисциты должны прописываться как вид успокоительного лекарства, чтобы продемонстрировать людям, что и они могут принимать участие в управлении государством”^[19].

Как известно, до сих пор, согласно положениям Основного закона, народ в результате непосредственной демократии (референдума) может решать только вопрос о новом административном делении. Больше места для него в конституции, считает Бенда, не нашлось. В землях референдум может иметь место по некоторым вопросам внутренней политики. Например, в Баварии был проведен референдум… об оптимальной уборке с улиц мусора. В связи с этим бывший в 90-х годах XX века президентом ФРГ Рихард фон Вайцзеккер предостерегал профессиональных политиков от заблуждения, поскольку “в конституционном государстве граждане – не только зрители, но и судьи, они – настоящие политики”^[20]. А председатель бундестага Бьёрн Энгхольм, говоря о перспективах ФРГ, отмечал, что, собственно, сущность величайшего и облагоденствующего проекта новой республики заключается в переходе от достоинства (и всевластия) государства к достоинству человека^[21].

Говоря о путях выхода из противоречий правового государства и перспективах его развития, а также развития демократии, У. Пройс предложил комплексную программу. Она включает территориальное представительство через партии, выборы и парламенты, а равно функциональное представительство через объединения. Все это позволит создать новую арену “рефлексивного (адекватного) представительства”, при помощи чего необходимо дать имеющемуся общественному рефлексивному потенциалу народа не только возможность пассивного выражения, но и способствовать, а равно формировать его активный выход. Пройс делает вывод, что будущее демократии заложено в защите потенциала отражения индивида. Если это перевести на язык правового государства, то это означает, что защита личности и ее развития рассматривается как основа функционирования правового государства. Значит: развитие правового государства становится условием для развития демократии. Положение же дел в ФРГ, имевшее место до последнего времени, выглядело наоборот, что находит свое подтверждение у Германа Хеллера и Вольфганга Абендрота: сохранность правового государства требовала развития демократии.

Основы для этой перспективной смены лежат, безусловно, также в том, что общественный консерватизм во все более возрастающей степени открыл для своих проектов демократический принцип в качестве институционного и идеологического механизма – развитие, которое часто прячется позади своего воодушевления за технологической динамикой прогресса. В отражательных возможностях человека прогрессивные немецкие правоведы видят тот “исторический шанс, что эти возможности станут задающим генератором” для осознанного по-новому общественного исторического прогресса и средством новой коллективной рациональности.

Перейдем к рассмотрению второй проблемы.

Правовое государство никогда не гарантировано окончательно. Но в ФРГ оно имеет глубокие корни во всеобщем сознании и познало укрепление своей структуры, которая его защищает в случае резких “штормов”. Правовое государство – не парадный фасад, но ядро, сущность государственного образования, правовая модель общества. Однако правопорядок в настоящее время полон острых спорных вопросов, и одним из таких вопросов является напряженность отношений между правом и законом. При этом особенно часто упоминаются следующие недостатки, ведущие к этой напряженности:

1. Суды перегружены, так как отдельный гражданин, адвокаты, ассоциации, различные объединения часто видят в судах только предприятие по обеспечению услуг их личных требований. В частности, при рассмотрении судебной власти ясно бросается в глаза, что суды крайне перегружены, их потенциал далек от того, чтобы оперативно рассматривать все поступающие дела.

2. Право становится все больше неприменимым, так как законодатель при помощи потопа норм стремится урегулировать, юридизировать все области жизни. Излишество правовых норм – негативная цена правового государства. Правовое государство превращается в государство регулирования, государство правовых средств. При этом юридизация всех жизненных отношений буквально принуждает граждан все чаще, чем раньше, обращаться в суд. В частности, на уже упоминавшейся Каппенбергской конференции по вопросу о положении правового государства премьер-министр одной из земель ФРГ Э. Шлебергер отмечал, что практика исполнения закона, правоприменение стало невозможной вследствие изобилия правовых норм, к тому же постоянно изменяющихся. Связанность законом исполнительной власти перешла рубеж, продолжает он, где она стала чрезмерной и тем самым исключает себя. На этой же конференции известный историк и юрист Т. Эльвайн подчеркнул, что из-за принципа равенства законов администрация нередко не применяет их – они зачастую взаимоисключают друг друга (коллизионное право).

3. Законы стали неясными, так как парламенты, используя общие оговорки, слагают с себя задачу по их регулированию.

4. С другой стороны, суды, а также администрация потеряли возможность принятия решений и свободы действий, так как законы чрезмерно все детализировали. Законодатели в результате судейского толкования оговорки законов были вынуждены осуществлять все более специализированные регулирования.

В связи с этими проблемами немало людей в ФРГ задаются вопросами, следует ли сохранять тенденцию к сохранению системы, при которой закон больше не господствует, которая сама распадается и не является просматриваемой (прогнозируемой) для граждан, системы, удушающей всех? Должны ли немцы в силу принуждения, которое уже взяло их за горло, заниматься растущим комплексом сегодняшних жизненных интересов и требований? Как далеко распространены подобные взгляды, свидетельствует точка зрения одного 6-летнего школьника в его сочинении на конкурс: “…И над всем парит юстиция, та весьма престарелая дама, которая уже давно потеряла возможность какого-либо обзора…”^[22].

Выступая на 56-м съезде Германских юристов, в бытность свою президентом ФРГ Рихард фон Вайцзеккер внес ряд предложений, направленных на преодоление проблем в целях сохранности правового государства^[23]. С полным правом он требует “очистить” законы от “шлаков” и установить плотину их чрезмерному потоку. Осуществлять тщательную экспертную проверку новых правовых регулирований, в частности, по крупным и сложным вопросам.

Далее, Вайцзеккер считает необходимым серьезно усилить роль правовой науки в изменчивой игре между правосудием и законодателем. Право, по его мнению, не должно выполнять только роль института, догоняющего уходящий поезд времени. Оно не должно участвовать в ключевых вопросах эпохи, выполняя лишь роль администратора. “Есть ли у юристов, – спрашивает Вайцзеккер, – мандат и средства, чтобы прогнозировать и чтобы развивать дальше животрепещущие отношения общества”. “Ведь пока, – отмечает он, – на первом плане у юристов в их профессиональном самосознании стоит применение права, а не вклад в правовую науку”, т.е. речь идет о прогнозировании, синергетике.

Рихард фон Вайцзеккер считает далее, что в вопросах совершенствования и укрепления правового государства нужно следовать мудрой, принципиальной потребности времени: новые развития, новые социальные представления о ценностях сначала должны пройти горнило политической дискуссии в обществе, а затем уже следует вырабатывать консенсус, за которым последуют соответствующие правовые установления. Позади этого процесса, по его мнению, стоит серьезно воспринимаемое представление о “мягком праве”, которое не должно быть орудием для идей и интересов каких-то отдельных групп, а должно служить интересам всего гражданского общества. Демократия, считает, наконец, Вайцзеккер, живет пока за счет остатков долговременных ценностей и нуждается в постоянном возобновлении этого запаса. А для этого, прежде всего, необходимо создать основание жизни, признанное всем обществом. Эти рекомендации президента ФРГ фон Вайцзеккера имеют, безусловно, принципиально важное значение и для нас, равно как и для других стран СНГ, при созидании правового государства. Именно два аспекта: тщательная подготовка и тщательная экспертная проверка новых правовых регулирований, особенно по крупным и сложным вопросам; новые социальные представления об определенных ценностях сначала должны пройти горнило политической дискуссии в обществе, а затем уж следует вырабатывать консенсус в отношении них. Поэтому не случайно законность сейчас рассматривается у нас в двух плоскостях: издание правовых законов и строгое их исполнение.

В плане кризисных явлений, противоречивости развития правового государства серьезное беспокойство в ФРГ вызывает упадок, деградация гражданского правосознания.

Как известно, правосознание – это основная установка человека, а именно внутреннее понимание, принятие, согласие его с правом, проявляющееся во внешнем поведении, что можно также назвать правовой совестью или верностью праву. Обязующая сила права при этом прочувствована и воспринята с согласием. Еще в этом аспекте говорят о моральном законе в себе у каждого человека. Без морального закона в себе человек противостоит только звездному небу и правовому беспределу.

Право может усиливать нравственно-духовное сознание гражданина, но не создавать его. Оно может способствовать консенсусу, но не заменять его. Но право, если оно не отражает реальные потребности жизни, может, естественно, усиливать и антиобщественное сознание. Оно может способствовать и разрушению консенсуса. Вот эти вопросы и находят живое отражение в широкой публичной дискуссии в ФРГ, базирующейся на новых социальных явлениях, массовых демократических, антивоенных и экологических движениях, а также гражданском неповиновении, нередко связанном с ними.

“Пришло время заявить, – отмечает в своей работе “Можно ли еще спасти правовое государство?” Рудольф Вассерман, – что пренебрежительное отношение к роли, которую право было призвано сыграть в свободном обществе, является одной из главных причин потрясений, которые испытывают сегодня общество и государственное устройство. “Вне сомнения, – продолжает он, – мы находимся в критической ситуации, когда мы должны спросить самих себя, не грозит ли распасться удачное сплетение, которое было достигнуто в ФРГ путем соединения друг с другом политического принципа демократии и идеи правового государства”^[24]. Одной из существенных причин для этого, по Вассерману, является упадок правосознания, который можно повсеместно констатировать. Как актуальна эта мысль для России!

В глубине общества, отмечают немецкие правоведы, готовится вызов, которому необходимо дать ответ. Обострение противоречий, кризисные явления правового государства – это и есть вызов. Повседневно, подчеркивают государствоведы ФРГ, право отодвинуто в сторону, частично им даже пренебрегают. Здесь имеются два аспекта: пренебрежение правом в общественной жизни (правовой нигилизм) и отчуждение права от общества.

Проблематика, которая характеризовалась как отчуждение общества, была на первом плане в 60-х годах и 70-х. Тогда, в первое десятилетие существования ФРГ были созданы атомная индустрия и бундесвер. Причем все решали маленькие кружки менеджеров, бюрократов и их ученый мозг. В последующие годы родина западных немцев превратилась в огромную промышленную лабораторию и территорию мира, которая перенасыщена различным вооружением – без какого-либо спроса и согласия населения. Единственное, что еще оставалось простому народу от действительного волеизъявления, так это демонстрации – громкий, но политически слабоэффектный массовый и, тем не менее, бессильный протест. Правда, порой он принимал и характер неприкрытой насильственной деятельности.

Право – это функция социальной жизни. Если общество меняется, то и право должно меняться. Право должно также гарантировать существующему порядку ту меру нормативности и стабильности, которая необходима для свободы действий человека и существования общества. В качестве комплекса норм право является содержанием сознания. Реальность требует этого сознания, если люди ориентируются на него и позволяют ему руководить ими. Вот об этом-то сегодня в ФРГ, как отмечают немецкие правоведы, заботятся в сомнительно малом масштабе. Примеры экономической преступности и подобные ей формы преступности свидетельствуют о том, что общество все еще не воспринимает серьезно правонарушения. Есть немало довольно взрывных примеров, которые свидетельствуют об эрозии правосознания.

Во-первых, известные случаи занятия правовых институтов (в том числе и бундестага) и жилых пустующих домов, блокада казарм, ракетных баз и уличные блокады, при помощи которых преследуются определенные политические цели, и связанные с этим демонстрации неприкрытой насильственной деятельности. Во-вторых, известны также решения представительств общин, которые объявили свои территории зонами, свободными от атомного оружия, хотя у них для этого и нет правомочий. В-третьих, заявление министра хозяйства Баварии, что водителям автомашин – “дальнобойщикам”, которые блокируют дороги от Мюнхена до Бреннера, чтобы тем самым обратить внимание на свои требования, нечего бояться никакого наказания. В-четвертых, скандалы с финансовыми пожертвованиями для партий (дело промышленника-миллионера Флика, председателя бундестага Барцеля и министра хозяйства Ламбсдорфа и, наконец, лидера ХДС, федерального канцлера Г. Коля) во всем их комплексе, начиная от рекомендаций перечисления пожертвований на счета определенных организаций, чтобы обойти закон, включая опубликование секретных актов расследования прокуратуры в печати и связанное с этим досудейское “предварительное осуждение”, и’ заканчивая планом, как при помощи амнистии уберечь от ответственности правосудия расшифрованных именитых аферистов. В-пятых, целенаправленность вообще изъять из-под регулирующей силы права специфические социальные области (свободное развитие личности, трудовое право, коллективное трудовое право и право профсоюзных объединений, право на образование, защита найма жилого помещения и т.д.), объявив их “зонами, свободными от права”.

Первый пример означал уголовные преступления, второй – злоупотребление властью, в третьем министр действовал как князь эпохи абсолютизма, пытаясь лишить прокуратуру связывающего принципа законности, в пользу кабинетной юстиции. В четвертом примере, можно сказать, речь шла об Уотергейте в ФРГ. Пятый пример – более комплексный, чем все остальные. Здесь правящие в социальной области круги и группы подрывают устои порядка, основу консенсуса. Здесь не так, как положено в правовом государстве, функционирует принцип свободного развития личности, подрываются права меньшинств, насчитывающих однако одну треть населения ФРГ, в том числе и меньшинств в парламенте. В частности, на Каппенбергской конференции правоведы Хайнце и Раш прямо констатировали отказ законодателя и политическое бессилие государства в отношении сфер трудового и социального права^[25]. А профессор из Гамбурга Х.П. Буль выразил сомнение, что отсутствие “основного права на труд” означает недостаток материальной правогосударственности. Меньшинства же общества (а ныне треть населения от 82 млн человек, после объединения Германии – это 27 млн граждан) не останавливаются перед тем, чтобы не нарушать те или иные права. Подобные же явления правонарушений характерны и для церкви: она заявляет об открытости своих святых домов для беглецов и закрытости их для государства.

Причем решающую основу антисоциальной политики в ФРГ составляет монополистический капитал, крупная частная собственность. Так, несмотря на наличие в Конституции ФРГ таких статей как ст. 14 (допускается отчуждение частной собственности) и ст. 15 (допускается обобществление земли, естественных ресурсов и средств производства), составляющих уже в течение более 40 лет, как говорят в ФРГ, основу социализации, в стране 40% всех семей имеют в своем распоряжении только 2,8% всей частной собственности, а 3% населения, наоборот, владеют 40% всей частной собственности^[26]. В стране насчитывается более 100 немецких семей и отдельных лиц, которые имеют состояние не менее одного миллиарда^[27], а также более 90 тысяч миллионеров^[28]. Экономическую жизнь в ФРГ в настоящее время определяет “клуб миллиардеров” – 116 монополий, годовой оборот каждой из которых превышает как минимум один миллиард марок^[29]. Тем самым, 0,25% частных предприятий обладают 71% годового промышленного оборота Германии. 305 тысяч семей или 1,7% населения владеют примерно двумя третями всех средств производства^[30]. Финансово-олигархическая верхушка, составляя 0,001% населения страны (600 человек, 200 семей), контролирует 300 акционерных обществ, обладающих 80 процентами основного капитала^[31].

Могущественные промышленные и банковские монополии превратились сегодня в настоящие международные концерны. Через густую сеть организационных, юридических и личных связей, через объединения монополий и поддерживающие систему партии они связаны с государством и оказывают существенное влияние на содержание политики и законы этого государства. Вот как раз жажда прибылей и власти этих концернов и образуют решающую основу антисоциальной политики в ФРГ, враждебной демократии. Это о них говорят государствоведы Германии, называя, правда, зачастую их не прямо, а как “определенные организации и группы”.

Давая оценку подобному положению дел, председатель рабочего кружка СДПГ по делам рабочих Гельмут Роде заявил, что монополистические объединения предпринимают попытку “вести классовую борьбу на манер генерального штаба, руководя ею сверху”^[32]. Подобное положение дел обусловливает противоречивость современного развития ФРГ.

Мы рассмотрели 5 случаев взрывных примеров, свидетельствующих об эрозии правосознания. Во всех случаях – отсутствие в сознании лиц, нарушающих права, элемента противоправности. Налицо – позиция принципиально враждебная праву. Определенные лица и группы сами себе позволяют пренебрегать правом в целях достижения определенных целей.

Интересна в данном случае и реакция государства. Здесь легальность (в обществе) вошла в конфликт с законностью. Со ссылкой на демократию, связанность правом ставится под вопрос, правда, не в глобальном масштабе, а в конкретных случаях, частично. Но тем самым друг от друга отпали в разные стороны два понятия, к идентичности которых в ФРГ уже привыкли. В правовом государстве, говорилось еще с 1949 года, легальность является также легитимностью, т.е. законностью. Теперь же эта идентичность лопнула. Демократическая законность выступает против легальности, т.е. предполагаемая более высокая ценность против предполагаемой более низкой. Если начать искать соответствующее понятие, чтобы точно охарактеризовать эту ситуацию, то наталкиваешься на селекционное (выборочное) правовое повиновение.

Право требует от всех людей, живущих в условиях правового государственного устройства, быть связанными законом, правом. Вот эта- то всеобщая связанность правом и оспаривается как раз у него. Гражданин выбирает сам, где ему повиноваться праву, а где нет. В связи с этим уже упоминавшийся премьер-министр одной из земель ФРГ Шлебергер отмечал растущее число “убежденных преступников” на государственной службе, которые выполняют правовые нормы и указания только в меру их внутренней убежденности^[33].

Тем самым, вырисовывается картина с двумя правопорядками, которые действуют один возле другого, один – для гражданской жизни, другой – для политического поведения. Политические мотивации, все равно какого рода, становятся причиной, чтобы лишить силы, как гражданское право, так и уголовное. Но то, что селекционное правовое повиновение всесторонне ослабляет верность праву, т.е. правовое послушание, размывается одновременно с легким сердцем.

Вместе с тем, отмечают правоведы ФРГ, как можно ожидать, чтобы гражданин уважал право, если он буквально принужден постоянно видеть, что те, кто пренебрегает правом, не опасаются никаких санкций? Тем самым он подводится эмпирически к выводу, что право рассчитано только на дураков. Примеров для этого умозаключения имеется немало. Сошлемся на один из них. Так, на улицах и дорогах ФРГ установлено устройство для автоматической регистрации номеров автомобилей, которые пересекают дорогу на красный свет или же превышают скорость (водитель при этом не фиксируется). На адрес держателя машины присылается штраф. Однако держатель машины с успехом доказывает в суде, что за рулем машины был не он. Если это были родственники, он их просто не называет: закон в этом случае – на его стороне. Результат – стоимость судебного процесса списывается на кассу земли. Держателю при этом возмещают даже расходы, которые он понес. Число таких держателей – легион. Только в Ганновере за год им было выплачено из земельной кассы 180 тысяч марок^[34]. Поэтому нередко и бытует в ФРГ выражение: “Право это то, что мне подходит”.

Разрыв между субъективным правовым мировоззрением и объективным правом имеет уже и немало трагических аспектов. Государствоведы в ФРГ все настойчивее требуют провести проверку, согласовывается ли действующее законное или судейское право с пониманием обществом справедливости. Они, безусловно, не ставят под вопрос отношение к вынесенному приговору. В этом отношении в их понятии продолжает действовать правогосударственное положение: примирись с приговором, если уже исчерпаны все правовые средства.

Рассматривая в комплексе причины современных противоречий правового государства, многие правоведы в ФРГ вынуждены пристально приглядеться к взаимоотношению этого государства с демократией. Как известно, сначала было создано правовое государство, а затем, уже значительно позже, в период Веймарской республики появилась и демократия. Если несколько упростить понятия, то можно сказать, что правовое государство занимается обеспечением индивидуальной свободы гражданина путем ограничения государственной власти, а демократия с ее требованием самоопределения всех граждан выражает идею равенства и причастность гражданина к политическим процессам и решениям.

В Основном законе сплавлены правовая государственность и принцип демократизма. Однако в ФРГ все более открыто, в пику правовому государству, говорят, что не законы господствуют, а люди из мяса и крови, которые находятся в определенных социальных отношениях. Для этого имеются серьезные причины. Еще в 60-е годы буржуазный философ Карл Ясперс так охарактеризовал положение в ФРГ: “Народ является суверенным только на словах. Но он не принимает никакого участия в принятии решений… Кардинальные вопросы, определяющие судьбу страны, решаются без народа. Народ вынужден мириться с тем, что его отстраняют от ответственности и он зачастую даже не знает, что принимаются какие-то решения и в чем они состоят… В основе нашей государственной структуры лежит страх перед народом, недоверие народу”^[35]. А к началу 80-х годов одна крупная буржуазная газета высказала следующее мнение по вопросу о власти народа: “Раз в четыре года он (гражданин ФРГ) приходит на избирательный участок, очень довольный тем, что когда он складывает избирательный бюллетень и бросает его в урну, от него исходит государственная власть. Затем в течение последующих четырех лет он не имеет никакого отношения к государственной власти, к важным или не столь важным решениям, касающимся его общества. Его суверенность распространяется лишь на чтение газет, соблюдения правил уличного движения и просиживание перед экранами телевизоров”^[36].

Эти высказывания и характеризуют в определенной степени взаимосвязь между правовым государством и демократией.

Общепризнанно, что правовое государство выступает как доминанта по отношению к принципу демократизма. Однако столкновение между демократией и принципом правового государства протекало и порой в настоящее время протекает очень остро. Это связано с созданием бундесвера, который рассматривался как гитлеровский наследник вермахта, с ремилитаризацией всей страны, строительством атомной индустрии, чрезвычайным законодательством, с политическим уголовным правом, размещением американских ракет с ядерными зарядами, с социальным положением одной трети населения ФРГ, не полностью отвечающим требованиям по поддержанию необходимого уровня человеческого достоинства, иначе говоря, – качества жизни. В результате всего этого была разрушена связь, удачное сплетение демократии с правовым государством.

Новые массовые демократические, антивоенные, экологические, социальные, женские, молодежные движения, гражданское неповиновение показывают, где следует искать источники законности. Движения протеста претендуют не только на более высокую легитимацию в отношении партийно-государственной представительной системы, а именно на базисно-демократическую законность. Более того, их готовность к прямым акциям означает покушение на саму субстанцию парламентаризма. Тот факт, что они открыто применяют правонарушения как средство политической борьбы, свидетельствует об их прямом вызове правовому государству и конфронтации с самой Федеративной Республикой Германия. Дело осложняется тем, что правонарушения в процессе политических столкновений продолжаются длительное время, и большая часть населения ФРГ находит это вполне естественным. Еще в I960 году, согласно одному из социологических исследований, 26% населения ФРГ считали нелегальные средства борьбы против правогосударственных решений парламента за законные методы^[37]. В 1982 году это число возросло уже до 30%^[38]. Тенденция к росту продолжает иметь место и в настоящее время, хотя данные об этом “засекретили”.

Характерной чертой современного положения в ФРГ является то, что подобное состояние наблюдается даже у самих законников, особенно у молодых юристов, судей, прокуроров, адвокатов. Они одобряют запрещенные методы политического противоборства. Интересна их принципиальная установка к гражданскому неповиновению. Оно расценено ими как простое неследование законам или административным указаниям и было проиллюстрировано на примере забастовки против налогов, самовольного занятия пустующих жилых домов или блокаде уличного движения на подступах к американским ракетным базам в ФРГ. 40 процентов опрошенных молодых юристов высказалось за одобрение этих действий, т.е. принципиально одобрили инструмент политической борьбы^[39]. Исходя из этого, теперь вполне понятно, почему уже упоминавшийся премьер-министр земли Э. Шлебергер констатировал постоянно растущее число “убежденных преступников” на государственной службе.

Важно здесь то, что молодые юристы, так же, как и другая значительная часть населения ФРГ, считают, что без нарушения правовых норм нельзя добиться своих прав. Это, по сути дела, критика в грубой форме парламентской партийной демократии. Она одновременно свидетельствует и об эрозии правосознания не в пользу правового государства. Отсюда следует недвусмысленное предупреждение, не обходиться с правом с этатических позиций: государство все может, ему все дозволено.

Правовое государство выносит, конечно, определенную дозу прямых акций, направленных против него, а также провокационной незаконности. Однако, поскольку правовое государство основывается на уважении к праву, то терпимость к незаконности (пример Веймара) может сотрясти его. Кто внимательно следит за развитием событий в ФРГ, тот хорошо понимает: развитие идет в том направлении, что содержание имеющегося консенсуса, т.е. имеющегося согласия, год от года становится все более узким и колеблется в этом направлении и дальше.

При этом имеют место довольно широкие расхождения не только в политическом плане, например, что полезно общему благу и что нет. Они часто – диаметрально противоположные, в дифференцированном разграничении между разрешенным и запрещенным, мораль – против морали. Поэтому с полным правом можно говорить о наличии раскола, схизме^[40].

Нигде внутренний мир не претерпевает такого сильного разрушения, как в интегрированном обществе, где социальный конфликт становится повседневностью. В связи с этим все более заметными становятся потери ценностей общественного ориентирования, что ведет к широкому распространению тезиса о вседозволенности. Подобные явления – крайне актуальны для России и других стран СНГ, где, зачастую, господствует правовой беспредел.

В этом плане право приобретает повышенное значение. Свою задачу правопорядок может выполнить лишь тогда, когда он, находит отклик в мыслях и поступках граждан. Если же он не закреплен в общественном сознании, то право теряет силу своего воздействия. Оно продолжает существовать на бумаге и юридически, вроде бы, находится в действии, но не оказывает соответствующего влияния на образ мыслей и поведение граждан (положение, характерное для бывшего СССР, а ныне и для многих республик СНГ и других независимых республик, входивших ранее в Советский Союз). В данном случае плюрализм понимается как разнообразная вседозволенность. Это воочию подтверждает мысль Канта о том, что если народ не дал своего согласия, то и властитель не может требовать этого.

Вместе с тем, как говорится, масло в огонь подливается самими юристами. Так, ряд правоведов (Юрген Хубертус, Теодор Эберт, Оам Флехтхайм) считают, что гражданское неповиновение – это обогащение демократии, это социальное изобретение демократии^[41]. Право на сопротивление, считают другие юристы ФРГ, расколото, легализовано и институциировано, согласно ст. 19, абз. 4 Основного закона, в право подачи жалоб и судопроизводство. Идет ожесточенная борьба мнений “за” и “против”.

Некоторые прогрессивные юристы считают, что необходимо найти правовое регулирование конфликтов, ввести их в управляемое русло и даже поставить на службу развития общества.

Однако принципиально базовым для судьбы ФРГ остается уровень состояния взаимосвязи между правовым государством и демократией. Демократическое правовое государство покоится на принципиальной нерушимости его норм. Если же в условиях демократии перестают исполнять законы, то государство уже потеряно, как однажды заметил Монтескье.

Только тогда удастся сохранить свободное правовое государство в ФРГ, когда удастся сформировать такое правосознание, которое не воспринимает конституцию и право как враждебную власть и которое противостоит неуважению к праву или равнодушию считать его за ценнейшее имущество, которым обладает общество. Все должно сводиться к высокой оценке конституции, но и обеспечению соответствия ей конституционной действительности, права в стране, к заботе о том, чтобы правовая система была адекватной социальному правосознанию граждан (социальное государство), а следовательно, была работоспособной. А это означает, что необходима гибкая политика, приспосабливающая действующее право, в том числе и конституционное, к потребностям общественного развития.

Рассмотрим еще один аспект противоречивости развития правового государства: чрезмерное влияние Федерального конституционного суда на политический и социально-экономический строй, общественную жизнь, и, в целом, стремление этого суда юридизировать всю политику.

Особого внимания при этом заслуживает анализ практики конституционного контроля по политическим вопросам. Ведь решения и постановления ФКС – это продолжение политики юридическими средствами. Причем решения ФКС глубоко затрагивают политические акты законодателя, в том числе нередко центральные политические разногласия. Поэтому они, без сомнения, являются “решениями с политическим эффектом”^[42]. Так, до конца 1988 года Федеральный конституционный суд лишил силы полностью или частично 216 законов и других нормативных актов федерации и земель. Еще 124 закона и нормативных акта были объявлены им несовместимыми с Основным законом (без признания их ничтожными). Вместе с тем, большое число законов и нормативных актов были признаны им соответствующими Конституции^[43]. При этом характерно, что за период с 1969 года по декабрь 1982 года, когда у правительственной власти в ФРГ были социал- демократы, ФКС отменил около 100 законов и других нормативных актов, направленных на улучшение жизненного уровня трудящихся^[44]. Это наглядно иллюстрирует вывод советских авторов фундаментального исследования современного буржуазного государственного права. В капиталистических странах, отмечали они, немаловажную роль сыграл расчет на то, что “с помощью конституционного надзора в дальнейшем удастся свести на нет вынужденные законодательные уступки широким массам”^[45]. Приведенные примеры лишения силы ста законов и других нормативных актов подтверждают это. Вместе с тем, это не означает отрицание весьма значительной положительной деятельности ФКС по лишению силы законов, не соответствующих конституции.

Анализ деятельности ФКС с самого начала его создания свидетельствует о том, что он нередко выступал не как правовой, а как политический страж конституции. Так, начав активно функционировать в 1951 году, он уже 2 февраля 1952 года в угоду реакции вынес решение по делам, возбужденным правительственными властями земель Вюртемберг- Баден и Гамбург. Этим решением он нанес удар по антимилитаристским силам, когда они попытались препятствовать намерению федерального правительства использовать финансы земель для нужд ремилитаризации. В мае 1952 года ФКС оказал помощь федеральному правительству в борьбе с противниками Боннского и Парижского соглашений. Он, используя авторитет своей власти, прямо заявил о “недопустимости” ходатайства социал-демократической фракции бундестага о признании этих договоров антиконституционными. Уже здесь, на первых шагах своей деятельности, ФКС фактически выразил претензии на роль надконституционного органа.

В начале 50-х годов ФКС своим решением санкционировал закон о лицах, подпадающих под ст. 131 Основного закона ФРГ, что облегчило проникновение нацистских элементов в государственный аппарат^[46]. 17 августа 1956 года ФКС вынес решение о признании Коммунистической партии Германии “антиконституционной партией”, убрав тем самым с пути ремилитаризации страны главный тормоз. Со ссылкой на это решение Федерального конституционного суда, было запрещено более 200 демократических организаций. А в 1958 году этот же суд, признав антиконституционность народных опросов в землях ФРГ по поводу ремилитаризации, подвел “легальную” базу под полицейские акции, направленные против сторонников перевооружения.

Во всех этих случаях решения Федерального конституционного суда наносили удары по целым направлениям антимилитаристской, демократической деятельности прогрессивных сил нации, развязывая тем самым руки карательным органам.

Подобные факты имели место и в последующие годы.

Решения ФКС “с политическим эффектом” затронули и внешнеполитическую сферу деятельности ФРГ. В частности, в своем решении от 31 июля 1973 года ФКС совершил фактически юридическую агрессию. В этом решении данный суд установил: 1) ФРГ “как государство – идентично с государством Германская империя”; 2) ФРГ считает себя также ответственной за всю Германию; 3) ГДР и ФРГ являются “частями все еще существующего …великого государства единая Германия с единым государственным народом; 4) в качестве государственных границ ФРГ считаются “границы 31 декабря 1937 г.”; 5) граница между ГДР и ФРГ является на деле “подобной тем границам, что разделяют земли ФРГ”^[47]. Так ФКС “отреагировал” на Договор об основах взаимоотношения между ФРГ и ГДР, заключенный правительством социал-либеральной коалиции в 1973 году.

В данном случае ФКС не только поставил границы полномочиям законодателя, но и вообще у него эти полномочия отобрал.

Несколько позже ФКС еще раз дал не правовую, а политическую оценку внешнеполитической деятельности правительства СДПГ и СвДП. В частности, в решении о Московском и Варшавском договорах Федеральный конституционный суд постановил, что “области восточное Одера и Нейсе, равно как и другие имперские территории в границах от 31 декабря 1937 г., не могут быть аннексированы державами-победительницами”^[48].

То же самое можно сказать и о решении ФКС 1975 года в отношении “врагов Конституции на государственной службе”^[49]. Так, в 1975 году ФКС своим решением подтвердил правомерность Постановления конференции премьер-министров земель, а также правомерность судебной практики и действий административных органов по недопущению на государственную службу “радикалов”. Постановлением от 22 мая 1975 года члены ФКС обязали органы, занимающиеся приемом на службу, “строго соблюдать индивидуальный подход, который базируется на …множестве элементов и их оценке… Одним из факторов, имеющих важное значение при оценке личности претендующего на государственную службу, может быть также вступление или принадлежность к политической партии, преследующей цели, которые противоречат конституции”.

Как видим, в решении ФКС не сказано о запрете приема на службу лиц, принадлежащих к партиям, официально признанным конституционными. Каучуковая формулировка “принадлежности к политической партии, преследующей цели, которые противоречат конституции” дала властям ФРГ механизм контроля за 4-х миллионной армией рабочих, служащих и чиновников, занятых на государственных предприятиях, в организациях и учреждениях. “Запреты на профессии” глубоко затронули самые разнообразные стороны общественной жизни ФРГ: деятельность различных учебных заведений (от школ до вузов), работу государственного аппарата, судебную практику, жизнь партий. Решение ФКС грубо нарушило основополагающие статьи конституции о равенстве граждан перед законом (ст. 3), свободе мнений и информации (ст. 5), свободе выбора профессии и места работы (ст. 12), а также деятельности политических партий (ст. 21), равенстве доступа граждан к государственным должностям (ст. 33).

Кстати, в данном случае ФКС грубо нарушил ст. 79, абз. 2 Основного закона, где говорится, что закон об изменении Конституции ФРГ должен быть принят большинством двух третей голосов бундестага и бундесрата. А ФКС сделал это единолично. Тем самым ФКС нарушил здесь институт разделения властей, присвоив себе полномочия парламента. Поправ при этом ст. 20, абз. 2 Основного закона о связанности судебной власти законом и правом, ФКС грубейшим образом нарушил ст.79, абз. 3 Конституции ФРГ, категорически запрещающую изменения Основного закона, затрагивающие основные принципы, установленные ст. 1 и 20. Так, в очередной раз проявилась тенденция ФКС быть над Конституцией.

В феврале 1983 года в противоречие ст. 68, п. 1 Основного закона ФКС в угоду блоку ХДС санкционировал досрочные выборы в бундестаг. А ведь ст. 68, п. 1 допускает роспуск бундестага только при отсутствии доверия к федеральному канцлеру со стороны большинства членов бундестага. Такое же доверие со стороны правившего правоконсервативного блока, имевшего большинство в парламенте, было налицо. Тем самым ФКС как эрзац-кайзер выступил в пользу определенной политической партии.

В том же 1983 году ФКС в решении своего 2-го сената санкционировал, что депутатское меньшинство (фракция “зеленых”) только тогда может контролировать демократию, когда это разрешит большинство. Речь шла об участии представителей партии “зеленых” в парламентском комитете по контролю за бюджетом секретных служб^[50]. Правда, в последние годы в ФРГ отмечается тенденция по расширению прав парламентской оппозиции и парламентских меньшинств.

В декабре 1983 года ФКС поддержал решение бундестага, одобрившего размещение на территории ФРГ американских ядерных ракет. Он отклонил обращение 17 истцов, обратившихся к нему с жалобой на это решение бундестага. При этом ФКС проигнорировал аргументацию и ссылку истцов на Основной закон, в частности, на статью 2 (право на жизнь), п. 4 ст. 20 (право на сопротивление в случае угрозы конституционному строю) и ст. 26 (неконституционность действий, способных нарушить мирное сосуществование народов). В своем постановлении суд сослался на то, что решение проблем вооружения входит в компетенцию внешнеполитических и военных ведомств ФРГ, у которых “отсутствуют агрессивные намерения”. Таким образом, ФКС уже в первом своем решении по поводу размещения нового американского оружия в ФРГ поддержал эту акцию. Он выступил опять как надконституционный орган. К тому же, ФКС дал фактически не правовую, а политическую оценку данному явлению.

Ранее уже отмечался как положительный элемент деятельности ФКС факт отмены им в 1983 году антинародной переписи населения. Но здесь, как и по некоторым другим аспектам, деятельность ФКС противоречива. Так, тот же суд спустя 4 года принял совершенно противоположное решение по этому же вопросу. Его не смутило даже то, что две трети населения ФРГ выступили против переписи, как явно недемократического акта (вопросы анкеты “раздевали” бундесбюргера до нижнего белья). При этом в ходе переписи сотни тысяч граждан, несмотря на мощный судебно-административный прессинг и штрафы от 200 до 2000 марок, бойкотировали это мероприятие. Противники переписи населения были занесены в полицейские компьютеры, а генеральный прокурор ФРГ выступил с требованием о том, чтобы в целях полного исчерпания возможностей наказания применить штраф до 10 тысяч марок^[51].

Не обошел ФКС стороной в своих решениях и конституционное право на собрание (ст. 8 Конституции ФРГ). В частности, в мае 1985 года в своем решении в отношении протестов у атомной электростанции в Брокдорфе он прямо резюмировал: “В случае прогнозов о грозящей опасности и для ее снижения необходимо ограничивать право собраний” (а конструировать “грозящую опасность” полицейские умеют) . Этот запрет был широко использован полицией против противников строительства АЭС в Викерсдорфе. В отношении них было возбуждено около 3 тысяч уголовных дел по стереотипному обвинению в “принуждении” и “нарушении общественного порядка”^[52].

Случаи подмены законодателя Федеральным конституционным судом имели место неоднократно. Мы уже упоминали о реакции ФКС на Договор об основах взаимоотношений между ФРГ и ГДР и другие аналогичные аспекты. Кроме того, при решении вопроса о финансировании партий путем возмещения расходов на избирательную кампанию принцип скромности покинул ФКС и он, использовав компетенцию законодателя в плане усмотрения, снизил нижнюю границу для притязания на возмещение расходов по предвыборной кампании, установленную бундестагом в 2,5%, до 0,5%, что означало ущерб для малых, как правило, левых партий^[53].

И еще на одном решении ФКС в плане политического регулирования хотелось бы остановиться. Речь идет о санкционировании им в августе 1986 года практики финансирования политических партий в соответствии с законом от 1983 года^[54]. Партиям “великодушно” позволено пользоваться деньгами налогоплательщиков. Поставлено с ног на голову прежнее правовое регулирование, носившее ограничительный характер. ФКС санкционировал субсидирование фондов, близко стоящих к партиям. Сумма пожертвований, на которую распространяются налоговые льготы, ограничена 100 тысячами марок.

Допущенные прежде злоупотребления в этом вопросе были подвергнуты судом лишь легкому порицанию. Оба принципа, действующие в отношении жертвователей, сохраняются в прежнем виде: тот, кто добивается расположения к себе со стороны партий путем пожертвований, и в дальнейшем может рассчитывать при этом на налоговые премии от этого государства. А также: тот, у кого много денег, извлекает из этого гораздо большую выгоду в плане налогов.

Член партии “зеленых”, возбудивший жалобу в ФКС по данному вопросу, расценил решение последнего как классовый суд. “То, о чем здесь было объявлено, – подчеркнул он, – это, в сущности, разрешение, выданное состоятельным кругам и предпринимателям, воздействовать на политику в республике, получая за это еще и налоговые преимущества”^[55].

Таким образом, сомнительная практика предоставления пожертвований, получившая распространение в последние годы (скандалы в связи с делом Флика, Барцеля и Ламбсдорфа, а еще более – самого канцлера Г. Коля), была к тому же еще и узаконена. Как считают судьи ФКС, оставшиеся в меньшинстве, Бёккенфёрде и Маренхольц, решение, принятое большинством судебной коллегии, “открывает путь для того, чтобы предоставить миллионные пожертвования политическим партиям, получая взамен налоговые льготы, без всякой необходимости прибегать к каким-либо ухищрениям”^[56]. При этом конечно, имеются в виду партии ХДС и СДПГ, ставшие, как уже отмечалось, “государственными партиями”. Партиям же левого толка не от кого ждать щедрых подачек.

Вмешательство ФКС в политическую жизнь ФРГ поистине не знает границ. Так, своим решением в октябре 1989 года 2-й сенат ФКС “временно” запретил иностранцам участие в коммунальных выборах в земле Шлезвиг-Гольштейн, и сам же одновременно отсрочил это решение^[57]. По сути же дела вопрос не требует переноса, так как фактически – это апартеид в ФРГ. Так суд отреагировал на демократизацию избирательного права, проводимую социал-демократами, причем в подобном плане – впервые в ФРГ. Это решение ФКС, а равно его решения о запрете придания статуса парламентской фракции Партии демократического социализма (бывшая СЕПГ) и регионализации положения закона о выборах (о 5%-ом “заградительном барьере”) в отношении территории бывшей ГДР на выборах в бундестаг в 1990 году подействовали взрывоопасно на политическую стабильность в Германии^[58].

Но не только высокая активность в области политической жизни страны присуща ФКС. В своем докладе на конференции, посвященной 40-летию Основного закона, профессор Франк отметил в этой связи с сарказмом: “Высокая активность ФКС в области гражданского права все больше и больше вызывает опасение в том, что он “может превратиться в верховный суд по рассмотрению гражданских споров”^[59].

Реплика, безусловно, обоснована. ФКС и здесь занимается многоплановой деятельностью. В частности, в феврале 1989 года ФКС своим решением создал необходимую правовую основу для выбрасывания квартиросъемщиков на улицу и повышения платы за квартиру. Тем самым, высшая судебная инстанция, как отмечает юрист при Немецком союзе квартиросъемщиков Ропертц, обострила недружественную политику правосудия в отношении квартиросъемщиков^[60]. Фактически же ФКС отменил федеральное законодательство, принятое в защиту лиц, снимающих жилье по найму, т.е. суд в очередной раз поставил себя выше парламента.

Решения ФКС регулируют зачастую мелкие или несвойственные ему вопросы: разрешает ли закон отказаться от присяги свидетелю; смеет ли разведенная немка вопреки католическому запрету на брак, выйти замуж за холостого испанца; когда допустимо принудительное помещение душевнобольного в психиатрическое заведение и можно ли подследственного заключенного принудительно побрить для проведения опознания. Тем самым ФКС вторгается и в уголовно-процессуальное право.

В 1973 году ФКС, обсуждая конституционную жалобу группы профессоров, работавших в университетах Нижней Саксонии, принял решение, укрепляющее авторитет профессуры вопреки интересам студенчества и научных работников вузов. Тем самым он отклонил давно дебатируемые предложения демократических элементов высшей школы об усилении начал самоуправления^[61]. Правда, мощное демократическое движение все-таки добилось проведения в жизнь своих требований.

Еще более вырисовываются притязания ФКС на политическую власть по вопросам, которые касаются внутриполитических спорных вопросов. В частности, преобразование социального строя входит не в его компетенцию, а в компетенцию законодателя. Если при этом ФКС не ограничивает себя больше тем, чтобы определить предел законодателю верхних границ конституции, если он спрашивает, оптимально ли осуществляет законодатель решения относительно ценностей конституции, то он, безусловно, становится сверхзаконодателем, а именно инстанцией, которая вместо бундестага и бундесрата издает основные направления преобразования социального порядка.

Так, в конце февраля 1975 года ФКС под давлением реакционных кругов ХДС/ХСС и церкви, используя демагогическую аргументацию по поводу “защиты человеческой жизни”, признал недействительным закон, изменивший §218 Уголовного кодекса и легализовавший искусственное прерывание беременности^[62]. Отклонение этого закона, который регулировал право женщин распоряжаться своей судьбой, приняло форму пренебрежения, как к парламентскому большинству, так и к медицинским, социальным, экономическим, политическим соображениям, которыми руководствовались сторонники закона.

Кстати, два члена ФКС, оставшиеся в меньшинстве по вопросу решения о высшей школе и о прерывании беременности, Г. Симон и В. Рупп фон Брюнек, воспользовались своим правом на вотум меньшинства и впервые предупредили общественность об опасности чрезмерно широкого толкования своих правомочий этим судом. С такой же точкой зрения по телевидению в связи с отменой § 218 Уголовного кодекса выступил и федеральный канцлер Г. Шмидт, предостерегший от последствий того, что правосудие Федерального конституционного суда находится в опасности “вследствие слишком широко применяемого судейского права”^[63].

И еще несколько характерных примеров деятельности ФКС в разных сферах, когда он грубо нарушал Основной закон, хотелось бы привести. Во-первых, в апреле 1985 года “стражи конституции” впервые грубо поставили конституцию с ног на голову. И хотя ст. 12-а Основного закона устанавливает, что продолжительность службы, заменяющей военную, не может превышать срока военной службы, они своим решением удлинили ее на 150 дней, т.е. на 5 месяцев^[64]. Во-вторых, в октябре 1987 года, реагируя на рост мощного демократического антивоенного движения, а также на социальные конфликты (за год 800 полицейских получили серьезные телесные повреждения), второй сенат ФКС принял постановление, которое грубо попрало право на свободу печати и свободу информации посредством радио, кино, телевидения (ст. 5 Основного закона)^[65]. В решении сената отмечалось, что “государство имеет право на получение необходимых оперативно-розыскных материалов для судов”. Отныне полиция получила карт-бланш конфискации у работников печати, радио и телевидения фотопленок, кино- и видеофильмов, необходимых в качестве вещественных доказательств для… уголовных судов. Так прямо и зафиксировано в решении ФКС.

И до данного постановления полиция порой особенно не церемонилась, а теперь… В Ганновере, Майнце и многих других городах ФРГ она конфисковала фото- и кинопленки у репортеров, которые зафиксировали столкновения между полицией и демонстрантами.

Таким образом, органы охраны правопорядка убивают сразу двух зайцев: получают надежные вещественные доказательства для судов и одновременно лишают органы массовой информации возможности отражать суть социальных, антивоенных и других публичных конфликтов.

Многие представители печати, радио и телевидения ФРГ с гневом отмечали, что тем самым средства массовой коммуникации превращаются в “удлиненную руку” государства, так сказать, во вспомогательного шерифа.

Постановление ФКС поставило под угрозу также жизнь и здоровье работников средств массовой информации. Ведь демонстрант не знает, кто его снимает: фоторепортер, шпики полиции или ведомства по охране конституции. Вместе с тем, своим решением, далеким от практики, ФКС отошел от духа принципов своих же прежних постановлений, от высказываний высочайшего суда, что свобода печати “может самым совершеннейшим образом конструироваться для свободного демократического строя”^[66]. От этого мало что осталось.

Кроме того, фотографирование массовых демонстраций затрагивает в “области ядра” также такое основное право как свободу на проведение собраний (ст. 8). Из опасения, что снимки будут использованы во вред, многие граждане предпочитают оставаться дома. Кстати, у ФКС уже имеется более ранний опыт нарушения этой свободы. Так, в своем решении от мая 1985 года по приговору суда общей юрисдикции в отношении противников строительства атомной электростанции в Брокдорфе ФКС узаконил: “В случае прогнозов о грозящей опасности и для ее снижения ограничивать право на проведение собраний”^[67].

Как ни странно, но против протестов средств массовой информации и в поддержку решения ФКС выступил генеральный прокурор ФРГ. По его мнению, репортеры должны осознать свой долг свидетеля.

Конституционное право отказа быть свидетелем на них распространяется только в случае получения ими доверительной информации. В остальных случаях они – обыкновенные граждане^[68]. Вот как просто перечеркиваются основные права Конституции ФРГ, которые “обязательны для законодательной, исполнительной и судебной власти как непосредственно действующее право”.

Вопрос негативного влияния Федерального конституционного суда на политическую, социально-экономическую и общественную жизнь Германии волнует многих государствоведов и политиков страны. Так, профессор Бадура выступает за сдержанный судебный контроль, который должен признавать необходимость свободы преобразования законодателя и сохранять ее. Он рекомендует ФКС свои решения обосновывать “ближе к норме” и “не дедуцировать правовые ценности путем общего обзора конституции, как, например, способность к обороне страны”^[69].

Бадура высказывается за более обширную компетенцию законодателя по преобразованию общественной жизни, что расширяет рамки конституционно-правовой потребности в законодательных мерах.

Объем полномочий и практика Федерального конституционного суда вызывал вопросы и у известного юриста Германии Рихарда фон Вайцзеккера в бытность его президентом ФРГ. “Не приведет ли их обширность и целенаправленность, – спрашивает он, к ослаблению политической ответственности (правительства – А.С.)? Сохраняет ли, в частности, законодатель свой вес в отношении ФКС? Не усиливается ли все больше тенденция разрешать спорные вопросы в процессуальном порядке вместо того, чтобы предоставить их политическому решению? Является ли действительно каждый закон конституционным поручением (чтобы проверять его на антиконституционность – прим. А.С.)? Не предъявляем ли мы чрезмерное требование к Основному закону?”^[70].

Уже из этих вопросов видна констатация факта, что ФКС “подминает” под себя законодательную и исполнительную власти.

Еще более резко выступил известный юрист Вассерман в уже упоминавшейся работе “Можно ли еще спасти правовое государство?”. Он, как и еще целый ряд юристов, подчеркивает, что демократическая воля и правогосударственные ограничения власти вошли в конфликт там, где ФКС, превысив конституционно-политическое чувство верховенства, сначала “как клиника для демократии и правового государства”, влез, дирижируя в актуальные политические столкновения^[71].

Федеральный конституционный суд подвергается критике за противоречивое развитие им правового государства, прежде всего, в плане того, что он принимает политические решения в отношении… права; что он многократно экстенсивно (расширительно) толковал свои компетенции и катится, тем самым, вниз по наклонной плоскости как суперзаконодатель^[72].

ФКС упрекают и в том, что он претендует на политическую функцию стража конституции, а как раз политическая функция ему не предусмотрена в Основном законе, а лишь чисто конституционно-правовая функция проверки конституционности законов и нормативных актов (нормоконтроль), а не политики. Кроме того, ФКС критикуется за то, что он не только ставит границы полномочиям законодателя, но и вообще у него эти полномочия отбирает. Примеры подобной деятельности ФКС уже были приведены ранее.

Особый интерес представляют выборы членов Федерального конституционного суда. За последние годы в немецкой печати появились некоторые, материалы, проливающие свет на данный вопрос^[73]. Характер и процедура выборов членов ФКС накладывают отпечаток и на всю его деятельность.

Подбор судей строго засекречен, их биографии часто совсем неизвестны, их выборы обговариваются в узком кругу лиц. Одним словом, когда нужно решить о назначении новых высших судей республики, конституция выводится “вне закона”. Так, ст. 94 Основного закона устанавливает, что судьи ФКС выбираются в равном числе бундестагом и бундесратом. Однако фактически бундестаг их не избирает. Задача избрания передана специальному комитету в составе 12 членов. Тем самым 98% парламентариев исключены из процедуры выборов. Депутаты не знают даже фамилий судей, которые от их лица направляются в Карлсруэ, не имеют понятия ни об их квалификации, ни о прохождении службы. Депутаты узнают это, как и все рядовые граждане, лишь на следующий день после выборов из газетных публикаций. Это, по сути дела, – произвольное обращение с Основным законом. Известный юрист, профессор Р. Тома еще в 1957 году квалифицировал подобное положение дел “как противоречащее конституции с самого начала”^[74].

Фактически же и 12 произвольно выбранных членов комиссии по выборам судей не имеют решающего голоса. Все решают “рабочие группы” из 2-3 человек. В частности, когда в августе 1987 года выбирались на 12 лет со сроком мандата до конца этого века 5 очередных судей, то решали их судьбу два человека: от ХДС – министр ведомства федерального канцлера В. Шойбле и от СДПГ – управляющий делами парламентской фракции Г. Ян.

Основной закон знает 5 конституционных органов. Четыре из них (федеральный президент, федеральное правительство, бундестаг и бундесрат) избираются публично. А ФКС, как видим, избирается келейно.

На данную оценку узкой келейности выборов судей не влияет тот факт, что бундесрат участвует в выборах в своем полном составе. Ведь, исходя из пропорциональности партий в нем, кандидатуры судей обговариваются предварительно между обеими палатами парламента. Поэтому, отмечают правоведы ФРГ, данному государственному органу, который мощнее чем все другие, вместе взятые, не достает необходимого ему демократического удостоверения^[75].

Судьи, которые таким непросматриваемым путем попадают на свои должности, получают практически ничем неограниченные полномочия. Они могут в случае необходимости сместить президента своего суда, исправить решение федерального канцлера, запрещать партии, лишать основных прав граждан, сглаживать остроту конфликтов между федерацией и землями или аннулировать законы.

Политические партии, несмотря на то, что они зачастую являются правящими партиями, имеют только возможность один раз высказаться при выборах судей. Чтобы сохранить политическое равновесие, партии обязаны избирать судей большинством в две трети. Следовательно, партии зависят друг от друга. Персональные выборы, которые находятся под подобным принуждением к единению, благоприятствуют попыткам политиков тайно распоряжаться избирательной кухней. Иначе, как это было уже в 1971 году, выборы многих судей могут быть блокированы^[76].

“Изыскатели” талантов партий, прежде всего, проверяют, является тот или иной кандидат “черным” или “красным”. Однако есть еще и другие критерии для выбора, но все, вместе взятые, они имеют недостаток: выступают нередко против конституции.

Боннские политики не “жеманятся” открыто признать, почему именно был предпочтен избранный кандидат. А именно потому, что он исповедует евангелизм или католицизм, так как он носит юбку или брюки, потому что он родом оттуда, где производят баденские или рейнские вина, баварское пиво или северогерманский корн (водка), т.е. все категории отбора, которые прямо запрещены ст.ст. 3 и 33 Основного закона.

Иначе, чем при выборах федеральных судей других юрисдикции, где, по крайней мере, поддерживается позиция выборов лучших, выборы конституционных судей являются, очевидно, лишь частью значительной политической акции. При этом специальная пригодность кандидатов зачастую не играет решающей роли.

На вопрос, достоин ли сожаления этот недостаток при комплектовании политического суда с практически неограниченными полномочиями, нельзя ответить однозначно. С понятием юридической квалификации в Германии связывают постоянно представление о воздержании от политики. Но опыт учит: тот, кто выполняет эти предпосылки, находится, как правило, на самом правом фланге. Обычное право боннских правящих кругов регулярно нарушать конституцию весит больше, чем соглашения между партиями. Так, несмотря на разговоры о беспристрастности в подборе судей, федеральное правительство, стоящее конкретно в той или иной период времени у власти проталкивает своих кандидатов на посты членов федеральных судов. В частности в период правления ХДС/ХСС президентом федерального финансового суда стал Ф. Клайн (ХДС), президентом федерального социального суда – Г. Райтер (ХСС), а главой Федерального верховного суда – близкий ХСС профессор В. Одерски^[77].

В результате такого подбора кадров в ФКС создается весьма специфическая обстановка. Уже государствовед Р. Тома сожалел, что при судейском произволе господствует “нормативная сила фактического положения, которая не может быть исключена посредством констатации положений конституции”^[78]. Эту формулировку апологеты данного метода избрания конституционных судей охотно, а критики – покорно, сделали своей собственной позицией. Правовые корректуры вряд ли возможны. Поэтому трудно ожидать от работающих судей ФКС, которые своим избранием обязаны клике, что они будут оспаривать свои собственные выборы или же заявлять об их антиконституционности.

Мартин Хирш, бывший член ФКС и бывший выборщик членов этого суда от СДПГ, который хорошо знает всю процедуру выборов, выступает против этого “невероятного метода”. Ветеран юстиции Хирш считает неслыханным, “когда в действительности один или два человека определяют, кто может стать членом конституционного суда”^[79]. Он спрашивает с полной серьезностью, “не является ли подобная практика просто антиконституционной”.

За демократизацию выборов судей ФКС выступают критики из парламентов и партий ФРГ, “рабочее сообщество социал-демократических юристов”, “Германский союз судей”, партия “зеленых”.

Пока все остается по-прежнему. Партбилет или близость к партии мало говорят о том или ином кандидате, который после своего избрания, как принято говорить у юристов, “имеет над собой только голубое небо” и никакого контроля.

Таким образом, Федеральный конституционный суд по своим полномочиям, установленным конституционно-правовым законодательством, и в силу расширительного самостоятельного толкования своего судейского права является фактически эрзац-кайзером, располагая компетенцией более мощной, чем парламент и федеральное правительство вместе взятые, не говоря уже о всех судах других юрисдикций. В силу этого он обладает неограниченными плюс к тому же надконституционными полномочиями. При отсутствии хотя бы минимального действенного контроля над ним, с учетом тенденциозного подбора его состава, Федеральный конституционный суд при определенных обстоятельствах может представлять серьезную опасность, как для сохранения Основного закона, так и для правового государства в Федеративной Республике Германии.

Что касается практики обеспечения господства (верховенства) закона посредством Федерального конституционного суда, то требуя этого неукоснительно от других государственных властей, в том числе и судебной, и добиваясь соблюдения данного принципа правового государства, он сам иногда нарушает не только земельные и федеральные законы, но даже и сам Основной закон. Приведенные многочисленные примеры воочию подтверждают это.

С этим необходимо считаться. Если же такая тенденция деятельности Федерального конституционного суда сохранится и впредь, и демократическая общественность, а также парламент не смогут изменить существующего положения, то теоретически не исключена опасность того, что при определенной политической ситуации в стране ФКС может поставить под вопрос основные принципы правового государства. Реалии политической жизни в ФРГ требуют более четкого правового ограничения компетенции Федерального конституционного суда, который, безусловно, по ряду вопросов, в частности, при проверке конституционных жалоб граждан и обеспечения правовой защиты судами различной юрисдикции играет исключительно важную роль. Вся деятельность ФКС должна быть более четко регламентирована законом об этом суде, где должно быть отмечено, что устранение неумных законов и замена их на лучшие нормы – также не дело судов, в частности, – не дело ФКС, а парламентов (федерации, земель), избранных демократическим путем. Иначе ФКС, как это он уже делает в определенной степени, будет и впредь способствовать разрушению связи демократии и правового государства.

Вместе с тем, представляется необходимым, что законодатель обязан потребовать выполнения Федеральным конституционным судом положений Основного закона и, прежде всего ст. 20, абз. 3 о связанности судебной власти законом и правом. Вся деятельность, и, прежде всего компетенция ФКС, должны быть поставлены в жесткие рамки закона и права.

Противоречивость в развитии правового государства имеет место и в деятельности некоторых других судов. Так, земельный суд в Тюбингене грубо нарушал уголовно-процессуальный закон на протяжении ряда лет. Речь шла о нежелании этого суда “обременять” себя “скучным судопроизводством” по проверке апелляций осужденных^[80]. При этом судьи грубыми методами уклонялись от обременительных затяжных процессов. “Путем более или менее мягкого давления” судьи земельного суда добивались от заявителя отзыва правового средства в виде его апелляции. Судьи не гнушались при этом и тем, чтобы “надавить” на адвокатов, на членов присяжного суда (шпионаж и угрозы) с целью добиться осуществления своих планов. Генеральный прокурор в Штутгарте вынужден был даже возбудить уголовное дело по данному факту “глобальности цинизма и презрения по отношению к людям”.

Определенное противоречивое – развитие, идущее вразрез с принципами правового государства, отмечается в законодательстве и деятельности органов общественной безопасности и порядка. Так, действовавшее до последнего времени полицейское право в большинстве земель ФРГ разрешало превентивный арест только до 48 часов (на основании ст. 104 Основного закона). В конце июля 1988 года парламент Баварии принял закон об увеличении этого срока до двух недель^[81]. Арест может применяться не только в ходе политической акции, например, демонстрации, но и до нее. Для принятия решения судьей о превентивном аресте достаточно только предположения о несовершенном еще правонарушении.

Аналогичная норма имеется и в земле Баден-Вюртемберг, но она не применяется. Здесь полицейский закон идет из той эпохи западногерманского полицейского права, которую окрестили эпохой дикого Запада. Это была эпоха, когда полицейские учреждения придерживались правых взглядов и когда водителей автомобилей лишали водительских прав только за один факт их принадлежности к Компартии.

В отношении принятия в Баварии нового полицейского закона в ФРГ идут ожесточенные споры. Одни специалисты считают, что ограничение задержания 48 часами действует только для случаев, когда судья не в состоянии учредить превентивный арест. Однако история возникновения ст. 104 Конституции ФРГ говорит за то, что большинство спорящих юристов право и любое другое (даже запланированное) задержание на срок свыше 48 часов – антиконституционно. Ведь в первоначальной редакции статей Основного закона превентивный арест для воспрепятствования совершению преступления не был даже предусмотрен. Только для расширения полицейского права на арест Парламентский совет ввел 48- часовое задержание. В Баварии же ныне только на основании судейского решения (ордер на арест) по ст. 102 Конституции этой земли разрешается задерживать на более длительные сроки.

Кроме того, демократическая печать ФРГ сообщала еще о ряде “новаций”, введенных полицией. Так, будучи связано в известной мере конституционными рамками непосредственного действия прав и свобод, в бытность свою у власти консервативное правительство ФРГ пошло на грубейшее скрытое нарушение Основного закона. В стране созданы специальные отряды полицейских^[82]. Это – не обыкновенные отряды полиции, которая обычно выступает в форме, в пластиковых шлемах и со щитами для разгона демонстраций. Специальные отряды полиции в гражданской одежде призваны выполнять те полицейские функции, которые постоянно ставят полицейских в форменной одежде в весьма трудное положение. Это – выявление, задержание и арест руководителей и активных участников демократических, антивоенных и антиракетных демонстраций, митингов протеста и других аналогичных акций, одним словом – спецназ.

Работают новые отряды полиции под крайне правых, “растворяясь” в их рядах. В руках у них дубинки, велосипедные цепи. Одеты они, как правило, в спортивную одежду, джинсы, кожаные куртки. Повадки у них – как у неофашистов, штурмовиков, под которых они маскируются.

Эти отряды, о которых уже говорилось в главе о правоохранительных органах, аналогичные специальной части пограничных войск ФРГ, созданной, как уже отмечалось, для борьбы с терроризмом, были впервые опробованы в конце 60-х годов в связи с принятием в ФРГ “чрезвычайных законов”. Затем при 13-летнем правлении социал-демократов о них ничего, не было слышно. Затем они снова заявили о себе во всех землях ФРГ. Это, по сути дела, был ответ стоявшего длительное время у власти консервативного правительства Г. Коля на возрастающую воинственность демонстраций трудящихся. Так, по официальным данным, как уже сообщалось ранее, из 5313 демонстраций, прошедших в ФРГ за год, 229 носили немирный характер, следствием чего явилось причинение серьезных телесных повреждений 800 полицейских.

Специальные отряды полиции заходят даже в школьные дворы, чтобы “навести и там порядок”, как это было в Мюнхене во время Недели мира и борьбы против размещения американских ракет в западной части Германии. В данном случае школьники резко выступили против размещения ракет, за сохранение жестко сокращаемой помощи государства учащимся.

“Служащие этих подразделений, – говорится в одном из секретных документов гамбургской полиции, – отбираются для выполнения своих задач с учетом их особой физической пригодности. Они должны быть отличными спортсменами, безукоризненно владеть приемами дзюдо и каратэ…”.

Сотрудники таких отрядов полиции нередко часами следят в самой гуще демонстрации за ее активистами, чтобы в критический момент самим или с помощью полицейских в форме арестовать их. Зачастую они выступают даже в роли провокаторов (бросают в полицию камни, бутылки и другие предметы), чтобы сорвать ту или иную демократическую акцию…^[83] Последнее время эти спецчасти брошены на борьбу против правоэкстремистов и организованной преступности.

Озабоченность в плане соблюдения принципов правового государства в ФРГ вызывает противоречивая тенденция к росту числа подслушивания телефонных разговоров. Ранее уже приводились некоторые цифры в этом аспекте. Напомним их с целью актуализации рассмотрения злободневности данного вопроса. Так, только с 1979 года по 1982 год число разрешений на подслушивание увеличилось более чем вдвое, с 443 до 968^[84]. А в 1985 году суды разрешили подслушивание 1308 телефонов, т.е. почти в три раза больше, чем 6 лет назад^[85]. Фактически же это число подслушивании еще больше, поскольку зачастую судебные решения касались одновременно нескольких телефонных аппаратов. Например, в 1987 году в Гамбурге в период проведения одной полицейской акции подслушивание велось круглосуточно, причем разрешение на это было получено только через три дня после начала подслушивания^[86]. Были перехвачены сотни переговоров. Сенатору по вопросам юстиции земли Гамбург В. Курилла, осуществляющему общий контроль, политический отдел прокуратуры представил сообщение только спустя месяц после начала подслушивания. Практически это было сделано только тогда, когда уже в местной печати появились сообщения об этой акции. Подобные примеры можно продолжить по нарастающей.

Ранее в параграфе о правоохранительных органах говорилось о важном значении подслушивания для борьбы с преступностью. Однако какой размах могут принимать подслушивания телефонных разговоров, разрешенные юстицией, как основательно они проводятся и как сомнительны последствия для подслушиваемого, свидетельствуют многочисленные примеры. Вот – один из них в земле Гессен^[87].

Поскольку уголовная полиция подозревала одного 47-летнего мужчину в убийстве своей жены, она учредила и осуществляла подслушивание его телефона на протяжении 3-х месяцев. Каждый разговор, переключенный почтой на полицейское управление, записывался на магнитофонную пленку. Была записана каждая фраза. При этом “засекли”, что подслушиваемый употребляет алкоголь, когда сидит за рулем. Дело передали в транспортную полицию: “использует машину в состоянии опьянения”. Не видя его в глаза, полиция лишила его водительских прав.

Как уже отмечалось ранее, подслушивание телефонных разговоров полицией разрешает резиновая формулировка §§100-а, 100-6 уголовно-процессуального кодекса. По сообщениям немецкой печати, часто судьи даже не смотрят в этот закон и дают разрешение, хотя правовое основание для него вообще не упоминается в данном нормативном акте. По свидетельству объединения адвокатов ФРГ, им неизвестно ни одного случая, чтобы судья отклонил ходатайство на подслушивание^[88]. Дело в том, что Федеральный верховный суд дал толкование, согласно которому, причина для разрешения вырисовывается как само собой разумеющееся, если только речь идет о преступной группе. Поэтому, отмечает адвокат Греевен, следователи часто “быстро конструируют” преступную группу, чтобы добиться от судей разрешения на подслушивание телефонных разговоров^[89]. Например, для получения разрешения от федерального суда на подслушивание министра по охране окружающей среды от партии “зеленых” Йошки Фишера перед выборами в бундестаг в марте 1983 года, генеральный прокурор “за уши” притянул “основание”: в связи с убийством бывшего министра хозяйства земли Гессен Х.Х. Карри 11 мая 1981 года (?!)^[90].

По мнению того же федерального суда, если преступление подпадает под §100-а, то магнитофонная запись может служить доказательством в суде.

В связи с такой установкой немецких судов в отношении подслушивания уголовная полиция нередко злоупотребляет этой формой добывания судебных доказательств для успешного ведения следствия. Причем порой она заходит весьма далеко в нарушении уголовного и уголовно-процессуального права. Так, по решению уголовной палаты земельного суда в Бад-Кройцнахе в полицейском управлении этого города были подслушаны и записаны на пленку разговоры двух адвокатов с их подзащитными^[91]. В связи с этим генеральный прокурор земли Рейнланд-Пфальц Ульрих возбудил уголовное дело против судей Кройцнахской большой судебной палаты и прокурора X. Хиллебрандта на основании §201 Уголовного кодекса (“нарушение доверительности слова”).

Дело в связи с подслушиванием имело свою предысторию. Так, упомянутый суд по ходатайству прокурора принял решение о подслушивании и уже во время слушания дела располагал данными в связи с подключением телефонов обвиняемого (ныне подсудимого) с телефоном одного из его свидетелей. Таким образом, три месяца подслушивались и частично даже протоколировались телефонные разговоры.

Ранее уже упоминался §100-а Уголовно-процессуального кодекса ФРГ, рассматривались и основания учреждения подслушивания на базе этой нормы. К числу таких оснований относится и разрешение на подслушивание при наличии подозрения в совершении тяжкого преступления. Подобные меры могут учреждаться “в отношении обвиняемого, а также лиц, от которых (на основании определенных данных), можно ожидать, что они принимают для обвиняемого определенные сведения или принимают сведения, идущие от него, передают их дальше или существует опасность, что обвиняемый использует их подключение в своих целях”.

Обхождение юстиции с этими нормами УПК – “великолепно”. “Не задумываясь, – отмечает защитник по уголовным делам из Франкфурта Р. Хамм, – подобные наблюдения за телефонами учреждаются как само собой разумеющееся дело”^[92].

Причиной возбуждения уголовного дела против судей Бад- Кройцнаха послужил тот факт, что они подслушивали все разговоры подряд, без ограничений, в том числе и те разговоры, которые жертва подслушивания вела со своими адвокатами.

Практика произвольного, без всяких ограничений подслушивания уже давно является спорной в ФРГ. Так, профессор уголовного права из Ганновера Ф. Денкер считает ее, во всяком случае, неправомерной. Денкер видит “опасность того, что нарушаются такие права защиты как, например, право отказа от дачи свидетельских показаний”. Ведь УПК как раз запрещает контроль разговоров между подзащитными (мандантами) и их защитниками. Помимо данных требований УПК, такое же ограничение на подслушивание, в связи с конкретным делом, наложил еще в 1985 году федеральный суд^[93]. Хотя дословный текст §100-а УПК допускает “также и подобный случай”, резюмировали судьи в Карлсруэ, тем не менее, недопустимо подслушивать телефон защитника по уголовным делам, чтобы узнать что-то о его подзащитном. Тем самым данный суд запретил в целях “действенной уголовной защиты” подключать для подслушивания аппарат адвоката. Однако реалии ФРГ свидетельствуют о том, что такая порочная практика еще более усугубляется. Так, журнал “Шпигель” в своей публикации в 1998 г. (№ 21, с. 37) сообщал о вопиющем факте, когда прокуратура в Мюнхене в течение девяти месяцев прослушивала телефонные переговоры защитника со свидетелями по делу. Более того, даже переговоры председателя суда с его коллегой-судьей палаты по уголовным делам подверглись прослушиванию.

Печать ФРГ сообщает также (“Шпигель”, 1998, № 27, с. 23), что бывшее у власти правительство Г. Коля ставило вопрос об установке прослушивающих устройств в служебных кабинетах редакций СМИ.

В связи с общественной остротой случаев подслушивания боннский эксперт по уголовным процессам Г. Грюнвальд считает, что правовая проблема заключена в технике подслушивания: поскольку магнитофоны ведущих расследование автоматически включаются при начале каждого разговора подслушиваемых лиц, то они и фиксируют все, что говорится, т.е. и охраняемый законом разговор защитников автоматически записывается. Точно также происходит и с телефонными переговорами не подозревающих об этом родственников обвиняемого или служителей церкви. “В связи с такой постановкой дел, – жалуется профессор уголовного права из Бонна Г.-И. Рудольфини, – можно таким образом “подслушивать в рамках акции подслушивания” и федерального канцлера. Закон о подслушивании “не учитывает закрытые области, охраняемые с точки зрения конституционного права”.

Другой юрист, профессор права Грюнвальд считает, что, поскольку требуемая Основным законом скромность в данных вопросах не гарантируется абсолютно, – подслушивания вообще не могут иметь места.

Факты беспроблемного разрешения судами уголовной полиции учреждать и вести широкоплановое подслушивание подтверждают выводы, сделанные в ФРГ еще в середине 80-х годов XX века о том, что меры, проводимые органами общественной безопасности и порядка в рамках так называемой внутренней безопасности превращают гражданина Германии в “стеклянного”, т.е. просматриваемого насквозь, человека. Это подрывает основные устои правового государства о правовой безопасности личности и невмешательстве государства в частную жизнь рядового немца, грубо попирает основные права человека и гражданина.

Подрывает устои правового государства и противоречивое развитие секретных служб. При рассмотрении вопроса о правоохранительной системе в ФРГ была показана немаловажная, значительная работа спецслужб Германии по защите Основного закона и правового государства. Это, безусловно, – закономерно. Вместе с тем, ряд факторов свидетельствует о том, что в своей повседневной деятельности секретные службы нередко злоупотребляют своим служебным положением и пренебрегают некоторыми основными принципами правового государства. В частности, в 1970 году ими было начато расширение федеральной системы обработки данных ЭВМ. Одновременно было проведено объединение разделенных до этого систем обработки данных земельных ведомств политической полиции, федерального ведомства уголовной полиции, службы безопасности бундесвера и федеральной разведки в центр с названием “НАДИС”.

Сам факт такого объединения можно расценить как положительный для усиления защиты Основного закона. Вместе с тем, определенная направленность рассматриваемого объединения вызывает озабоченность у общественности страны. К “НАДИС” могут быть (по желанию) в любой момент подключены все публично-правовые учреждения: вычислительные центры вузов, школьные и учительские ЭВМ земель, ЭВМ вычислительных центров земель или ЭВМ государственных, частных университетов и даже библиотек, если необходимо получить справки о потенциальных тенденциях среди читателей, а в целом, чтобы получить сведения о лицах, “представляющих опасность для безопасности существования Федеративной Республики Германия”^[94].

В данном случае противоречивость развития правового государства обусловлена тем, что в действующем законодательстве о компетенциях секретных служб (ведомства по охране конституции, федеральной – разведки и службы безопасности бундесвера) до декабря 1990 г. не было соответствующих правовых норм, прежде всего в отношении всей системы собирания данных в ЭВМ, их обработке и накоплению. Законодатель ФРГ еще не решил, но должен, безусловно, решить следующие вопросы:

а) в связи с какой конкретной необходимостью (поводом);

б) в каком объеме;

в) с какой целью – секретные службы смеют и будут иметь право в будущем собирать, хранить, передавать дальше данные о физических и юридических лицах и прочие секреты.

В связи с этим озабоченность общественности ФРГ вызвала публикация уже ранее упомянутого исследования ряда критических сотрудников ведомства по охране конституции на тему “Тезисы по антимифологизации защиты Конституции”^[95]. Публикация была вызвана опасностью дальнейшего развития этой службы не по пути правового государства. В исследовании, в частности, подчеркивается: “Ведомство по охране конституции – это всеохватывающая машина по осуществлению шпионажа и контроля. Это – неконтролируемый аппарат власти”.

Немецкая печать отмечает, что с мая 1988 года ужесточилась проверка служащих федерации на политическую благонадежность. Они проверяются отныне по новым критериям согласно директиве министерства внутренних дел и подчиненного ему ведомства по охране конституции^[96]. Цель директивы, как подчеркивает печать ФРГ, – “преклонение перед кумиром безопасности мышления”, что нацеливает “на тотальный подрыв гражданских свобод”.

В рассматриваемой директиве констатируется резкое возрастание объема работы для ведомства по охране конституции и учреждений безопасности. По оценке сведущих лиц, сыскная деятельность увеличивается почти вдвое^[97]. В процессе контрразведывательной борьбы с агентами и шпионами и в качестве своего хобби “защитники конституции” проверяют теперь также помолвленных и спутников жизни, а также “другие личности из состава общества непосредственного окружения”. Параграф 4 Директивы нацеливает на проверку всех тех лиц, которые должны быть отнесены к носителям секретов.

Что касается числа лиц, относимых к носителям секретов, то оно растет постоянно и автоматически. Стремление учреждений безопасности наложить также и на незначительные процессы штемпель “секретно” неуклонно возрастает^[98]. А чтобы эти “секреты” не попали в чужие руки, “рамки компетенции директив раздвинуты предельно широко, даже чересчур широко”.

Тем самым федеральное и земельные ведомства по охране конституции для своей хорошо известной приверженности к собиранию данных получили практически неограниченные полномочия. Получено, заложено в компьютер и в архив может быть любое данное, если только оно может быть “возведено” в степень, “имеющую значение для безопасности”. Если в нацистской Германии, как уже упоминалось ранее, на каждые пять жилых домов был один официальный осведомитель, то теперь к таковому статусу “узаконены” почтальон, мясник на углу улицы, дворник и другие лица. Это напоминает лексикон о так называемой “культуре портье”, введенном в общественно-политический оборот еще австрийским критиком общественного уклада жизни Карлом Клаусом в начале XX столетия и означавшего глобальное развитие слежки и доносов в качестве источников информации, внушающих доверие.

В этом отношении политическая полиция еще с конца 70-х годов активно задействовала в своих целях 824 частных учреждения (детективных бюро) с 52 тысячами агентов^[99]. Частные детективы уже с того периода времени за 90 марок согласны были произвести проверку любой личности.

Все сказанное о нынешнем развитии органов общественной безопасности и порядка воочию свидетельствует о борьбе в условиях правового государства в Германии двух тенденций организации общественной жизни: консервативной и либеральной. Причем гражданское общество ревностно следит за развитием такой части органов общественной безопасности как спецслужб. Оно страстно борется за поддержание развития их деятельности в рамках принципов правового государства. В силу этого гражданскому обществу, да и определенным институтам государства, в целом, удается удерживать деятельность спецслужб в рамках закона.

Теперь перейдем к рассмотрению противоречий развития правового государства в другой сфере общественных отношений. Так, в начале данного параграфа монографии уже отмечалось, что “парламентская демократия в ФРГ в рамках конституции больна дефицитом всенародного опроса, а также дефицитом народного представительства”^[100]. Публикации в немецкой печати свидетельствуют и о том, что парламентская демократия в этой стране больна дефицитом демократизма… самого парламента^[101]. В данном случае речь идет о том, что многие депутаты бундестага недовольны своим парламентским статусом и хотели бы расширить свое право на автономию действий от фракции, в частности, расширить свое право на законодательную инициативу, запросы и ходатайства в парламенте. Часть германских парламентариев в связи с этим недовольством сетует на нарушение статьи 38 Основного закона, где говорится, что “они являются представителями всего народа, не связаны наказами или поручениями и подчиняются лишь своей совести”. Так, парламентарий от СвДП госпожа Хильдегард Хамм- Брюхер уже на протяжении ряда лет безуспешно пыталась пробиться через строгий регламент парламентской фракции. Наткнувшись на непробиваемую стену, она основала группу “Внефракционная инициатива за парламентскую реформу”, где скоро сколотила 180 своих единомышленников.

Теория и практика деятельности бундестага наглядно демонстрируют, что лица, стоящие вне фракции, как заявил бывший депутат фракции “зеленых” Вюппезаль, “вообще являются задницей без места и права голоса”. Специально для протокола бундестага депутат от партии “зеленых” Христа Никеле заявила, что “парламентарий ничто, он не существует, если он только находится вне фракции”. Уже упомянутый депутат Вюппезаль, будучи парламентарием с мандатом, попал в парламентское небытие сразу же, как только он начал спорить со всеми: сначала с друзьями на севере страны, затем – в боннской фракции. Члены фракции его просто вышвырнули из своего состава.

Характерно, что подобное положение депутата-одиночки, депутата без фракции присуще только Германии. Так, специалисты- международники из института имени Макса Планка по запросу депутатов бундестага Вюппезаля и других провели анализ конституций, регламентов парламентов и законов о статусе депутатов целого ряда цивилизованных стран и пришли к выводу, что ни в одном свободно выбранном парламенте нет такого положения, чтобы парламентариев водили как детей на помочах в угоду фракции. Причем первое место по демократизму занимает парламент Голландии, где каждый отдельно взятый депутат рассматривается как… фракция. Неограниченное право на законодательную инициативу и ходатайства в парламентах США, Великобритании, Франции, Италии, Швейцарии и других странах – само собой разумеющееся явление. В германском же парламенте законодательная инициатива может исходить только от фракции или от 5% депутатов, что фактически равносильно по численности парламентской фракции.

Подобное противоречивое развитие парламентаризма в ФРГ накладывает в определенной степени свой отпечаток и на противоречивость развития правового государства.

За последнее десятилетие в ФРГ все более четко стали проявляться и такие противоречия, как противоречие между закрепленным в Основном законе конституционным правом на создание союзов и обществ (ст. 1 абз. 1 Основного закона) и использованием данного права для борьбы против конституционного строя. Это вынуждены констатировать не только маститые политики, но и ответственные работники спецслужб. В частности, начальник ведомства по охране Конституции земли Гамбург Эрнст Урлау вынужден был признать, что на первый план выдвинулись такие проблемы, как “политика в отношении курдов, организованной преступности и правоэкстремизма”^[102].

Особое беспокойство в ФРГ вызывает правый экстремизм “неофашистской чеканки”^[103]. Так правительство ФРГ передало в Федеральный конституционный суд исковое заявление с требованием запретить профашисткую Национал-демократическую партию Германии (НДПГ).

Как известно, запретить партию в Германии имеет право только этот суд. Выше уже отмечалось: он дважды пользовался этим правом, разогнав в 1952 г. Социалистическую рейхспартию (наследницу гитлеровской НСДАП), а в 1956 г. поставил под запрет Коммунистическую партию Германии, которая, правда, позже была восстановлена под другим именем (ГКП) и с более мягкими формулировками в своей программе, но прожила недолго: из-за откровенной преданности ГДР и СССР.

НДПГ сегодня на подъеме. Причем в Восточной Германии (бывшей ГДР) она стоит на ногах значительно крепче, чем в Западной. В возрастном смысле эта партия самая молодая в ФРГ – большинство ее партайгеноссе (членов партии) появились на свет после войны и у них практически отсутствует “комплекс вины” перед народами Европы за массовые преступления против человечности фашистской Германии.

Неонацистские организации после объединения Германии росли как грибы после дождя. Сперва в объединенной стране к ним особо не присматривались, думали, что эта “детская болезнь” правого радикализма пройдет сама по себе, без “хирургического” вмешательства, тем более что в Германии на этот счет изданы соответствующие законы, запрещена нацистская символика, а также издание книги “Майн Кампф”. Часть “зарывающихся” праворадикалов периодически сажали (до 5 лет) в тюрьму. Однако, как говорится в правительственном исковом заявлении, в “последнее время неслыханно возросла активность правоэкстремистских сил”.

В комментариях о неонацйстах главный упор до недавнего времени делался на их ненависти к иностранцам, постоянной травле и расправе над ними. Действительно, в демократической Германии выглядит средневековой дикостью убийство на улице или в кафе выходцев из Африки, сожжение турецких семей в их собственном доме, избиение до смерти вьетнамских уличных торговцев и другие антигуманные деяния.

Сейчас неофашисты замахнулись на власть в стране. Они открыто заявляют об этом. Так, председатель организации НДПГ земли Мекленбург – Передняя Померания Айзенеккер на одном из митингов провозгласил: “Мы должны не защищать, а разрушать эту систему, потому как от наших действий зависит выживание немецкого народа”. В партийной газете земли Баден-Вюртемберг говорится: “Мы не собираемся ни с кем вступать в коалиции, делить власть, участвовать в обсуждении реформ – нам нужна в Германии абсолютная власть ради того, чтобы претворить в жизнь свою политику на благо германского народа и заменить жилую систему либерального капитализма на национальную систему солидарного народного хозяйства…”.

Опасность для свободного демократического порядка в ФРГ со стороны подобного правоэкстремизма заключается в том, что в последнее время неонацисты стали расширять “зону своей ответственности”, создавать так называемые “свободные зоны”, в которых “власть принадлежит народу”. Таким образом, они пытаются устанавливать свою власть на территории конкретного учебного заведения или на производстве, устанавливать свои порядки. В правительственном иске в ФКС они названы “зонами страха”, поскольку создаются эти зоны методами запугивания и угроз.

Сегодняшние реалии в ФРГ свидетельствуют о том, что у немецких неофашистов закончился период конспирации и эзоповских речей. Они сегодня прямо называют все своими именами, чествуют “героев” и “мучеников” “третьего рейха”, полностью взяли на вооружение гитлеровскую фразеологию.

Правительство ФРГ правильно оценивает реальную угрозу внутренней безопасности со стороны неофашизма. Об этом свидетельствует тот факт, что его исковое заявление заняло целый кузов грузовика с приложением десяти ящиков различного компромата.

Оценивая действие механизма реализации принципов правогосударственности, нет никаких сомнений в том, что и на этот раз правовое государство даст достойный отпор антигосударственным проискам и нападкам.

Вторым серьезным противоречием в ФРГ является противоречие между правом граждан этой страны на эффективную судебную защиту и повседневной реальностью в “зоне ответственности” юстиции.

Страх рядового бюргера перед преступностью, его неудовлетворенность работой юстиции в целом обусловили тот факт, что 72% опрошенных граждан ФРГ отрицательно оценили, прежде всего, деятельность судебной власти^[104]. И это имеет свои реальные основания: суды перегружены; производство дел в судах крайне затянуто; растет и “молодеет” преступность; тюрьмы переполнены; резко возросла преступность иностранцев; суды не справляются со своей работой.

Нельзя сказать, чтобы суды после объединения Германии стали хуже работать. Да и численность судей возросла на пять тысяч человек. Однако реалии свидетельствуют о серьезном кризисе юстиции. Вот, к примеру, как выглядят такие реалии в одном из германских судов^[105]. Так, в самом большом германском суде общей юрисдикции, в суде первой инстанции в Тиргартене (место Моабит) за год было рассмотрено 96053 уголовных дела и 33438 гражданских дел о возмещении имущественного ущерба. Ежедневно в этом суде в ходе 100 различных заседаний разветвленных частей суда, выносящих решения, 206 судей выносят свои решения. При этом им ассистируют 73 вспомогательных служащих суда и 311 судебных служащих среднего звена. 137 стенографисток и машинисток справляются с корреспонденцией и печатают приговоры и решения. 187 судебных приставов доставляют, в среднем за неделю, 439 преступников из следственных изоляторов и проносят судебные дела через приемную. Однако нередко эта идиллия нарушается, срываются запланированные процессы в связи с тем что, как правило, 25% судебных приставов из-за работы в “средневековых условиях” постоянно болеют. Имеется и ряд других причин. К ним относят, прежде всего, недостаточное бюджетное финансирование. Менее 3% федерального бюджета выделяется ежегодно для обеспечения деятельности судов, прокуратуры и системы исполнения наказаний.

Мало того, что этих средств, как считают представители юстиции, явно недостаточно, особенно в связи с новой постановкой задач правительством ФРГ по борьбе с растущей преступностью, в некоторых землях власть имущие урезают и эти средства. Например, руководство земли Баварии столько “экономит” на юстиции за год, что это равнозначно упразднению судов первой инстанции^[106]. А в Дюссельдорфе ради экономии средств пошли на то, чтобы объединить министерства юстиции и внутренних дел^[107].

Резкой критике общественности подвергаются суды различной юрисдикции за затяжное рассмотрение дел. Например, в гражданском процессе, так называемые бракоразводные дела и дела по алиментам нередко выходят за год (см. табл. 14). Административные суды с их продолжительными проверочными процедурами в 3-х инстанциях затягивают осуществление больших проектов, создающих новые рабочие места. В финансовых судах гражданин, в среднем, ожидает 20 месяцев, пока его спор с финансовым ведомством будет рассмотрен в суде первой инстанции. Аналогичная картина и в судах иной юрисдикции.

Таблица 14

Судопроизводство в семейных судах (в судах общей юрисдикции)

Вид и характер решения	1996	1997	1998
Наличие дел на начало года	390059	391541	384123
Новые поступления	465135	465687	496800
Разрешенные дела	463653	473105	485196
в том числе бракоразводные	213377	225490	229785
По срокам разрешения (бракоразводные и другие дела по вопросам семьи):
до 6 месяцев	30%	30%	31%
до 12 месяцев	66%	66%	68%
Наличие дел на конец года	391541	384123	395727

Кроме того, следует отметить, что все более и более усложняется механизм правового регулирования при правоприменении в уголовном, гражданском и административном праве. Достаточно сказать, что только в этих трех отраслях права действуют 86500 различных федеральных нормативно-правовых актов. А новые нормативно-правовые акты ЕС и прецедентное право европейских судов еще более усугубляют это положение. Поэтому неудивительно, что страхование в целях оказания юридической помощи составляет (ежегодные взносы) 4,8 млрд ДМ.

В связи с судопроизводством в Германии немецкие юристы шутят, что “люди требуют своего права, а получают только приговоры”, что Германия “превратилась в страну обвинителей и обвиняемых”, а немцы – в народ, проблемы которого лучше всего могут решать только юристы. Там, где раньше достаточно отцу было отодрать юнца за уши, сегодня в качестве воспитателя должен действовать прокурор.

Затяжное судопроизводство в судах ФРГ обусловлено и крайней степенью бюрократизации: в самом простом случае необходимо пройти, зачастую, 29 инстанций. И над всем этим возвышается независимый судья, который не связан ни рабочим временем, а часто – и установленным распорядком дня. О том, как “ворует” время путем затяжек процесса немецкая система правосудия, свидетельствует интересный факт судебного разбирательства, имевшего место в Париже. Там судьи из Англии, Франции, Италии, Испании, Португалии, Нидерландов и Германии должны были (деловая игра) принять решение по одному и тому же конкретному делу. Суть его заключалась в том, что один ранее трижды судимый за кражи со взломом рецидивист заявил о том, что якобы страдает депрессией, в связи с чем он вновь допустил квартирную кражу.

Каждый из семи судей вынес в конце судебного процесса одинаковый обвинительный вердикт, причем меры наказания отличались несущественно. И только немецкие судьи намного позже всех завершили процесс, выступив со своим приговором. При этом они даже отказали в ходе судебного разбирательства удовлетворить новые ходатайства о доказательствах, чтобы “не подвергать присутствовавшую в зале суда публику чрезмерным нагрузкам”. Другие суды таким образом не экономили время.

В связи с этим, как отмечает печать ФРГ, назрела необходимость кардинальной судебной реформы.

Как видно, из публикаций немецкой печати^[108], реформа юстиции предусматривает следующие основные направления:

– сокращение количества судебных инстанций;

– сокращение времени на проведение судебного процесса по ряду дел, т.е. ускоренное судопроизводство;

– привлечение в качестве судей частных юристов, т.е. не выходцев из судебного сословия;

– сокращение срока наказаний по целому ряду дел;

– новая дефиниция государственных наказаний;

– преобразование программированной юстиции в современное предприятие по оказанию услуг;

– учет положений правопорядка других европейских стран и соответствующая частичная гармонизация всего судопроизводства на базе этого.

Кратко аргументируем эти положения.

Реформа юстиции должна сделать судебную систему более компактной и стройной. До сих пор в судах общей юрисдикции имеется 4 инстанции. Суд первой инстанции (участковый), земельный суд первой инстанции (и он же второй инстанции в отношении дел участкового суда), высший земельный суд (суд 2-ой инстанции) и федеральный верховный суд. Следствие: приговор суда в отношении вора может быть дважды подвержен проверке вышестоящими судами, а приговор суда в отношении убийцы – один раз. При предлагаемой реструктуризации четырехуровневой судебной системы общей юрисдикции в трехуровневую компетенции нынешних судов первой инстанции (участковых) и земельных судов первой инстанции будут сконцентрированы в будущем едином суде, в котором дела по существу будет решать один судья (преимущественно по гражданским делам). Компетенции земельного суда 2-й инстанции в отношении участкового суда и компетенции высшего земельного суда как суда 2-й инстанции в отношении дел земельного суда 1-й инстанции будут сконцентрированы в новой средней (2-й) инстанции. Компетенция Федерального верховного суда остается без изменений. Отсюда – 3 инстанции вместо 4-х – выигрыш времени.

Помимо реструктуризации судов, что дает сокращение времени на судопроизводство, реформа предусматривает также упрощение и ускорение судопроизводства по ряду дел. Это направление реформы касается, прежде всего, хулиганов (футбольных фанатов) и тысяч право- экстремистов с их противоправными вылазками. В частности, в бундестаге ФРГ, в июне-июле 1998 г. прошли оживленные дебаты по реформе судопроизводства в этом аспекте. Ссылки делались на французский “запатентованный рецепт” – разрешение дела в течение 24 часов: задержание, арест, предъявление обвинительного заключения, судебное разбирательство со сторонами процесса.

Для такого ускоренного процесса немецкие судьи и прокуроры имеют уже соответствующую правовую базу. Так новая редакция §417 УПК (1994 г.) разрешает ускоренное производство по делу: “Если деяние пригодно к немедленному рассмотрению на основе простых обстоятельств дела или в результате наличия достаточных доказательств”. В таком случае по ходатайству прокуратуры (§418 УПК) “судебное разбирательство может быть проведено немедленно или в ускоренном порядке”. Для подозреваемых, которые находятся на свободе, срок между вручением повестки и судебным заседанием установлен в 24 часа”.

Летом 1997 г. эти положения закона (новеллы) были еще более ужесточены. Согласно §127-6 УПК, подозреваемый может быть временно взят под стражу (задержан) на месте происшествия (преступления) и тогда, “когда может иметь место безотлагательное решение в порядке ускоренного судопроизводства и есть основание опасаться, что задержанный может уклониться от судебного разбирательства”. Предпосылки для ускоренного судопроизводства – лишение свободы на срок не более года. Для случаев с тяжкими последствиями и высокими мерами наказания ускоренный процесс не предусмотрен и не может применяться.

Перед ускоренным судопроизводством, как правило, стоят воры из магазинов, нарушители правил дорожного движения, “зайцы” (бесплатный проезд на транспорте), правоэкстремисты за рисование на стенах нацистских символов. В частности, в 1996 г. прокуроры возбудили 531612 уголовных дел, из них 21136 дел прошли в порядке ускоренного судопроизводства. Это – всего только 4% от всех дел, рассмотренных в судах. Но четко просматривается тенденция к увеличению. Это, как правило, мелкая преступность на вокзалах и в других социально горячих точках.

Печать ФРГ периодически сообщает о случаях ускоренного судопроизводства. Например, судья одного из Берлинских судов Франк Клеппек в августе 1997 г. с 9 часов 30 минут до 12’ часов 55 минут вынес восемь приговоров: шесть за. кражи, один за вождение машины без водительских прав и один за мелкое хулиганство.

Однако суды применяют новый инструментарий весьма сдержано. Этому способствует и комментарий к Уголовно-процессуальному кодексу ФРГ, выпущенный известным юридическим издательством ФРГ “Бекферлаг”. В комментарии прямо говорится, что ускоренное судопроизводство “не свободно от ряда сомнений” и оно может привести к “неправомерным результатам”^[109].

В случае простых дел германская юстиция все чаще прибегает к их прекращению. Так половина из зарегистрированных в 1997 г. 1,5 млн простых краж имела ущерб ниже 100 ДМ; а почти 1/3 краж – даже ниже 25 ДМ.

Юстиция не искушает себя упрощенным судопроизводством. “Не спеши” – это внутренне присущая судам установка. Дело в том, что в ряде случаев УПК разрешает прокурорам вести расследование без участия защитников. Зато потом адвокаты берут реванш за счет “лавины” ходатайств о привлечении дополнительных доказательств. Поэтому и имеет в ФРГ место затяжной процесс в судах. Согласно уголовной статистики, на процесс в участковом суде уходит 4,4 месяца, в земельных судах 1-й инстанции – полгода. Процессы, по которым проходят наркотики, длятся месяцами. Экономические преступления порой настолько сложны в плане доказательств, что процесс может успешно завершиться только в случае “компромисса” между подсудимым и прокурором: подсудимый признает какую-то (четко доказанную) часть обвинения, а прокуратура не возражает, чтобы часть (малодоказанная) обвинения отпала.

Что касается качественной оценки преступности в ФРГ, то в глаза бросаются два момента: во-первых, преступность “молодеет”; во-вторых, она все больше становится “иностранной”. Так только с 1993 г. по 1997 г. число несовершеннолетних преступников (до 14 лет) увеличилось на 63%, число преступников в возрасте 14-18 лет – на 41% и число преступников в возрасте 18-21 года увеличилось на 9%.

Из зарегистрированных 436778 несовершеннолетних преступников (в ФРГ – это молодежь до 21 года) все больше их число участвует в таких преступлениях как воровство, разбой, нанесение телесных повреждений и других. Здесь процесс их роста с 1996 по 1997 гг. определяется двухзначным числом. Юстиция реагирует на этот рост беспомощно.

Статистика свидетельствует, однако, что принятые судами своевременно меры в отношении несовершеннолетних дают положительные результаты: только 15% их них замечены в повторном преступлении и только 7% становятся рецидивистами.

Именно СМИ используют преступность несовершеннолетних, чтобы показать беспомощность юстиции. Не проходит буквально недели, чтобы в таких изданиях как “Бильд” и им подобных читателям не были представлены восьмилетние похитители детей, дети, которые воруют автомобили, нападают на автозаправки и т.д. Положение усугубляется тем, что в 80-х годах были закрыты колонии для несовершеннолетних преступников. Теперь их придется открывать вновь.

Кстати, очень сложное положение в ФРГ с тюрьмами^[110]. Подавляющее большинство из 218 германских тюрем – старого типа. Они создавались еще как каторжные тюрьмы. Многие из них ведут свою историю еще с кайзеровских времен. Преподаватель уголовного права из Саарбрюккена Юнг отмечает в связи с этим: “Кто держит людей в клетках, не должен удивляться, что они настроены агрессивно”. В 1990 г. в нижнебаварском городе Штраубинге на этой почве произошло восстание заключенных, которое стоило жизни четырем человекам. Это – только один пример.

Строительство тюрем – дорогостоящее “удовольствие”. В 1993 г. террористы организации “Ротармефракцион” взорвали в гессенском городе Вайтерштедте строящуюся тюрьму. Новая калькуляция стройки составила 400 млн ДМ. “Люксовая тюрьма”, как писала газета “Бильд ам Зоннтаг”, имеет бассейн стоимостью 19 млн ДМ. Расходы на одного заключенного в этой образцовой тюрьме составляют в месяц 6 тысяч ДМ.

Построенная в 1998 г. в г. Гельзенкирхен новая тюрьма обошлась налогоплательщикам в 170 млн ДМ. Она имеет не только отличный спортзал и спортивный стадион с 400 метровой беговой дорожкой, но и зрительские трибуны.

По официальным данным, на начало 1999 г. в местах лишения свободы ФРГ находилось 69917 (в 1997 г. – 51600, в 1992 г. – 46000) заключенных, из них 33674 – в одиночных камерах и 35669 – в общих^[111]. СМИ кричат, что все тюрьмы переполнены, хотя еще имеется запас прочности на 2 тыс. заключенных.

Второй проблемой ФРГ в плане преступности является ее “иностранный” характер. Каждый 4-й заключенный – иностранец. По данным за 1997 г., 64% карманных краж были совершены иностранцами; их часть в торговле наркотиками в составе банды равнялась также 64%, в торговле людьми – 47%, скупка и укрывательство ворованных автомобилей – 44%.

О преступности иностранцев в Германии представление дает табл.

Что касается комплектации судебного сословия в связи с объединением Германии и ростом числа иностранцев в стране, то в ФРГ в 1999 г. ее решили просто: осуществили правовое регулирование, согласно которому для участия в конкурсе на замещение должности судьи были допущены частные лица, т.е. не стажеры, не выходцы из традиционного судейского сословия.

Таблица 15

Количество подсудимых и осужденных

Год	Подсудимые	Осужденные
	число	всего		немцы	иностранцы
		число	%*	число
1970	738141	643285	87,1	592682	50603
1980	928906	732481	78,9	648899	83582
1990	878305	692363	78,8	569323	123040
1995	937385	759989	81,1	552153	207836
1996	944324	763690	80,9	556375	207315
1997	960334	780530	81,3	570722	209808
1998	974187	791549	81,3	585143	206406

* – процент осужденных от подсудимых.

Проблемой в ФРГ является длительность сроков тюремного заключения. В этом отношении Германия находится в Европе на одном из первых мест. Ряд видных юристов ФРГ предлагает сократить установленные в законе сроки лишения свободы на 1/3, не теряя при этом ничего в плане устрашающей профилактики^[112]. Как обстоит дело со сроками заключения и другими видами наказания, наглядно видно из приводимой ниже табл. 16.

В связи с ростом числа преступников, неспособностью судов ни материально, ни в кадровом плане “обработать” миллионы уголовных дел ряд известных юристов ФРГ предлагает пересмотреть государственный подход к назначению наказаний, отказаться в ряде случаев от такого наказания как лишение свободы или денежные штрафы, перейти на американскую систему. В частности, в США во многих штатах уже имеется юстиция, которая максимально приближена к гражданам и которая вместе с полицией и социальными службами заботиться о лицах, совершивших деяния, за которое предусмотрено незначительное уголовное наказание^[113].

Таблица 16

Осужденные по общеуголовному праву по основным видам наказания

Год/категория	Всего	Осуждены к лишению свободы							Уго­лов­ный арест	Денеж­ные штрафы
		всего	до 9 месяцев	9 месяцев – 1 год	1-2 года	2-5 лет	5-15 лет	пожиз­ненно
1980 (18-21 год)	46620	3251	2638	388	145	62	18	–	415	42954
совершеннолетние (с 21 года)	553212	101599	75080	13162	8281	4072	950	54	453	451160
1990(18-21 год)	24382	1354	ИЗО	133	73	15	3	–	22	23006
совершеннолетние (с 21 года)	590707	101100	72697	11627	10962	4820	938	56	270	489337
1995 (18-21 год)	25824	1570	1194	170	148	49	9	–	21	24233
совершеннолетние (с 21 года)	657434	114197	76681	13654	15639	6679	1444	100	275	542962
1997 (18-21 год)	28029	1550	1176	177	153	38	6	–	28	26451
совершеннолетние (с 21 года)	664694	125225	83191	150062	17220	7965	1665	122	206	539263
1998 (18-21 год)	29204	1831	1375	210	183	48	13	2	38	27335
совершеннолетние (с 21 года)	670344	128191	85561	15224	17618	8001	1661	126	221	541932

Ряд предложений в плане судебной реформы направлен на то, чтобы сделать судебные органы своеобразными органами по оказанию услуг. Речь идет об их модернизации в организационном плане и технологизации. В этом аспекте ставится вопрос о разгрузке руководителей судов от части административной работы (типа судебных департаментов в России: кадры, материально-техническое обеспечение и т.д.), о постановке этой работы на уровне судебных менеджеров. Это уже имеет место кое-где в ФРГ, но выглядит пока что, как маленькие островки. В частности, приводится пример некоторых судов в Берлине, где одна только компьютеризация дала эффект в увеличении потенциала на 26%. В этом аспекте в СМИ ФРГ активно дискутируется вопрос об использовании зарубежного опыта, особенно – Западноевропейского.

Однако это направление реформы упирается в сложность бюджетного ассигнования. Вместе с тем “Проект Германия 2000 год”, часть 4-я четко говорит о путях выхода из кризиса юстиции.

И еще об одном противоречии и одновременно проблеме хотелось бы сказать. Принятые, начиная с декабря 1990 г. и по настоящее время законы (или их модернизация) о внутренней безопасности с одной стороны, безусловно способствуют поддержанию правопорядка и стабильности в ФРГ. Вместе с тем, с другой стороны, они предоставили органам общественной безопасности и порядка, прежде всего полиции земель, федеральной пограничной охране такие обширные полномочия, которые серьезно ставят под угрозу гарантии обеспечения основных прав и свобод человека и гражданина в ФРГ. И если ранее, например, согласно Всеобщему прусскому земскому праву от 1794 г. действия полиции были связаны с наличием “опасности”, а меры по розыску имели предпосылку наличия традиционного подозрения, то сейчас от этих принципов отказались. Сейчас проще действует лишь голая формула: правильно поступает тот, кто что-то делает, “исходя исключительно из обстановки…”.

Подобное положение дел грубо нарушает принципы правового государства, особенно принцип безопасности. Не случайно, что общественность Германии очень остро ставит вопрос об отказе от принципов “в случае опасности” или в “случае подозрения”, как неконституционных^[114].

В целом же перспектива развития правового государства в Германии принципиально зависит от оптимальности соотношения правогосударственности и демократизма, а также от характера и степени развития и поддержания социальной государственности. Демократическое правовое государство покоится на принципиальной нерушимости его норм, на социальности общественного договора.

На основании изложенного можно сделать выводы по всей 4-й главе:

1. Многоплановый механизм реализации основных принципов правового государства в ФРГ довольно эффективно и бесперебойно обеспечивает функционирование всей политической системы страны. При этом характерной чертой правового государства в Германии является закрепление текущим законодательством механизма реализации всех конституционно-правовых норм, определяющих основы политической и правовой систем, права, свободы и обязанности личности, а также механизмы обеспечения законности и правопорядка.

2. Характерной чертой Основного закона ФРГ является закрепление в нем положений о социально-политическом и Конституционно-правовом механизме защиты правового государства в Германии, что укрепляется наличием развитого законодательства с той же целенаправленностью.

3. Правоохранительная система в ФРГ в форме аппарата юстиции, а также органов общественной безопасности и порядка представляет собой мощный высококвалифицированный и преданный государству аппарат, способный четко и согласованно решать стоящие перед ним задачи по защите Основного закона и правового государства.

4. Многоплановость проблем реализации прав и свобод личности в ФРГ решается на основе принципов правового государства в результате политической борьбы мощных демократических сил и правовых институтов, добивающихся адекватности конституционной действительности демократическим правовым принципам правогосударственности в Германии.

5. Практика конституционного надзора и обеспечения верховенства закона играет значительную роль в политической жизни общества, в реализации принципов правового государства. Вместе с тем, реалии функционирования Федерального конституционного суда свидетельствуют о неоднократном нарушении им положений Основного закона и закрепленных в конституции принципов правового государства, о превращении этого суда в известной степени в орган, стоящий над всеми властями и самим Основным законом. Все это вызывает необходимость конституционно-правового регулирования основ, компетенции и функций деятельности этого государственного контрольного органа.

6. Перспектива развития правового государства в ФРГ требует оптимального сочетания правогосударственности с принципами демократизма и социального государства.

Динамика трансформации правового государства в Германии за 200 лет отображена в соответствующих приложениях.

1. Benda Е. Der Rechtsstaat in der Krise. 1972. ↑

2. Handbuch des Verfassungsrechts. Hrsg. von E. Benda, W. Maihofer, H. -J. Fogel, 1983. ↑

3. Wassermann R. 1st der Rechtsstaat noch zu retten? Hannover. 1985. ↑

4. Die öffentliche Verwaltung. 1986. H. 14. S. 603 f. ↑

5. “Bulletin” Presse- und Informationsamt der Bundesregierung. Bonn, v. 11.9.1986. ↑

6. Kritische Justiz. 1989. H. 1. S. 1 ff. ↑

7. Spiegel. 1989. H. 22. S. 128 ff.

   1. – Armer Rechtsstaat: Beitrage zur Jahrestagung der Vereinigung fur Rechtssoziologie in Innsbruk 8.-9. Mai 1998. Baden-Baden: Nomos-Verlag.- Ges., 2000. 262 S.
   2. Prutting, Hanns. Rechtsmittelreform 2000 oder: Der Staat spart und der Rechtsstaat leidet: Vortrag vor der Kolner Juristischen Gesellschaft am 7. Dezember 1999. Koln: O. Schmidt, 2000. – 41 S.

   – Ebner von Eschenbach, Georg-Friedrich. Wieviel Unrecht vertragt der dentsche Rechtsstaat?: verfassugsrechtliche Probleme der Verurteilungen von “Mauerschiitzen” – Miinchen: Utz, Wiss., 2000. – 222 S.

   1. Helsper, Helmut. Die Kollision der Gedankenwelten “Rechtsstaat” und ” Schlanker Staat”: das Konzept Schlanker Staat als Methode zur Aufdeckung von Jrrtiimem und Teufelsspiralen in Gesetzgebung, Rechtsprechung und Gesetzesvollzug, in: Betriebs-Berater; 54 (1999) 1, S. 20-29.
   2. Zuck, Rudiger. Der totale Rechtsstaat, in: Neue juristische Wochenschrift; 52 (1999) 21, S. 1517-1521.
   3. Gilles, Peter. Rechtsstaat und Justizstaat in der Krise, in: Neue Justiz; 52 (1998) 5, S. 225-229.

   – Stober, Rolf. Vom sozialen Rechtsstaat zum egoistischen Rechtshaberschutzstaat?, in: Die offentliche Verwaltung. Stuttgart, 51 (1998) 18, S. 775-783.

   1. – Roellecke, Gerd. Rechtsstaat – Nichtrechtsstaat – Unrechtsstaat, in: Rechtstheorie, 28 (1997( 3, S. 299-314.
   2. Scheider, Peter. Rechtsstaat und Unrechtsstaat, in: Kritische vierteljahresschrift fiir Gesetzgebung und Rechtswissenschaft; 79 (1996) 1, S. 5- 27.

   ↑

8. Abendroth W. Zun Begriff des demokratischen und sozialen Rechtsstaates im Grundgesetz der Bundesrepublik Deutschland, in ders. Antagonistische Gesellschaft und politische Demokratie. Aufsatze zur politischen Sozioligie. Neuwid/Berlin. 1967. S. 109 ff, Zitat S. 131 f. ↑

9. Perels J. der Gleichsatz zwischen Hierarchic und Demokratie.Frankfurt/M. 1979. S. 69 ff. ↑

10. Ridder H. Zur Verfassungsrechtlichen Stellung der Gewerkschaften im Sozialstaat nach dem Grundgesetz fiir die Bundesrepublik Deutschland. Stuttgart, 1960; ders. Die soziale Ordnung des Grundgesetzes, Leitfaden zu den Grundrechten einer demokratischen Verfassung. Opladen, 1975. ↑

11. Albrecht P.A. Das Strafrecht auf dem Weg vom liberalen Rechtsstaat zum sozialen Interventionsstaat, in: Kritische Justiz. 1989. H. 2. ↑

12. Notstandsgesetze-Kriegsgesetze. Berlin, 1967. S. 20. ↑

13. Jahrbuch für Friedens – und Konfliktforschung. Bd. 5. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1977. ↑

14. Hirsch F. Die sozialen Grenzen des Wachtums. Eine ökonomische Analyse der Wachtumskrise. Reinbek bei Hamburg, 1980. S. 17. ↑

15. Grundwerke in Staat und Gesellschaft. Hrsg. von Gunter Corscheneck. München, C.H. Beck Verlag, 1977. S. 89. ↑

16. Blanke Th. Autonomie und Demokratie. Die Krise der Integrationskraft des Rechts und die Wiederbelebung der Demokratiediskussion, in: Kritische Justiz. 1986. S. 406 ff, 416 ff. ↑

17. Schmid Th. (Hrsg). Entstaatlichung. Neue Perspektiven auf das Gemeinwesen. Berlin, 1988. ↑

18. Spiegel. 1984. Н. 4. S. 35. ↑

19. Ebenda. ↑

20. Spiegel. 1989. Н. 22. S. 20. ↑

21. Ebenda. ↑

22. “Bulletin” Presse- und Informationsamt der Bundesregierung. Bonn, v. 11.9.1986. s. 862. ↑

23. Ebenda. ↑

24. Wassermann R. 1st der Rechtsstaat noch zu retten? a.a.o., S. 1. ↑

25. Die öffentliche Verwaltung. 1986. H. 14. S. 605. ↑

26. Spiegel. 1984. H. 44. S. 103. ↑

27. Финансовые известия. 1993. № 31. С. 7. ↑

28. Volkswacht. v. 16.1.1989. ↑

29. Die Wahrheit. v. 25/26.2.1978. ↑

30. Volkswacht. v. 26.11.1975. ↑

31. Spiegel. 1975. H. 34; Volkswacht. v. 26.11.1975. ↑

32. Horizont. DDR. 1979. H. 42. ↑

33. Die öffentliche Verwaltung. 1986. H. 14. S. 605. ↑

34. Wassermann R. 1st der Rechtsstaat noch zu retten? a.a.o., S. 9. ↑

35. Horizont. DDR, 1979. H. 44. ↑

36. Ebenda. ↑

37. Allensbacher Berichte. Jg. 1982. Nr. 12 und Infratest: Politischer Protest in der Bundesrepublik Deutschland. 1980. S. 73 ff. ↑

38. Frankfurter Allgemeine Zeitung. v. 4.6.1982. ↑

39. Wassermann R. 1st der Rechtsstaat noch zu retten? a.a.o., S. 16 ff. ↑

40. Geiger Th. Vorstudien zu einer Soziologie des Rechts. 1964. S. 308 f. ↑

41. Wassermann R. 1st der Rechtsstaat noch zu retten? a.a.o., S. 30. ↑

42. Fromrne Friedrich Karl. “Karlsruhe”; Wie es euch gefällt? in:Gert- Klaus Kaltenbrunner. Auf dem Weg zum Richterstaat. Freiburg u.a. 1979. S. 98 ff. hierS. 112. ↑

43. Säcker Herst. Das Bundesverfassungsgericht. Bonn. 4. Aufl. 1989. S. 73 f. ↑

44. Урьяс Ю.П. Механизм государственной власти ФРГ: Монография. – М.: Наука, 1988. С. 62. ↑

45. Современное буржуазное государственное право / Под редакцией Туманова В.А. – М„ 1987. Т. 2. С. 294-295. ↑

46. Der Einfluss des Verfassungsrechts auf die Entwicklung der Rechtsordnung. Heidelberg, C.F. Müller Juristischer Verlag, 1990. S. 88; Соколов A.H. Реакционная сущность военного законодательства Федеративной Республики Германии. Диссертация канд. юрид. наук. – Одесса: ОГУ, 1979. ↑

47. Bayern Kurier. v. 3.8.1973. ↑

48. Die Welt. v. 10.01.1976. Rudzio W. Das politische System der Bundesrepublik Deutschland. 3. Aufl. Opladen, 1991. S. 317. ↑

49. BverfGE, S. 1 ff; 39, S. 334 ff. ↑

50. Spiegel. 1986. H. 4. S. 42. ↑

51. Spiegel. 1987. H. 36. S. 43; 1987, H. 32, S.67; 1987, H. 12, H. 13, S.63, 65; 1987, H. 5, S.96. ↑

52. Spiegel. 1987. H. 5. S. 96. ↑

53. Frankfurter Allgemeine Zeitung. v. 4.6.1982. ↑

54. Spiegel, v. 24.7.1986. ↑

55. Ebenda. ↑

56. Ebenda. ↑

57. Spiegel. 1989. H. 45. S. 88. ↑

58. Rudzio W. Das politische System der Bundesrepublik Deutschland… a.a.o., S. 317. ↑

59. Der Eihfluss des Verfassungsrechts auf die Entwicklung der Rechtsordnung… a.a.o., S. 332. ↑

60. Spiegel. 1989. H. 8. S. 112. ↑

61. BverfGE 35. S. 79 ff. ↑

62. Die Dokumentation der § 218 StgB vor dem Bundesverfassungsgericht. Dokumentation zum Normenkontrollverfahren wegen verfassungsrechtlicher Prüfung des Fünften Strafrechtsreformgesetzes (Fristenregelung). Hrsg. von C. Arndt, B. Erhard und L. Funcke. 1979. ↑

63. Informationen zur politischen Bildung. 1975. Nr. 165. S. 16. ↑

64. Spiegel. 1986. H. 4. S. 43. ↑

65. Spiegel. 1987. H. 45. S. 31. H. 51. S. 53. ↑

66. Spiegel. 1987. H. 45. S. 31 f. ↑

67. Spiegel. 1987. H. 5. S. 96. ↑

68. Spiegel. 1987. H. 51. S. 53. ↑

69. Die öffentliche Verwaltung. 1986. H. 14. S. 604. ↑

70. “Bulletin” Presse- und Informationsamt der Bundesregierung. Bonn, v. 11.9.1986. s. 861 ff. ↑

71. Wassermann R. 1st der Rechtsstaat noch zu retten? a.a.o., S. 13. ↑

72. Ebenda. ↑

73. Spiegel. 1983. H. 27. S. 29 f; 1987. H. 34, S. 30; Staat und Recht. 1990. H. 11. S. 919; Spiegel. 1985. H. 7. S. 79 f. ↑

74. Spiegel. 1987. H. 34. S. 3. ↑

75. Ebenda. ↑

76. Informationen zur politischen Bildung. 1975. Nr. 165. S. 16. ↑

77. Spiegel. 1988. H. 11. ↑

78. Spiegel. 1987. H. 34. S. 3. ↑

79. Ebenda. ↑

80. Spiegel. 1989. H. 14. S. 84 ff. ↑

81. Spiegel. 1988. H. 31. S. 20. ↑

82. Spiegel. 1987. H. 45. S. 31. H. 51. S. 53. ↑

83. Ebenda. ↑

84. Stem. 1984. Н. 3. S. 124. ↑

85. Spiegel. 1989. Н. 14. S. 84 ff. ↑

86. Spiegel. 1988. Н. 3. S. 61 ff. ↑

87. Spiegel. 1986. H. 13. S. 133 ff. ↑

88. Ebenda. ↑

89. Ebenda. ↑

90. Ebenda. ↑

91. Spiegel. 1989. H. 3. ↑

92. Ebenda. ↑

93. Ebenda. ↑

94. IPW-Berichte. 1978. H. 1. S 66 ff. ↑

95. Spiegel. 1988. H. 42. S. 82 ff. ↑

96. Spiegel. 1988. H. 12. S. 39 ff. ↑

97. Ebenda. ↑

98. Ebenda. ↑

99. IPW-Berichte. 1978. H. 1. S 66 ff. ↑

100. Spiegel. 1984. H. 4. S. 35 ff. ↑

101. Spiegel. 1989. H. 5. S. 28 ff. ↑

102. Spiegel. 1996. H. 15. S. 33. ↑

103. С “коричневыми” решили покончить. Но по закону И Российская газета, 10.02.2001. ↑

104. Spiegel. 1998. Н. 33. S. 40. ↑

105. Ebenda. ↑

106. Ebenda. ↑

107. Spiegel. 1998. Н. 27. S. 23. ↑

108. Spiegel. 1998. H. 33. S. 40 ff; 1998. H. 27. S. 89. ↑

109. Spiegel. 1998. H. 27. S. 89. ↑

110. Spiegel. 1998. H. 19. S. 93. ↑

111. Statistisches Jahrbuch 2000 … S. 359. ↑

112. Spiegel. 1998. H. 33. S. 47. ↑

113. Spiegel. 1998. H. 33. S. 47,40. ↑

114. Andersen (u.a.). Handworterbuch des politischen Systems der Bundesrepublik Deutschland. Opladen, 1997. S. 19 ff. ↑