Большая часть литературы о нацистском государстве, как извращении сущности правового государства, исходит из принципа формально-юридического, а не политико-юридического способа рассмотрения предмета^[1]. Вместе с тем и в период господства нацистского государства и после 1945 года, особенно за последние годы, имеются публикации, где, как раз в определенной степени дается политико-юридический анализ (с позиций общепризнанных государственно-правовых ценностей) извращения нацистами сущности правового государства^[2]. Хотя, в целом, вопрос о нацистском “правовом” государстве исследован в ФРГ недостаточно глубоко. Более того, как подчеркивают и ныне прогрессивные немецкие юристы, в ФРГ все еще искусственно создаются “белые пятна” по целому ряду вопросов о третьем рейхе, в том числе и по вопросам юстиции^[3], “литература по денацификации посеяна редко”^[4].

Нацистский режим после приведения А. Гитлера в качестве рейхсканцлера к присяге 30 января 1933 года довольно быстро прошел ступени разрушения правового государства. Под ударами нацистов правовое государство Веймарской чеканки на удивление быстро прекратило свое существование. Это еще раз подчеркивает актуальность мысли, что, если общество не воспринимает форму государства как свое необходимое и наболевшее, оно не борется за его жизнеспособность.

В целях увековечивания своего господства национал-социалисты использовали те правовые инструменты, которые предоставила им Веймарская конституция (т.н. “легальная революция”).

После роспуска рейхстага в феврале 1933 года, в ходе предвыборной борьбы был издан ряд чрезвычайных законов и декретов. Вновь избранный рейхстаг посредством закона о полномочиях, известного как “закона в целях устранения бедствий народа и государства” от 24 марта 1933 года, одним ударом разрушил систему разделения ветвей государственной власти; правительство. получило полномочия принимать законы без какого-либо соучастия парламента. Статья 1 закона гласила: “Государственные законы могут помимо порядка, установленного конституцией, издаваться также имперским правительством. Это относится также к законам в статье 85. разд. 2 и статье 87 имперской конституции”^[5].

Тем самым Гитлер развязывает себе руки при помощи данного закона. Отныне, на период действия рассматриваемого закона, он не связан ни конституцией, ни парламентским контролем. Законы, издаваемые имперским правительством, могут отклоняться от конституции, если они только не затрагивают в качестве предмета устройство рейхстага и рейхсрата. Остаются неприкосновенными и права рейхспрезидента. Законы готовятся и публикуются рейхсканцлером, вступают в силу на следующий день после опубликования. Договоры о внешней политике имперского законодательства также не нуждаются в согласии рейхстага. Как видим, довольно резкое и бесцеремонное “задвигание” парламента.

Закон от 24 марта 1933 года вступил в силу в день его обнародования. Он терял силу 1 апреля 1937 года. Но он мог потерять также силу и в том случае, “если теперешнее имперское правительство будет заменено другим”.

Здесь, безусловно, прав известный советский юрист И. Трайнин, подчеркивавший, что закон связывался персонально с Гитлером – вождем партии, ставящей себе целью физическую расправу с революционерами^[6].

Закон 24 марта 1933 года о полномочиях стал “основой основ” всего фашистского законодательства. Он делает рейхстаг совершенно излишним. Законодательная и исполнительная власти – “унифицированы”. Правительство имеет право единолично издавать законы. Нет больше законов большинства. Могут быть совещания, в том числе и совещания парламента, но единоличное решение принимает “вождь”.

Формально парламент продолжал существовать, но его роль стала чисто декоративной. Понятен сарказм советского юриста И. Трайнина, отмечавшего в 1935 году, что Гитлер мог свои речи перед рейхстагом произносить как перед собранием штурмовиков, и от этого ничего бы не изменилось^[7].

Весьма примечательна оценка закона о полномочиях, данная в свое время одним из виднейших фашистских теоретиков права – Карлом Шмитом. Комментируя закон о полномочиях, он пишет: “Закон 24 марта 1933 года, в сущности, и есть конституция современной немецкой революции. На основании этого закона и с его помощью может быть проведено дальнейшее переустройство государства”^[8]. Таким образом, конституция беспардонно была заменена “конституционным” законом.

Шмит считает далее, что современная Германия “напоминает Англию”, которая тоже не имеет кодифицированной конституции, а ряд отдельных конституционных актов. Закон о полномочиях и является именно таким актом. В свете его, равно как и в свете уже новой германской конституции, по Шмиту, все события, как и все законодательство, получают совершенно новое значение.

На основе закона о полномочиях террор как метод правления получил свое дальнейшее “законное” обоснование.

Закон о полномочиях 24 марта 1933 года вряд ли был скрытой формой государственного переворота для упрочения состояния и проведения политики нацистского режима. Прав современный германский юрист Брюгеман, когда он отмечает, что полномочия для отхода от конституции в соответствии с конституционно-правовой практикой того времени могли быть даны в простом законе, но принятом большинством, достаточным для изменения конституции^[9]. А чтобы достигнуть этого большинства при голосовании в рейхстаге фракция КПГ, насчитывавшая 81 депутата, загодя, в результате ареста, была полностью выключена.

Сущность же конституционно-правовой практики того времени заключалась в том, что ни в теории, ни в практике не была определена верховенствующая роль конституции в отношении всех законов. Более того, она рассматривалась даже не как Основной закон, а как простой закон, равный по силе законам, принятым на ее базе.

Вместе с тем, здесь был зафиксирован случай прецедента. Так. закон о полномочиях для второго кабинета Штреземана от 3 октября 1923 года был подобным образом (полномочия правительства Гитлера могли потерять силу, “если теперешнее имперское правительство будет заменено другим”) привязан к нынешнему имперскому правительству в соответствии с его партийно-политическим составом. Когда же 22 ноября 1923 года социал-демократические министры вышли из его кабинета, то полномочия были погашены. Точно такое же случилось при выходе немецких националов из кабинета Гитлера в июне 1933 года. Но Гитлер не стал гасить свои полномочия. Он формулу “о смене в результате другого правительства” сознательно представил настолько неясно, туманно, что получилось на деле, якобы речь идет об идентификации того же самого правительства в свете национального подъема. А поэтому его. Гитлера, правительство и олицетворяет этот национальный дух. а значит – идентичность и правопреемственность.

Ровно через год исчезли также последние материальные оговорки закона о полномочиях. Уже ранним летом 1933 года политические партии самораспустились. Выбранный в результате этого осенью 1933 года новый рейхстаг состоял только из сторонников Гитлера.

В начале 1934 года он “единодушно” решил вопрос о ликвидации рейхсрата – тормозного механизма земель, а. следовательно, и федеративной структуры рейха (унитарным государством легче управлять).

После смерти Гинденбурга в августе 1934 года аналогичная судьба постигла и должность рейхспрезидента. Эта должность была объединена с постом рейхсканцлера (закон о верховном главе Германского рейха от 01.08.1934 г.)^[10].

В силу этого установленные до сих пор правомочия президента империи переходят к вождю и рейхсканцлеру – Адольфу Гитлеру. Если президент выбирался на 7 лет, то Гитлеру права главы государства присваиваются пожизненно. При этом Гитлеру, как монарху, предоставляется право назначить себе и преемника. Тем самым окончательно прекратил свое существование правогосударственный принцип разделения властей, в данном случае на законодательную и исполнительную. Вместе с тем, после смерти Гинденбурга завершается и внутриполитическая концентрация власти. Символом этой концентрации является формула присяги, с которой отныне Гитлер заставил рейхсвер и чиновников присягать лично ему, как фюреру Германского рейха и народа, как верховному главнокомандующему. Так, из либерального и социального, демократического права возникло диктаторски управляемое государство. Вместо правового государства, которое было ограничено гарантией автономии личности и юридической гарантией задач государства, заступило тоталитарное государство бесправия. Был совершен переход к абсолютистскому государству фюрера. Нацистами открыто были извращены сущностные признаки правового государства.

В апреле 1937 года истек срок закона о полномочиях. Еще раз Гитлеру пришлось приложить усилия, чтобы, по крайней мере, формально продлить его на 4 последующие года в созванном для этого рейхстаге. В 1941 году в период высшей точки ведения “молниеносной” войны такая процедура Гитлеру уже больше не была нужна. “Упущенное” он наверстал в 1943 году: при помощи личного “высочайшего” указа он продлил срок закона о полномочиях на неопределенное время. Однако и еще раз в данном конкретном случае этот закон должен был быть утвержден в последней по своему счету “правогосударственной” мере предосторожности решением рейхстага 94 голосами при 31 воздержавшемся.

На тонкой, готовой вот-вот порваться, легальности (законности) этого акта о полномочиях 1933 года покоилось все то. что облеченные неограниченными полномочиями власти декретировали в законах и постановлениях в течение последующих 12 лет. К слову сказать, полномочия в определенной части несколько позже были переданы уполномоченному за четырехлетний план развития, председателю совета министров имперской обороны, пока, наконец, Гитлер с началом войны сам не провозгласил себя окончательно верховным законодателем.

Разрушение, выхолащивание сущности правового государства нацистами нашло свое отражение и в демонтаже прав и свобод граждан, предоставляемых им Веймарской конституцией. Факт поджога здания рейхстага 27 февраля 1933 года правительство Гитлера использует в качестве предлога, чтобы на следующий же день при помощи чрезвычайного декрета рейхспрезидента “В защиту народа и государства” отменить действие каталога основных прав (ст. 114, 115, 117, 118, 123. 124 и 153) на неопределенный срок^[11].

Это означало ограничение личных свобод, права свободного выражения мнений, свободы печати, объединений и собраний; означало вмешательство в тайну почтово-телеграфной и телефонной связи, нарушение неприкосновенности жилища – домашние обыски и конфискации, а равно ограничение собственности даже за пределами соответствующих законов.

Омерзительное законодательство о евреях, начиная с имперского закона о гражданах от 15 сентября 1935 года и закона о защите немецкой крови и немецкой чести от той же даты, было противопоставлено мировоззрению о человеческом достоинстве – ядру идеи о правовом государстве; основным правам и обязанностям немецких граждан, согласно Веймарской конституции, были противопоставлены не конституционные права и обязанности, а соответствующие положения партийной программы национал-социалистов^[12].

Посредством многочисленных указов фюрера осуществлялось полное выхолащивание правовых законов, наступала сплошная унификация общественной и политической жизни. Так. после запрета в феврале 1(ВЗ года КПГ, 22 июня того же года была запрещена СДПГ. Другие политические партии самораспустились в конце июня – начале июля 1933 года.

При помощи закона “против образования новых партий” (14 июля 1933 г.), который устанавливал меру наказания в качестве помещения в исправительный дом до 3 лет или заключения в тюрьму на срок до 3 лет, было завершено удушение политической жизни в стране. В качестве единственной легальной политической партии была определена национал- социалистическая германская рабочая партия (НСДАП)^[13].

В мае 1933 года были унифицированы профсоюзы. Вместо них нацисты создали так называемый “Германский трудовой фронт”, куда входили в принудительном порядке все, “творящие при помощи интеллекта и кулака”. Это псевдопрофсоюзное объединение выполняло функции политической фильтрации и контроля за населением. Лидеры профсоюзов в ходе акции трансформации независимых профсоюзов в “Германский трудовой фронт” были арестованы и помещены в концлагеря.

Соответствующей принудительной кооперацией была охвачена и творческая общественная жизнь. Так, “духовные творческие личности” были унифицированы при помощи имперской палаты культуры.

Унификация глубоко затронула федеративное государственное устройство. 30 января 1934 года “Законом о переустройстве рейха” и 14 февраля 1934 года “Законом о ликвидации рейхсрата” было создано централизованное унитарное государство. Сюда же тесно примыкает и “Закон об имперских наместниках” от 30 января 1935 года^[14].

Тем самым нацисты покончили с самоуправлением земель. Был создан институт наместников правительства (штатгальтеров). Наместники одновременно являлись и гауляйтерами – руководителями земельных организаций фашистской партии. Им были даны весьма обширные полномочия: смещать глав и членов правительств земель, государственных чиновников и судей, распускать ландтаги и назначать новые выборы, издавать местные законы. Позднее ландтаги были вообще упразднены. В итоге такой законодательной “деятельности” самоуправление земель и местное самоуправление было заменено невиданной до того централизацией управления во главе с нацистской партией. Тем самым был грубо нарушен институт разделения властей на уровне земель в пользу провинциальных деспотов.

Несколько позже, в июле 1934 года Веймарское правовое государство окончательно прекратило свое существование. Причем на основании закона от 24 марта 1933 года Гитлер выступил и как “верховный судья”. Это было связано с расправой над Ремом и другими фюрерами штурмовых отрядов 30 июня 1934 года и с законом от 3 июля того же года, который легализовал это массовое убийство. 13 июля 1934 года, выступая в связи с этим перед рейхстагом, Гитлер заявил: “…Если же кто-нибудь захочет упрекнуть меня в том. почему мы не привлекли для осуждения (Рема и других главарей штурмовиков – прим. А.С.) обычные суды, то ему я могу возразить только одно: в этот час лишь я один нес ответственность за судьбу немецкой нации и тем самым был высшим судьей немецкого народа”^[15].

О декоративности рейхстага, о чем уже говорилось, свидетельствует еще один весьма примечательный факт. Так, после расправы 30 июня 1934 года над Ремом и другими социал-революционными представителями, их нужно было заменить в рейхстаге. В связи с этим 3 июля 1934 года была издана следующая законодательная “поправка” к закону о выборах 6 марта 1924 года. Сущность этой поправки сводится к следующему: “Депутат рейхстага теряет свой мандат, если он покинул ряды национал- социалистической партии или был исключен из ” нее. Преемника его назначает вождь национал-социалистической фракции рейхстага. Вождь фракции рейхстага не обязан считаться ни с территориальными расположениями выборных округов, ни с очередностью кандидатов, намеченных в выборном списке”^[16]. Такое назначение депутатов, помимо всяких выборов, на основании закона от 3 июля 1934 года получило “законное” обоснование и применялось на всех уровнях выборности в органы власти и местного самоуправления. Данный пример свидетельствует о нарушении гражданских прав – основы правового государства, а также нарушении принципа связанности законом (господства законов).

Как уже отмечалось, Гитлер в качестве единственного конституционного органа сохранил рейхстаг, принизив его, правда, до уровня клики. А вот плебисцитный элемент конституции – народный опрос и народное голосование – довел до рутинной бессмыслицы, использовав закон от 14 июля 1933 года. Это он делал, чтобы снова и снова иметь возможность утверждать самого себя и чтобы распространять иллюзии среди народа о законности его “правового” государства^[17].

Насколько хрупким он сам чувствовал такого рода узаконение, говорит тот факт, что Гитлер при любой возможности неизменно призывал в качестве своей свидетельницы волю провидения.

Инициатива “референдума” находилась. согласно закону, исключительно в руках правительства. О характере проводимых “народных голосований” могут свидетельствовать два конкретных примера. Так, два проведенных референдума (12 ноября 1933 г. по вопросу о выходе Германии из Лиги наций и 19 августа того же года по вопросу о передаче президентских функций Гитлеру) были проведены в условиях невиданного фашистского террора, в ходе которого преследованиям подвергался каждый, пытавшийся уклониться от голосования или заподозренный в отрицательном голосовании. Тем самым воля узурпаторов государственной власти получала “всенародное одобрение”.

Параллельно унификации государственной и общественной жизни в Германии следовало и выключение из политической (а нередко и физической) жизни политических противников, так называемых государственных врагов. Согласно актам полиции безопасности, к ним относились: сторонники коммунизма, марксизма, еврейство, политизирующие церкви, масонство, политически недовольные (нытики), национальная оппозиция, реакция, черный фронт, экономические саботажники, преступники-рецидивисты, лица, производящие аборты, гомосексуалисты, а также государственные изменники^[18]. Поэтому не случайно жертвами массового убийства в июне 1934 года пали как лица внутрипартийной оппозиции, так и консервативные, а равно церковные противники режима. При помощи акции “покоя и порядка” против якобы мятежных сил в СА (штурмовые отряды – прим. А.С.) нацистское партийное руководство и СС с согласия рейхспрезидента и рейхсвера устранили социал-революционных представителей в национал- социалистическом руководстве, которые до сих пор стояли на пути авторитета Гитлера у рейхсвера и крупных промышленников, выступая против монополий.

Вопрос “неприкосновенности” основных конституционно-правовых установлений Веймара, т.е. существа правового государства, в условиях фашистской диктатуры был решен в пользу ликвидации, отмены этих установлений. Фундамент свобод личности был похоронен, когда основные права потеряли свою юридическую силу. Законодатель стал инструментом тоталитарной политики. Принцип разделения властей был разрушен. Гарантии правовой безопасности граждан были аннулированы. Правовое государство было разрушено до основания.

Отмечая факт глубокого развала Веймарского правового государства в условиях нацизма, современные немецкие политологи констатируют, что на его место заступило тоталитарное государство с его “идеей расового права” (Альфред Розенберг) и, в конечном итоге, с его “правовым порядком”, основанным на абсолютистской воле фюрера и национал-социалистической идеологии, с порядком, имеющим в философско- нравственном смысле только общую оболочку, а именно – писанное право^[19]. Таким образом, от правового государства осталась только пустая бессодержательная оболочка.

Что касается характеристики “конституции” национал-социалистической диктатуры, то, несмотря, на внешне-легальный ход национал-социалистического захвата власти, основные конституционно-правовые идеи и формы Веймарской конституции заменялись новым правовым порядком. Новая конституция фашистского государства была осуществлена путем взлома конституции Веймара^[20].

Спорным, по мнению автора данной монографии, является утверждение отдельных немецких авторов о том, что “третий рейх” якобы был республиканской диктатурой^[21], правительство которой посредством изобилия законов снова воссоздало бездушное командно-бюрократическое государство.

Апологеты этого утверждения ссылаются на то, что уже правительства Папена и Шлейхера (1932 г.) были авторитарными правительствами, которые, в конце концов, смогли управлять только с помощью рейхспрезидента и его права на чрезвычайные указы согласно статье 48 Веймарской конституции.

Тот факт, что Гитлер формально не отменил Веймарскую конституцию и не распустил рейхстаг, не может быть определяющим для умозаключения о наличии “республиканской диктатуры”. Это была лишь ширма для внешнего потребления. Фактически же вся полнота законодательной и исполнительной власти, притом реальной власти, была в руках никем и ничем неограниченного диктатора Адольфа Гитлера, некоронованного правителя “третьего рейха”, узурпировавшего государственную власть и сосредоточившего ее в своих руках как деспота.

Новое государство претендовало на то, чтобы стать “народным, фюрерским” государством, поскольку, согласно идеологии германского фашизма, непосредственно все “и об организациях, и о действиях народа” решал на принципе личной ответственности только фюрер, “облеченный доверием всего народа”. Нацистами усиленно насаждалось “единство государства, движения и народа”. В конце концов, дело было поставлено так, что к правам человека, обоснованным в международном праве, за пределами государства гражданин не мог уже больше апеллировать.

Демократические выборы в “народном, фюрерском” государстве были демонтированы в пользу аккламации. “Выборы снизу, – отмечал теоретик фашизма Карл Шмит, – со всеми остатками имевшей до последнего времени место выбираловкой прекращаются. Выборы становятся отбором”^[22].

“Отбирать” было правом “фюреров” различного ранга, право аккламации было отдано фактически узурпатору. В данном случае в очередной раз были попраны политические права (в немецкой трактовке – гражданские – прим. А.С.), как основа правового государства, и принцип господства правового закона.

К середине 1934 года национал-социалистическое господство было уже повсеместно установлено и закреплено. Тем самым был совершен, как уже отмечалось, переход к “абсолютистскому” государству фюрера. Как “фюрер и рейхсканцлер” А. Гитлер объединял отныне всю государственную власть в своих руках. Как ранее уже было сделано в национал-социалистической партии, и государство – сверху донизу – было также организовано по принципу фюрерства. предельно жесткой централизации по вертикали.

Принцип фюрерства, вождизма был распространен в остальном на все политические, общественные, экономические и культурные сферы (см. приложение). Укомплектование штатных должностей – только “сверху”, никаких выборов, никаких коллегиальных решений, безграничное повиновение подчиненных и абсолютная персональная ответственность начальников. Причем, наряду с государственными функционерами и функционеры партии действовали точно также, как “носители публичной власти”. Как видим, вместо института разделения властей и принципа демократизма – деспотизм.

Так выглядел конституционный порядок в “третьем рейхе”. Свою собственную конституцию национал-социализм никогда не создавал. Фактически она была создана при помощи изобилия законов, отметавших все правогосударственные, демократические и социальные принципы Веймарской конституции.

С установлением господства национал-социализма НСДАП, которая до 1933 года была в первую очередь “боевой партией против Веймарской республики”, выполнила свою задачу с захватом власти, но не стала в результате этого излишней. “НСДАП” остается, чтобы люди оставались национал-социалистическими”, – провозглашает министр пропаганды И. Геббельс^[23].

По воле фашистского руководства институты государства при помощи воспитания, пропаганды, при поддержке юстиции и полиции должны были создать такое положение в стране, при котором “только национал-социализм является воздухом, которым мы дышим” (Геббельс)^[24].

Министерство пропаганды подчиняет всю общественную жизнь режиссуре нацистской партии. Даже “спонтанный” характер массовых акций регулируется правовым путем: “от народных голосований” до “ночи имперского хрусталя” 1938 года.

Став государственной партией, НСДАП не правила только сама. Она была связана с государственным аппаратом в огромной мере в результате многочисленных личных связей, а частично, также институционально, например, СС и полиция (“эсэсовское государство”). Различные организации правящей партии, как, например, “Гитлерюгенд”, к которой принадлежали все 10-18-летние подростки, или “Германский трудовой фронт” – объединение всех “творящих при помощи интеллекта и кулака” – и целый ряд других выполняли функции политической фильтрации и контроля за населением, функции унификации мышления и действия.

Поскольку, кроме того, было создано много специальных учреждений (например, уже упоминавшееся учреждение по проведению в жизнь 4-летнего плана развития хозяйства), часто имели место конфликты по вопросу компетенции и конкурентная борьба, которые, несмотря на кажущуюся монолитность диктатуры, оказывали на нее институциональное хаотическое влияние. Это явилось следствием нарушения принципа разделения властей.

Единение системы осуществлялось посредством института фюрера и безоговорочной преданности ему, а равно – посредством “народной”, массовой, националистической по своему содержанию, расистской и имперской идеологии. Эта идеология была обращена против евреев, марксистов и либерализма. В результате ее мир был ввергнут в новую мировую войну, чтобы обеспечить немецкому народу “жизненное пространство” при одновременном уничтожении и закабалении других народов.

Режим находил временную поддержку в широких кругах народа. Это обусловливалось разнузданной националистической пропагандой и определенными экономическими успехами. Великодержавная идеология режима долгое время находила корпоративный отклик в вооруженных силах, в кругах крупной промышленности и имперской бюрократии. Вместе с тем, следует подчеркнуть, что с самого начала возникло сопротивление режиму со стороны рабочего класса, церкви, а в завершающей части – и со стороны определенной части офицерского корпуса. Однако побежден был режим не изнутри, а объединенными силами союзников по второй мировой войне.

Фашистское государство, громко декларируемое как “правовое”, создает рафинированную, отлаженную систему наблюдения и контроля за народом. Полиция, шпионы, огромная армия нештатных осведомителей (на каждые пять домов – один осведомитель), СА и СС – инструменты, при помощи которых национал-социалистическая партия расширяет и поддерживает свое господство, залезают буквально в голову и даже в постель рядового немца. Первые концлагеря для политических противников создаются уже в феврале 1933 года. Из СС (защитной личной охраны Гитлера) развивается под руководством сподвижника Гитлера по партии Г. Гимлера СС “как государство в государстве”.

В свете рассмотрения государства бесправия, выдаваемого при помощи фашистской чеканки как “правовое”, определенный интерес представляет положение и поведение судебной власти в условиях национал-социалистического тоталитарного государства, этой третьей государственной власти, призванной быть независимой. Реалии данного государства воочию подтверждают, что подобное государство создает себе такую юстицию, которая бы санкционировала все происходящее и которая бы посредством полного и безоговорочного подчинения “воле фюрера” отказалась бы от своей классической функции как независимой третьей власти в государстве.

Вместо общепризнанных во всем мире демократических принципов судопроизводства, обеспечения правовой безопасности граждан, ведущим принципом стала политическая целесообразность. “Теперь основой истолкования всех источников права, – заявил безапелляционно имперский фюрер в области права Г. Франк, – является национал-социалистическое мировоззрение в том аспекте, как оно представлено, прежде всего, в программе партии и выступлениях нашего фюрера. В отношении решений фюрера, которые выступают в форме закона или декрета, у судьи нет права на ревизию”^[25]. Как видим, провозглашается в очередной раз абсолютизм власти фюрера.

В отношении постановлений “народного суда”, который был создан в 1934 году для “осуждения по делам о государственной измене и измене родины”, по Франку, недопустимы “никакие правовые средства”. Тем самым правовое государство в одной из важнейших его частей – судебной власти – было передано на откуп “здоровому чувству народа”, охлократии толпы.

К самым потрясающим и одновременно неопровержимым свидетельствам четко функционировавшей корреспонденции между большинством немецких юристов и нацистским руководством с самого начала “третьего рейха” относится обыденность самовключения немецкой юстиции в национал-социалистическую систему господства. И это происходило в то время, когда для всего мира уже была очевидной, а для многих немецких граждан стала ощутимой, отмена всех гражданских свобод и прав человека. Также было совершенно очевидно, что в Германии людей преследуют, изгоняют или убивают в связи с их политическими взглядами или их расой. Это документировало грубейшее попрание принципа правовой безопасности граждан, как принципа правового государства.

Так, уже 7 апреля 1933 года, во время аудиенции у рейхсканцлера Гитлера президиум Германского союза судей заверил его в верноподданической преданности всех немецких судей; их решимости всеми силами сотрудничать в достижении целей, поставленных правительством. При этом было сделано примечательное утверждение, что “немецкий судья всегда выступал в поддержку государства, таким он останется и впредь”^[26].

Характерно, что в первой половине 1933 года в Союз национал- социалистических германских юристов вступило уже большинство из более чем 50 союзов юристов, и в первых рядах – Германский союз судей. При этом президиум последнего союза мог опираться на соответствующие решения своих организаций в землях. Так, в частности, состоявшееся 10 июня 1933 года в Веймаре заседание Тюрингского Союза судей вместе с подавляющим большинством прокуроров приняло единогласно совместное решение. В решении говорится: 1) Тюрингский союз судей в полном составе вступает в Союз национал-социалистических юристов с тем, чтобы в духе рейхсканцлера А. Гитлера помогать в строительстве нового германского государства и защищать его, следуя преданному выполнению своего долга, от внешних и внутренних врагов…; 4) Тюрингский союз судей признает себя приверженцем принципов фюрерства; 5) только арийцы могут стать членами Союза судей, никто не может стать членом Союза, кого в духе закона о возрождении профессионального чиновничества следует рассматривать как политически неблагонадежного^[27].

Съезд германских юристов 1933 года проходил затем целиком под знаком задач по “возрождению и преобразованию германского права, которое связано с духом крови немецкого народа, а также его творца, фюрера А. Гитлера”. “Благодарим его и торжественно заверяем, – говорилось на съезде, – что он может положиться на своих юристов, которые имеют только честолюбие обладать правом всегда маршировать в первой шеренге его соратников”. С поднятой в нацистском приветствии правой рукой и со ссылкой на бога поклялись в заключение съезда более 10 тысяч юристов перед “высшим германским судьей” А. Гитлером, “следовать за ним до конца дней своих”^[28].

Все это происходило как раз в то время, когда политический противник нацистов уже открыто, путем произвола подвергался многочисленным арестам, пыткам, изгнанию и убийствам со стороны государственных органов. Это происходило в период массового сожжения прогрессивных книг, бойкота еврейских магазинов, поддерживаемого и обеспечиваемого государством, во время, когда уже были созданы первые концентрационные лагеря.

Поэтому тем более удивительны все те потуги оправдать германскую юстицию, немецкого судью и прокурора от соучастия в террористических убийствах фашизма, которые имели место особенно в первые 20 послевоенных лет в политическом и юридическом сценарии ФРГ и которые еще до недавнего времени встречались порой, прежде всего, в правосудии ФРГ. Безусловно, было бы ложным выводом считать, что юридический механизм убийств только потому мог функционировать, что судейское сословие и прокуроры сплоченно дали письменное обязательство в своей верности национал-социализму. Имелось и определенное число тех юристов, в том числе судей, у которых “не доставало политической и мировоззренческой ориентации” национал- социализма, о чем фашистская служба безопасности неоднократно писала в своих донесениях. За этим стоит немало имен. Однако их действия и их готовность к самопожертвованию не могли ничего изменить в огромной массе юристов и, прежде всего, судей, в проводимом общем бесчеловечном развитии, так как юристы всех областей права согласны были с нацистскими преступлениями, активно участвовали в них или сознательно закрывали глаза на это. Тем самым подавляющее большинство юристов Германии грубо попрало принципы правового государства о независимости правосудия, о необходимости обеспечения правовой безопасности граждан, обеспечения разделения властей и связанности законом, прежде всего конституцией.

Характерно и отношение “фюрера и рейхсканцлера” А. Гитлера к юристам вообще и праву в частности.

Гитлер по своей натуре глубоко презирал любое право. Формула “право есть то, что полезно народу”, т.е. политическая целесообразность, скрывала за этим афоризмом его правовой нигилизм. Какой была его истинная внутренняя и внешняя установка к праву, такой она была и по отношению к юристам. Из одного его митинга в другой переходило выражение о том, что он не успокоится до тех пор, пока каждый немец не поймет, что это позор быть юристом^[29]. Совесть он называл еврейским изобретением. Вся его ненависть была обращена на судейское сословие. Людей и к тому же государственных служащих, которые были ответственны лишь перед правом и своей совестью, стоящими над властью, он рассматривал не иначе, как прирожденных противников.

Сильная критика юстиции содержалась в органе СС “Черный корпус”. Она особенно обострилась, когда Гитлер достиг зенита своей власти. В частности, в своей речи в рейхстаге 26 апреля 1942 года он обрушился на судей с бесчисленными нападками, ругал судей за форменный саботаж путем мягких приговоров и самозабвенную борьбу за формальное право^[30]. Гитлер потребовал и получил от рейхстага полномочие, согласно которому отныне любой нежелательный судья мог быть изгнан без всякого разбирательства со своей должности. О позоре подобного решения нет смысла больше распространяться. Так глава государства и рейхстаг грубо попрали принцип правового государства о независимости суда.

Национал-социалисты хорошо знали, почему они должны дать больше пространства перевоспитанию и воспитанию юристов. “Не реформа юстиции, а реформа юристов, – отмечал в связи с этим Карл Шмит. – Если и дальше должно продолжать свое существование независимое правосудие и, несмотря на это, все же не может иметь место механическая и автоматическая связанность судьи ранее принятыми нормами, то все зависит от вида и типа наших судей и чиновников. Никогда вопрос “как судить?” не имел такого решающего значения как- сегодня”^[31].

Было ли судейское сословие таким, каким его хотел видеть Гитлер? Судя по его резкой критике – не совсем. Видимо, ему хотелось видеть в судьях полностью запрограммированных в национал-социалистическом духе юридических чиновников.

В целом, судьи помогли фашистской диктатуре легализоваться, сделаться законной. Они несут ответственность за соучастие в ее преступлениях. Немецкие юристы в своем подавляющем большинстве сознательно изменили призванию и образу мыслей независимых юристов и сделали себя виновными по отношению к обществу, жизни и собственности индивида. К обычным и до сих пор еще порой применяемым аргументам для оправдания и самоамнистии относятся следующие:

– вроде бы сначала ничто не предвещало опасности, а потом уже было поздно;

– юристы верили в то, что благодаря их деятельности реализацию в жизнь фашистской идеологии удастся осуществлять в рамках правовой государственности;

– перед “мужами права” и справедливости якобы стояла задача путем их деятельности воспрепятствовать наступлению худшего для немецких людей, для граждан;

– этим путем якобы пришлось пойти в целях обеспечения собственной безопасности^[32].

Вместе с тем, придерживаясь принципа легальности (законности) для внешнего мира, Гитлер не перестроил судебный аппарат по принципу фюрерства; коллегиальное рассмотрение дел, принцип голосования и тайна совещания судей остались неприкосновенными. Более подробно деятельность судов в период нацизма будет рассмотрена в соответствующих отраслях права.

Одной из причин заката Веймарской конституции и конституирования нацистского фашистского государства явилось состояние и направленность учения о государстве и праве. Выхолащивание нацистами сущностных правогосударственных принципов Веймарской конституции явилось запоздалым, но ужасным плодом формального мышления о правовом государстве, которое для того, чтобы как можно больше быть “терпимым”, хотело противопоставить форму закона его содержанию. Подобное формалистское мышление не способствовало вере в то, чтобы норма могла стать общеобязательной для всех, а также в то. что “справедливость” является чашей весов правового государства.

Подобный позитивизм нашел свое выражение у Венского государствоведа Ганса Кельэена, который в своей работе “Общая теория о государстве”^[33] называл любое государство правовым государством и характеризовал его как идеал демократии при условии отсутствия вождизма. Тем самым расхождение в условиях Германии в разные, стороны так узко понимаемой правогосударственной организации и требований ее содержания, с одной стороны, и ожиданий народа, с другой, облегчило путь к диктатуре.

Прежде всего, в данном случае имело место недостаточная способность различать между юридическим верховенством конституции как основной и высшей юридической формой, которая находится над государственными властями – законодательной, исполнительной и судебной – и отдельными законодательными актами. В этом отношении примером само собой разумеющегося положения может служить Основной закон ФРГ. В статье 1, пункт 3 Основного закона говорится: “Нижеследующие основные права обязательны для законодательной, исполнительной и судебной власти как непосредственно действующее право”. В статье 20. пункт 3 этого же закона закреплено: законодательная власть связана конституционным строем, исполнительная и судебная власть – законом и правом. В статье же 79, пункт 3 Конституции ФРГ зафиксировано, что “не допускаются изменения настоящего Основного закона, затрагивающие разделение Федерации на земли, принципы участия земель в законодательстве или принципы, закрепленные ст.ст. 1 и 20”. Тем самым закреплено юридическое верховенство конституции.

Неспособность для многих немецких юристов понять различие между конституцией как высшей юридической, верховенствующей формой и отдельными законодательными актами, изданными на ее основе, явилась существенной причиной непонимания перехода от конституционного государства к государству бесправия. Закон о полномочиях, который выключил существенный элемент правового государства – принцип разделения ветвей государственной власти – не был бы принят рейхстагом, если бы всем депутатам на принципе общей теории уголовного права было бы ясно, что тем самым своими голосами они прокладывают путь демонтажа Веймарской конституции. Вместо этого большинство конституционалистов придерживалось мнения, которое Герхард Аншюц, один из известнейших правоведов того времени, в своем комментарии к конституционной грамоте прусского государства от 1850 года (это было положено в его комментарий Веймарской конституции) сформулировал так: “Конституция не стоит над законодательной властью, а находится лишь в диспозиции к ней, поскольку конституция является в действительности только законом, как и любой другой”^[34]. Подобное положение дел хорошо знакомо и нам. На протяжении десятилетий советской власти официальная юридическая доктрина в Советском Союзе не акцентировала юридического верховенства Основного закона СССР, ставя конституцию на один уровень с простым законом. На деле же, в повседневных реалиях у нас нередко постановления правительства имели больший вес, чем нормы Конституции, которые, к тому же, не рассматривались как непосредственно действующее право и не могли быть использованы судами при обосновании своих решений. Нужно ли говорить о том, какой огромный ущерб правам и свободам граждан, состоянию законности в СССР и в республиках, входивших в него, был нанесен в результате отрицания верховенствующей юридической роли Конституции, да и превалирования государственного права (юридического позитивизма) над конституционным правом.

В связи с дальнейшей демократизацией в Федеративной Республике Германии, за последние несколько лет в этой стране были опубликованы некоторые работы, проливающие определенный свет на состояние теории государства и права в нацистском фашистском государстве^[35]. Так, в сборнике статей^[36] К.Д. Виланд в своей работе упор делает на учении о государственном праве и доказательно раскрывает помощь реакционных германских государствоведов при создании и поддержке нацистского государства. При этом он не скрывает имена. В коротких биографиях таких юристов как К. Шмит, Э. Форстхоф, Э.Р. Хубер. В. Вебер, О. Коэльройтер, Т. Маунц, Ф. Бербер, У. Шойнер. Р. Хён, X. Крюгер, К. Ларенц, Ф.Э. Вольф, К.А. Эккард, опираясь на анализ специальной литературы и частично на неизвестные до последнего времени документы нацистского периода, он раскрывает их теоретическое и практическое пособничество нацистскому режиму как юристов-профессионалов.

Эти юристы были интегрированы в фашистские организации и активно вносили значительный вклад в дело укрепления террористического режима. До захвата нацистами власти этот вклад состоял в “минировании Веймарской республики”^[37]. а также в борьбе с демократическим содержанием бывшего тогда в силе учения о государственном праве. После утверждения фашистского государства многие государствоведы были вообще изгнаны из учебных заведений по причинам политического или антисемитского характера. Пример типично нацистского обхождения с неугодным оппонентом и противником представляет жизненный путь и путь страданий социал-демократического и еврейского государствоведа X. Хеллера.

Как свидетельствует К.Д. Виланд, государствоведы нацистско-фашистского государства юридически обосновали стоявший на повестке дня террор. Хотя содержательно-методологическая сторона фашистоидного учения о государстве требует дальнейшего исследования, автор обращает внимание на его некоторые главные типичные черты. При этом он тематизирует основное содержание “трудов” нацистских государствоведов. Эти “труды” составили единую систему узаконения, а равно консолидации фашистского насильственного господства и нацеливали эту систему:

– на выхолащивание до полного отрицания основных демократических принципов конституции и на создание как главенствующего в государстве “принципа фюрерства”;

– на юридическое прикрытие реального демонтажа основных прав и свобод человека и гражданина, зафиксированных в Веймарской конституции;

– на безусловное отклонение идеи связанности и ограничения законом (господства закона) всей публичной деятельности независимо от того, насколько правовые обязательства ни были бы возложены на фашистские органы власти, т.е. действия по приказу свыше оправдывало любое беззаконие, в т.ч. и массовые убийства.

Участие каждого из вышеупомянутых юристов оценено К.Д. Виландом дифференцированно, но, в целом, ни один из них не был ни критиком, ни участником движения Сопротивления. Поэтому К.Д. Виланд с полным правом говорит о “гротескной ретроспективной фальсификации истории”^[38] в связи с попыткой К. Ларенца, Т. Маунца и других, так называемых юристов-корифеев обелить себя.

Лишь небольшая группа государствоведов вела себя по отношению, к “передовым бойцам фашистского движения” пассивно: они не поддерживали диктатуру Гитлера. Такие личности, как Г. Аншюц, М. Драт, К. Шмидт, X. Краус или X. Петерс являют собой доказательство того, что, среди прочего, внутреннее и прочное демократическое правовое мировоззрение юриста не допускает его стать сообщником человеконенавистнической и нацеленной на войну общественной системы, даже если он не нашел в себе силы встать на путь к активному сопротивлению. Антифашистским активным государствоведам таким, как В. Абендрот и некоторым другим, грозила постоянно потеря жизни.

Другой автор Б. Рютерс в своей работе, вышедшей в ФРГ в 1988 году под разоблачающим названием “Право, лишенное содержания”^[39], также не останавливается перед тем, чтобы назвать таких еще живущих в Германии известных юристов как Карл Ларенц, Теодор Маунц и Франц Виакер. Предметно, с фактами и документами в руках он показывает их решающий вклад в формирование национал-социалистической правовой науки. Из всего изложенного Б. Рютерс делает для своих современников во всех странах мира главный вывод: борьба с тоталитарной системой юридическими средствами должна вестись наступательно еще до захвата власти диктатурой.

Перейдем теперь к рассмотрению германского фашистского государства в свете теории государства и права.

История теории фашистского государства и права до сих пор в основном базируется на концепциях и определениях, данных Коминтерном и входящими в него партиями. Но речь в них шла, как правило, о характеристике фашизма как политического движения, а не как специальный анализ с точки зрения теории государства и права или же специально с позиций правового государства. С точки зрения правовой науки в данном случае не совсем точно обстоит дело с обобщениями в отношении фашизма, так как они базировались опять-таки на установках и концепциях Коминтерна о фашизме^[40].

История исследования теории фашистского государства и права в различных аспектах была обогащена немарксистскими авторами. Сюда, прежде всего, следует отнести работы Ф. Ноймана, Э. Френкеля и Н. Поуланцаса. Немало по анализу фашистских теорий сделал и Р. Кюнль^[41]. Заслуживает внимание и монография Дитера Брюгемана^[42].

Рассмотрим основные положения анализа теорий фашизма о государстве и праве этими авторами.

Одним из послевоенных аналитиком фашистского государства был Ф. Нойман.

Центральным тезисом, который выдвигает Нойман и подкрепляет подробным материалом, является то, что при рассмотрении фашистского государства в Германии не идет речь ни о какой монополистической системе государственной власти. Более того, государство характеризуется бессистемностью, отсутствием унификации, крайне выраженным отсутствием формы. Нойман выводит последовательность “все более увеличивающегося разложения государственного характера режима”, причем свои умозаключения он сделал на базе детального анализа материала фашистского германского государства периода 1933-1944 годов^[43].

Чтобы доказать свой основной тезис, он рассматривает антагонистическое отношение между государством и национал- социалистическим движением. Это является для него одной из структурных характерных черт политического и государственного господства фашистов. В противоположность к тоталитарному государству центральной характеристикой национал-социализма является тоталитарное движение. Возникает, так сказать, новая политическая форма: тоталитарное движение (негосударственное образование) все более и более вытесняет на второй план тоталитарное государство. Поэтому, по Нойману, фашистское государство не может больше быть характеризовано предельно точно, как государство. В этом смысле Нойман сделал определенный вывод: “Но что же тогда за структура у национал- социализма. если речь не идет о государстве? Я осмелюсь утверждать, что мы имеем дело с такой общественной формой, в которой господствующие группы прямо контролируют остальное население без посредства, по крайней мере, рационального, принудительного аппарата, до сих пор известного как государство. Эта новая социальная форма не развилась еще полностью, но тенденция к этому имеется, и она опережает государственную сущность режима”.

В противоположность к этому умозаключению можно возразить, что Нойман сравнивает таким образом рассматриваемое государство с буржуазным государством в условиях конкурирующего капитализма, а, равным образом, с государством на первых фазах его монополистической стадии. Также и отдельные доказательства его центрального тезиса не могут убедить, хотя они и подкрепляются интересными частичными материалами. Например, нацистское фашистское государство, в понимании Ноймана, не является больше единым и суверенным. Оно не устроено более бюрократически рационально, не имеет более постоянного контроля сверху. Вместо этого произошли разложение государственного суверенитета, переход принятия решений от государственного аппарата к национал-социалистической партии. Эти отношения между политическим движением и государственным аппаратом никоим образом не могут быть справедливыми.

Далее Нойман исходит из того, что национал-социалистическая партия и фашистское движение присвоили себе существенные публично-правовые полномочия и функции обычного государственного аппарата и поэтому партия существует одновременно как государство в государстве. Национал-социализм разложил традиционную государственную бюрократию и тем самым, в целом, право и государство.

Между тем один и тот же материал, как его представляет Нойман, позволяет сделать выводы о том, что влияние фашистской партии на государственный аппарат не является ничем иным, как его фашистской политической ориентацией.

По Нойману, функционирование фюрера означает отрицание государства. Фюрер объединил в своем лице функции верховного законодателя, верховной исполнительной власти и верховного судьи. Он является фюрером партии, вермахта и народа. В его лице объединяется власть государства, народа и движения. Нойман говорит о том, что власть фюрера олицетворяет собой неограниченное единство всех властей.

Не вдаваясь здесь в детали, в разбор определенных ошибок в умозаключениях Ноймана, вместе с тем следует подчеркнуть, что все это не следует понимать, как отрицание государственности, а наоборот, как специфическая форма (в том числе система унификации) развития буржуазного государства, которое одновременно выражает разложение определенных, присущих ему до последнего времени, либерально-демократических характерных черт и структур.

Разложение государства выражается у Ноймана, не в последнюю очередь, в разложении понятия права и буржуазной законности в условиях фашистской диктатуры. Он делает различие по отношению диалектики права и террора в фашистском государстве, прежде всего между техническими правилами и правом, затем между политическим и рациональным понятием закона. Любое высказывание, мероприятие или распоряжение какого-то определенного обладателя власти может считаться законом, т.е. общеобязательным властным предписанием. Но это еще не право (да правом и не может быть – А.С.). В неопределенном, абстрактном политическом смысле законом является любое регулирование суверенной власти независимо от ее формы и ее содержания. С этой позицией фашистской теории права Нойман не может согласиться, так как он вообще видит в генеральной норме (общеобязательность нормы – А.С.) специфическую дифференцированность современного понятия права. Законом для него является только то, что выступает в форме всеобщих, общечеловеческих ценностей и понятий и поэтому есть разум и воля одновременно. Но это касается в фашистском государстве только одной части норм, характеризующихся как право и закон. Вместо общеобязательности нормы во всевозрастающей степени выступают не определенные правовые принципы, генеральные оговорки, а индивидуальные меры, т.е. не нормативно-правовые акты, рассчитанные на бесчисленное количество раз применения, а индивидуально-властные акты. “Абсолютное отрицание всеобщности закона…, – делает вывод Нойман, – является ядром национал-социалистической теории права”. Нойман также и в этом вопросе совершенно верно усматривает формы проявления национал-социалистического государства. Разумеется, были уже и до фашистского государства формы государства, для которых принцип законности и абсолютное признание права как главного социального регулятора не были типичными в плане моделирования типового общего правила поведения. С другой стороны, следует исходить из того, что фашистское государство характеризуется бесправным террором и произвольным использованием права: ломка (отрицание) права и право (гражданское, торговое, хозяйственное) в их противоречивом единстве были господствующими методами фашистской диктатуры. Это, безусловно, правильный вывод Ноймана.

Эрнст Френкель на основе своего личного опыта в качестве адвоката в Германии в период с 1933 г. по 1938 г. высказывался о фашистской диктатуре, как о “двойном государстве”, о существовавших одновременно друг возле друга государствах, в одном из которых его собственные законы способствовали представлению его как уважаемого всеми правового государства и одновременно как государства, базирующегося на чрезвычайных мерах и попирающего те же самые законы. Данный постулат был ядром его характеристики нацистского фашистского государства в Германии^[44].

По словам Э. Френкеля, это было нормативное государство и прерогативное государство, государство законности, но и одновременно государство превалирования политического над законностью. Тот факт, что это было в то время еще правовое государство, определялся для Френкеля необходимостью капиталистической экономики – норменштаат (нормативное государство). Для него “государство норм” и “государство мер” не были дополнительными категориями. Это были конкурирующие методы, а, следовательно, в конечном счете, методы господства фашистского государства, в котором один (второй – А.С.) исключал другой.

Несмотря на типичное для “двойного государства” “сосуществование друг возле друга рациональности и иррациональности”, несмотря на доминирование господства произвола власти в отношении рациональной калькуляции отношений в государстве, “двойное государство” остается, тем не менее, постоянно для Френкеля государством. Речь для него идет не о едином государстве, а о государстве, которое осуществляет свое господство путем произвола в политической и путем разума в экономической областях.

Возможно, что нигде так предельно четко не проявилось определение Френкелем “двойного государства”, как там, где двухколейность не парализовала, в конце концов, государственный аппарат в сфере управления. Государственному окружному начальнику Гитлер противопоставил крайсляйтера, бургомистру – руководителя местной партийной группы (ортсгруппенляйтера), оберпрезиденту – гауляйтера, отраслевому министерству – имперскую отраслевую группу партии, имперской канцелярии – партийную канцелярию, управлению в целом – многочисленных “особоуполномоченных фюрера”. При этом политическая инстанция постоянно подминала государственную: ведь партия же “командует в государстве”, контролируя все, организуя слежку. С увеличением продолжительности войны она также все более расширяла свои административно-командные полномочия. Речь шла об идеократическом государстве с одной монопольной государственной партией.

Все это привело к путанице. В пику тезиса Френкеля о “разуме государства в экономической области” Д. Брюгеман говорит о возникшей путанице^[45]. Путаница сделала, в конце концов, невозможным ответственное руководство административными и правительственными делами.

И “тотальная” борьба с преступностью была двухколейной: за счет уголовного наказания (особенно лишения свободы) и концлагерей. Двухколейность имела место и в мировой политике. В частности, в ходе конфликта в Испании в 1938 году, когда имперское правительство опубликовало “закон о воспрепятствовании участия в гражданской войне в Испании”, оно одновременно отправляло туда пресловутый легион “Кондор”, о чем, как это ни странно, знал каждый немец.

Нижнее дно в правовой политике росло все быстрее, как фактор бесправия и превалирования политического, политической целесообразности над законностью: содержание извращенного правового порядка, нарушающее, попирающее, отрицающее право, становилось все более очевидным.

Что касается тактики насаждения “правопорядка” в третьем рейхе, то там бесправие, нарушение законности протаскивалось постепенно, подспудно, как ползучая контрреволюция. Эта постепенность позволяла затем использовать в целях режима общественное правосознание. Каждый раз еще более худшее становилось на место просто худшего. Однако все это подавалось так, что значительная часть населения склонялась к мнению принять случившееся, как оно есть, так как “могло быть еще хуже”.

Постановку вопросов и посылки к ним в отношении фашистского государства в Германии содержит работа Поуланцаса “Фашизм и диктатура”^[46]. Суть его выводов заключается в том, что фашистское государство является именно “формой государства в рамках капиталистического типа государств”, но только “формой чрезвычайного государства”, поскольку нельзя проследить, как законосоразмерные тенденции к фашизации государства не встречают сопротивления финансового капитала. Поуланцас глубоко рассматривает вопросы значимости идеологической функции и идеологических институтов фашистского государства.

Структура господства фашистского государства была описана Р. Кюнлем и В. Абендротом как союз между фашистской партией и верхними классами капиталистического общества^[47]. Этот союз поддерживался совместными интересами по существенным вопросам государственного и общественного устройства, в частности, в отношении подавления рабочего движения, ликвидации демократии, создания неограниченной террористической диктатуры, расширения властных полномочий государства, изменения сфер влияния господствовавших империалистических сил в мировом масштабе. В случае, если категория “союз” не охватывает взаимодействие стоящих друг возле друга сил, а выступает как комплексное единство различных сил. то Абендрот и Кюнль характеризуют эту категорию непременно в том направлении, которое теоретически правильно отражает практику фашистской диктатуры. Речь идет о единстве между фашистской партией и монополистическим капиталом. Это единство, в свою очередь, характеризуется наличием разнообразных внутренних противоречий^[48].

Кюнль применял свою точку зрения к самым различным постановкам проблемы при исследовании фашистского государства и права с позиций политологии. Например, в этом аспекте он рассматривал проблему взаимоотношений между фашистской партией и государственным аппаратом исполнительной власти. По его мнению, после захвата власти фашистами исполнительный аппарат государственной власти в своей совокупности никоим образом не превратился в орган фашистской партии. В этой связи он указывает на то, что административный аппарат, юстиция и военное руководство были приняты фашистским правительством, в общем, и целом в таком состоянии, в каком они были в январе 1933 года, т.е. важнейшие посты занимали представители высших слоев старых господствующих классов.

С одной стороны, делает из этого вывод Кюнль, высшие классы буржуазного общества, таким образом, ни в коей степени не уступили всю политическую власть фашистской партии, а сохранили опорные пункты в исполнительном аппарате (это не совсем точно, по моему мнению – А.С., так как недооценивается сохранение фашистами представителей высших классов в государственном аппарате). С другой стороны, он с полным правом требует ответа на вопрос, как и в какие отрезки времени было проведено определяющее влияние нацистской партии в исполнительном аппарате в деталях, какое сопротивление и какие условия действительно должны были быть преодолены при этом или же изменены.

Сущность фашистского государства в Германии характеризуется также его функциональной деятельностью. В этой связи открытый терроризм выступает в качестве доминанты метода господства. Этот терроризм по ту сторону всех буржуазных либерально-демократических гарантий правового государства и демократических свобод рассматривался “нормально” осуществляемым методом господства с 1933 г. по 1945 г. В отличие от этого, террор в эксплуататорских государствах, предшествовавших фашистскому, носил, в целом, временный, преходящий характер. Он осуществлялся, как правило, в форме чрезвычайного положения в периоды непосредственной угрозы крупному капиталу.

Открытый террор – далеко не единственный аспект функциональной деятельности фашистского государства. В этой связи крайне необходимо указать на идеологическое манипулирование населением, а равно на социальную демагогию, которые прямо и постоянно были связаны с открытым терроризмом. Открытый терроризм нацистского фашистского государства был прикрыт идеологически иррациональным покрывалом и основан на расизме и антисемитизме, которые были характерными особенностями фашистской диктатуры германского крупного капитала. Национал-социалистическая партия с самого начала своего политического существования представляла расизм в экстремистских формах. С созданием фашистской диктатуры он стал государственной доктриной и служил в качестве идеологической доверенности террористической внутренней политики, а равно агрессивной внешней политики, нацеленной на мировое господство.

Нацистский фашистский расизм, прототип которого с конца XIX века базировался на расистской и антисемитской идеологии буржуазии, в том числе мелкой буржуазии, не был и не мог быть научным. Научно-мыслящие этнологи его всегда отклоняли^[49]. При этом следует иметь в виду, что нацистский фашистский расизм нельзя снижать до уровня лишь антисемитизма, хотя он и составляет его ядро. Для германских фашистов большинство населения земли, помимо евреев, и это, прежде всего, народы Азии и Африки, относились к неполноценным расам, а равным образом к “недочеловекам”, на долю которых якобы выпало то, чтобы их угнетали, господствовали над ними и эксплуатировали их расы господ, в первую очередь, арийцы.

Расизм и его махровая разновидность антисемитизм были средствами борьбы с марксизмом и рабочим движением. Марксизм выдавался в качестве “еврейской самодельщины”, пролетарский интернационализм – как борьба за создание “еврейского мирового господства”, Октябрьская революция – как победа “еврейского большевизма”. В конце концов, все более или менее демократические институты и идеологии были заклеймлены как “еврейские” независимо от их классового и общественно-политического содержания: буржуазно-демократические категории и понятия правового государства, законность, нравственная и гуманистическая сущность права как всеобщего правила для поведения в обществе были оценены нацистами как “еврейско- либералистические” поделки^[50].

К сущности фашистского государства, не в последнюю очередь, относится также осуществление государственной власти самой реакционной частью монополистического капитала при помощи системы массовых организаций, которые в своем взаимодействии с государством не только помогали охватывать организационно любую социальную группу населения, но и контролировали эти группы политически, а также способствовали как их террористическому подавлению, так и идеологическому манипулированию ими. Тем самым нацистский фашизм на государственном уровне создал германскому монополистическому капиталу ту меру согласия, ту массовую базу, без которой террористическое господство на более или менее длительное время было бы просто невозможно. Ведь к характерным особенностям государственных диктатур эксплуататорских классов принадлежит то, что чем меньше круг господствующих эксплуататоров, идеологий и институтов, тем более необходимой становится помощь этому незначительному меньшинству и его государственной диктатуре в создании определенной массовой базы. По-прежнему актуально звучит высказывание Талейрана: “Нельзя же долго сидеть на штыках”.

С сущностью фашистского государства неразрывно связана сущность фашистского права. Отношение тоталитарной диктатуры к праву, отмечает известный немецкий юрист Д. Брюгеман, характеризуется извращением права^[51]. Она извращает право посредством закона, да через возвеличивание закона, которое одновременно провозглашает его издевательское унижение: “Закон есть, закон”, ставя его на одну доску с афоризмом “приказ есть приказ” (в данном контексте – юридический позитивизм – А.С.) Диктатура не подчиняет себя закону, но делает закон как бы естественно присущим ее природе. В этом смысле она стремится господствовать “легально” (законно), чтобы казаться законной.

Это доказал в своей монографии “Извращение правопорядка” Фриц фон Хиппель^[52].

Понятие “легальность = законность” ввел в 1932 году видный теоретик фашизма Карл Шмит в ходе конституционно-правовой дискуссии^[53]. С его легкой руки это понятие стало широко использоваться в теории и практике нацистской юстиции.

Легальность, с технической точки зрения на право, не должна вводить в заблуждение. Также и тоталитарный аппарат власти, и как раз именно он, нуждается в строгой структуре порядка при помощи общеобязующих норм, не позволяя без них осуществлять руководство из центра. Легальность достигает у тоталитарного аппарата высшей меры равенства. Но равенство нужно ему, чтобы оставаться в живых, так как он живет (если только он не поддерживается из-за границы) за счет терпения со стороны массы подчиненных.

Таким образом, при помощи легальности = законности можно сохранять демократический правовой фасад государства, позади которого власть, возвышенная до верховенства над всем, стремится без какого-либо контроля осуществлять свои эгоистические цели. Именно этим путем пошел и Гитлер, использовав в своих целях статью 1 Веймарской конституции, которая гласит, что “государственная власть исходит от народа”. Он ее никогда формально не отменял.

Без сомнения, буржуазная либерально-демократическая законность разрушается в результате открытого террора, как характерной черты фашистской диктатуры. Поэтому системе господства монополистического капитала в условиях нацистского фашистского государства нужна была такая исполнительная власть и такая юстиция, которые бы, в конечном счете, не были связаны и ограничены никакими стабильными правовыми нормами. Это, в свою очередь, нашло отражение во взаимоотношениях между государственными органами внутри механизма государства, между государственными органами и массовыми организациями, между государственными органами и гражданами, а также между отдельными субъектами права.

Фашистский террор ломал существующие и унаследованные им законы – не в последнюю очередь Веймарскую конституцию – в зависимости от потребностей господствовавших классовых сил, связанных с внутренней или внешней ситуациями. Террористический произвол в широком плане осуществлялся за пределами нормативного регулирования.

Германские фашисты при совершении своих террористических актов не придерживались даже своих собственных нормативно-правовых актов. С одной стороны, при этом не следует упустить, что в нормативных актах нацистской фашистской диктатуры самым разнообразным способом пренебрегались завоевания народов в отношении права как выражения их суверенитета, а также в отношении прав человека и гражданина (международно-правовые стандарты в области прав человека). Но с другой стороны, нельзя пройти и мимо того, что немецко-фашистское государство господствовало в немалой степени также при помощи нормативно-правовых актов, как инструмента дисциплинирования и подавления. Безусловно, что правом все нормотворчество фашистского государства даже с натяжкой, с заковычиванием никак нельзя назвать. Ведь даже современный государствовед Германии Б. Рютерс, которого мы уже цитировали, говорит “о праве, лишенном права”, т.е. об извращении, выхолащивании сущностных признаков общепризнанного понятия права, прежде всего, таких его элементов как свобода, справедливость, равенство, нравственность, гуманизм. А это – уже не право с его общечеловеческими ценностями.

Но, вместе с тем, и при фашизме необходима была определенная мера моделирования типового государственного и общественного поведения, поддающегося предсказуемости и управляемости. Не в последнюю очередь обращение отдельных субъектов экономики между собой должно было быть урегулировано в соответствии с нормами гражданского права как частного права, что, как раз юридические и административные инстанции, и имели в виду в качестве условия, действуя согласно этим нормам. Именно поэтому фашистская система позволяла в определенных областях общественной жизни сохранять буржуазное право и буржуазную законность, но оставила за собой полномочия в любое время вмешательства в это право, по своему усмотрению, исполнительной власти, юстиции фашистского руководства, несвязанных никакими общеобязательными нормами права.

Таким образом, фашистская диктатура в Германии действовала как посредством права, так и посредством нарушения, извращения, попрания этого права.

Перейдем теперь к, рассмотрению вопроса извращения и применения права в отдельных отраслях права.

Так, уголовная юстиция образовала существенную составную часть нацистско-фашистской террористической системы. Хотя доля уголовной юстиции в отношении ко всему объему нацистско-фашистского варварства имела лишь незначительный объем, тем не менее, ее жестокость и ее размеры носили характер исключительности в истории человечества.

В качестве существенного признака этой юстиции действовала смертная казнь. Она была предусмотрена в 1944 году более чем за 40 составов “преступлений”. Общее число вынесенных в период фашизма смертных приговоров составляет около 80 тысяч^[54]. Из них 80% были приведены в исполнение.

Особо следует сказать о военных судах вермахта, этой четко отлаженный безжалостной машине. До середины 1944 г. (далее нет целостных данных) было вынесено 11664 сметных приговоров. Причем это число после разгрома фашистов под Сталинградом стало резко возрастать и год от года удваивалось. Об этом свидетельствуют официальные данные (1940/41:447 смертных приговоров; 1941/42:1673; 1942/43:2769; 1943/44:4118). Руководитель института военной истории бундесвера профессор Манфред Мессершмидт зарегистрировал путем тщательного анализа только за один месяц 1945 года такое число сметных приговоров, которое в пять раз превышало число смертных приговоров в Германской армии за всю 1-ю мировую войну.

В целом, нацистские военные суды вынесли 33 тысячи смертных приговоров из 80 тысяч смертных приговоров во всей фашистской Германии. При этом характерна деталь ужесточения приведения их в исполнение. Так, в то время как в 1-й мировой войне 2/3 осужденных, приговоренных к смертному приговору (102 человека) были помилованы, а казнено лишь 48 человек, во II-й мировой войне – 89% смертных приговоров, вынесенных военными судами, было приведено в исполнение.

По своей жестокости фашистская уголовная юстиция превзошла своих партнеров по оси “Рим-Берлин-Токио”. Так созданный Муссолини в 1926 году особый суд (по составу и судопроизводству это был типичный военный суд) вынес в ходе 5319 судебных процессов всего 29 смертных приговоров и в семи случаях – пожизненное лишение свободы. В Японии на основании “законов о мире” 1925 года было арестовано 6 тысяч человек и только около 10% было обвинено в совершении преступлений против государства, при этом характерно, что несмотря на принятие в 1928 г. новелл уголовного закона о введении наказуемости за государственные преступления в форме смертного приговора, смертная казнь была применена лишь дважды: к советскому разведчику Рихарду Зорге и его японскому коллеге Хозуми Озаки^[55].

Смертная казнь, разумеется, характерна не только для самой экстремистской части уголовно-юридической жестокости. Ее действительные размеры и ее дифференцированность изучены еще недостаточно.

Что касается применения смертной казни в условиях нацизма, то ее цепочка начинается с указа “О пожаре в рейхстаге” от 28 февраля 1933 года. Свое продолжение она нашла в применении смертной казни за так называемый экономический саботаж (1936 г.), за распространение новостей зарубежных радиопередатчиков (1939 г.), за похищение или разбазаривание предметов из “собрания металлов немецкого народа” (1940 г.), за производство абортов в качестве промысла (1943 г.) и закончилось в 1944 году с введением смертной казни за деяния, совершенные по чистой неосторожности, а именно, за неосторожное нарушение военного управления, особенно за неосторожное противодействие предписаниям по всеобщей мобилизации. Последняя смертная казнь в третьем рейхе была учреждена декретом от 26 января 1945 года в отношении тех лиц, которые при так называемых акциях по “прочесыванию местности” в пределах собственной территории Германии дадут военнослужащим неправильные сведения^[56].

По своей сущности нацистско-фашистская уголовная юстиция представляла собой уголовное законодательство и правосудие, отчеканенные под интересы самых реакционных кругов германской финансовой олигархии и ее помощников, объединенных в национал- социалистическую партию.

Уголовные законы германских фашистов носили, в соответствии с заложенными в них намерениями, волей, характер, отрицающий самые элементарные права человека. Они были направлены на обеспечение насаждения в массах преступной идеологии. Как специфическое средство государственных репрессий они были нацелены в особенности на то, чтобы упрочить господство насилия, подчинить всю общественную жизнь контролю национал-социалистической партии, парализовать волю и личные свободы индивида, путем угроз драконовским уголовным наказанием подавить любое сопротивление. Прежде всего, они были направлены на то, чтобы иметь возможность “законно” уничтожать политических противников и евреев.

Кроме того, целеустановки в отношении уголовно-правовых нормативных актов охватывали превращение уголовной юстиции в “управляемую юстицию”, ограничение ее компетенции в определенных областях (в частности, в пользу гестапо) и создание чуждых юстиции институтов с компетенцией уголовной подсудности (СС и полицейские суды).

Действовавшее с 1933 г. по 1945 г. германское уголовное право характеризуется большим числом трудно обозримых уголовно-правовых нормативных актов. Некоторые нормативные акты или держались в секрете, как, например, закон об имперской обороне от 21 мая 1935 года и пресловутый приказ о комиссарах от 6 июня 1941 г., или же становились достоянием общественности только через продолжительное время после принятия, как, в частности, указ об особом военно-уголовном праве от 17 августа 1938 года^[57].

Начало извращению права было положено тем, что указ от 29 марта 1933 года придал обратную силу указу от 28 февраля 1933 года о поджоге рейхстага, который за подобные действия содержал применение смертной казни. Согласно же закону (§ 307, п.2 УК), действовавшему в период совершения преступления, Ван дер Люббе угрожала, по максимуму, пожизненная каторга.

Далее, прусский закон 1936 года исключил административно-судебный контроль в отношении актов государственной тайной полиции. В 1937 году был ликвидирован институт президиума по делам судов (его полномочия были возложены на президента, как на орган управления юстиции, связанный дачей указаний), а вместе с этим была ликвидирована и гарантия подсудности законному судье. С началом войны судьи вообще, по желанию органа управления юстицией, в любое время могли быть переведены в другое место или могли применяться в другом месте на публичной службе. Кроме того, во все возрастающей мере политические дела изымались из ведения общих судов. В частности, дела о государственной измене и измене родине были изъяты у Верховного имперского суда в пользу вновь образованного политического “народного суда”, что явилось серьезным ударом по авторитету высшего суда республики, который вынес оправдательный приговор по делу Г.Димитрова и его товарищей, обвинявшихся в поджоге рейхстага. Это было расценено нацистами как нежелание данного суда “работать”.

Многочисленными стали случаи, когда закон осуществлял отчуждение прав на собственность по политическим мотивам со стереотипным дополнением, что возмещение из средств рейха не гарантируется. А это было грубейшее нарушение принципов правового государства.

В уголовных процессах были ликвидированы правогосударственные установки в отношении гарантий процессуальных прав подсудимого. Более того, осужденный, который освобождался из мест заключения в связи с оправданием по обжалованному приговору, мог в случае, если его дело было политическим, у ворот здания суда быть снова арестован, на этот раз гестапо, и отправлен в концлагерь.

Действие общих судов в концлагерях было исключено действием собственной подсудности СС. Так было решено высшим руководством СС, и никто не опротестовал этого беззакония. Кстати, и создание так называемого “народного суда”, особых судов и военно-полевых судов – все это было грубейшее нарушение статьи 105 Веймарской конституции, запрещавшей создание “исключительных судов”, а также изъятие из ведения своего законного судьи. Так число военных судов в ходе П-й мировой войны неуклонно росло: в декабре 1939 г. имелось 290 судов с 463 судьями; четыре года спустя – 687 судов с 1133 судьями.

Особые суды, в основном, действовали по делам о государственной измене. Созданы они были уже указом от 21 марта 1933 года^[58]. Против принятого решения особого суда не существовало никаких правовых средств защиты: неприкрытая расправа с политическими противниками. Ведь учения о надзаконном праве (прерогативе конституции), которое можно было бы противопоставить закону, о чем уже говорилось ранее, в Германии практически не было. Все это говорит, в известной степени, в пользу судей, которые следовали гитлеровскому законодательству, как традиционно законному любому законодательству. Однако свое “право” на ревизию законов, как это было в Веймарской республике, они не использовали.

Нацисты всесторонне извращали уголовное право, действующее право, так как цинично считали, что это право “не было достаточно гибко” для быстрого и радикального осуществления ими своих целей и, кроме того, с их точки зрения, оно было пропитано излишними правогосударственными гарантиями.

Первое основательное официальное вторжение нацистов в независимость судов было произведено при помощи закона от 29 марта 1933 года о порядке назначения и исполнения смертной казни^[59]. Всего в двух положениях данного закона было решено: во-первых, распространить положение § 5 указа о поджоге рейхстага, который среди прочего предусматривал смертную казнь за поджог, на события преступлений с 31 января по 28 февраля 1933 года, придав ему тем самым обратную силу; во-вторых, в законе было дано полномочие осуществлять смертную казнь через повешение.

Целенаправленность данного закона была очевидной. В первую очередь он был направлен против коммунистов, оклеветанных в глазах общественности как поджигатели рейхстага. Отныне смертная казнь за поджог рейхстага могла быть вынесена совершенно “законно”.

Закон представлял собой грубейшее нарушение общепризнанного принципа права, строжайше запрещавшего придание обратной силы уголовному закону, ухудшавшему положение обвиняемого или подсудимого. Имперский суд (верховный суд), однако, как высший суд рейха, не выразил никакого сомнения в том, чтобы применять этот закон. Тем самым было нарушено содержавшееся в § 2 УК запрещение придания уголовному закону обратной силы. Для имперского суда уголовный кодекс 1871 года был действенен лишь в том аспекте материального права – наказуемо преступление по нему или нет, а также в выборе вида наказания. Путем оставления на произвол судьбы этого важного правового принципа нацистам и удалось осуществить свое вмешательство в деятельность судов.

Закон о назначении и исполнении смертной казни через повешение был предшественником целого ряда изданных позже основополагающих изменений уголовного закона, в которых также выразительно была зафиксирована обратная сила, как, например, смертная казнь за похищение ребенка (1936 г.), при бегстве с места автокатастрофы (1938 г.), при насильственных преступлениях (1940 г.) и любых тяжких преступлениях несовершеннолетних преступников (1940 г.).

24 ноября 1933 года был издан закон об опасных рецидивистах и о мерах гарантий и исправления. Данный закон по своей внешней, кажущейся направленности охватывал якобы лишь криминальных преступников. Фактически же он был направлен против политических противников и лиц, преследуемых в расовом отношении. В последующем этот закон привел к уничтожению сотен тысяч людей в концентрационных лагерях^[60]. Причем помещение в концлагеря, как антигуманный акт, прикрывался лживым тезисом о так называемом “защитном аресте от гнева народных масс”.

Кроме того, в качестве “гарантий” рассматриваемый закон предусматривал “кастрацию опасных преступников против нравственности”, “запрет в отправлении профессии” и “выдворение из рейха”, т.е. грубейшее нарушение прав и свобод человека и гражданина согласно основ правового государства.

Целый ряд существенных материально-правовых и процессуальных изменений и дополнений принес с собой закон от 24 апреля 1934 года. Прежде всего, это было ужесточение положений о наказании за государственную измену и измену родине, создание так называемого “народного суда”, а равно придание обратной силы делам по “обеспечению общественной безопасности”, связанным с направлением в концлагеря.

Положения о государственной измене были составлены заново, а санкции ужесточены. Для всех тяжелых случаев (предусмотренных разновидностей способов поведения) отныне была предусмотрена смертная казнь. Покушение на государственную измену также каралось смертной казнью.

Открытое разочарование в результатах судебного процесса по поджогу рейхстага, т.е. фактический “отказ” работать верховного суда государства, и побудило нацистов к созданию так называемого народного суда. Им был необходим такой особый трибунал, который бы быстро и гибко, в соответствии с их представлениями, проводил бы судебные процессы по наиболее значительным политическим и уголовным делам. Ожидания и требования нацистов в этом плане в своей речи перед народным судом обнародовал Геббельс: “Исходить не из закона, а из принципа – долой этого человека”^[61].

К народному суду перешла от верховного государственного суда компетенция суда первой инстанции, т.е. рассмотрение так называемых дел о государственной измене и измене родине (§§ 80-93 УК.). Даже те процессы, которые уже начал вести верховный государственный суд, продолжил новый “народный” суд.

Создание “народного” суда было равнозначно созданию ужаснейшего юридического инструмента по совершению политических убийств. Между 1 августа 1934 года и 31 декабря 1944 года этим инструментом к смертной казни было приговорено 5124 человека из 15 тысяч подсудимых^[62].

Значительные антигуманные изменения УК и УПК были предприняты нацистами в результате издания 28 июня 1935 года 4-й новеллы по уголовному праву^[63]. В частности, широчайшее изменение принесла с собой новая редакция §§ 2 и 2″а” УК. Уголовный кодекс был “обогащен” определением нового “источника” уголовного права, а именно “созданием права в результате соответствующего применения уголовных законов” (т.е. – чисто судейское усмотрение), с отменой запрета обратной силы уголовного закона и отменой запрета института аналогии в уголовном судопроизводстве.

К существенным “новациям” УПК принадлежали введенные §§ 170″а” и 267″а”. Принятие этих положений с их резиновыми понятиями о здоровом чувстве народа” и “о руководящей идее” уголовного закона означало разрешение и, вместе с тем, указание для прокуроров и судей о допуске института аналогии при осуществлении уголовного права в интересах нацистской фашистской диктатуры. Кроме того, закон значительно расширял допустимые границы подследственного содержания под стражей, ликвидировал предварительное судебное следствие и провел, в целом, тем самым “реформу” по так называемому “устранению одностороннего связывания судов правовыми средствами”. Это означало ликвидацию главного принципа правового государства – связанности и ограничения законом.

Тем самым при помощи введения понятия “о здоровом чувстве народа” и “о руководящей идее” УК была также создана формально- юридическая возможность заклеймить в качестве преступника любого, неугодного гражданина, возможность преследовать его в уголовном порядке и физически уничтожить. И если уже “руководящая идея” УК была резиновым понятием, то правовое воззрение “о здоровом народном чувстве” широко открывало двери любому произволу. Составы уголовных преступлений в результате введения института аналогии получили характер норм чрезвычайных полномочий.

В качестве вывода можно отметить, что нацистско-фашистское уголовное законодательство, в основном, было сформировано в период с 1933 г. по 1935 г. и получило тем самым прочную юридическую базу. Уголовное право и уголовная юстиция соответствовали поставленной им задаче по охране власти и уничтожению политических противников. С чрезвычайно высокой законодательной интенсивностью германские фашисты создали с этой целью новые уголовно-правовые нормативные акты, а существовавшие до этого без оглядки отменили или в корне изменили.

В условиях разрушения Веймарской конституции и прежде всего путем чрезвычайных указов в спешном порядке была буквально прогнана целая программа уголовного законодательства. Тенденция подобного развития уголовного законодательства проявилась во все усиливающемся расширении составов преступлений с экстенсивно интерпретируемыми признаками, в угрозе применения с самого начала жесточайших видов наказания, а именно – смертной казни, как средства устрашения, а в равной степени – в адекватном к материальному уголовному праву последовательном выхолащивании уголовно-процессуального права. Все изменения сопровождались отменой уголовно-правовых, а равным образом, процессуальных принципов, которые существовали много десятилетий как результат проявления буржуазного демократизма и принципов правового государства, в частности, такие принципы, как запрет аналогии и придания обратной силы уголовному закону, а также реформация основ уголовного права.

Перейдем к рассмотрению содержания извращения трудового права.

Принцип фюрерства доминирует в нацистской Германии во всех областях, в том числе и в экономике. Имперские законы по вопросам условий труда и оплаты занимают место тарифной автономии социальных партнеров и по-новому “устанавливают” трудовые отношения в авторитарном смысле слова. Свободный выбор рабочего места ограничивается. Демонтаж прав лиц наемного труда свидетельствует о том, как далеко ушла НСДАП от ее “социалистических” начал и от принципов правового государства в отношении элементарных свобод индивида. Позиции работодателей укрепляются. Принцип капиталистической частно-собственнической экономики остается неприкосновенным для национал-социалистической партии.

Программы по обеспечению работой широких народных масс многим дают занятость. Вместе с тем, рабочий теряет право на организованное проведение действий по отстаиванию своих интересов, т.е. права на коалиции. Это – также попрание принципов правового государства.

Однако в мире труда создается мнимая гармония. Нацистам путем разнообразных комплексных методов, в том числе материальной заинтересованности, удается заполучить на свою сторону большую часть рабочего класса и тем самым создать предпосылки для перестройки хозяйства в целях производства вооружения и подготовки новой мировой войны^[64].

Как известно, уважение достоинства человека является ядром идеи о правовом государстве. В этом плане нацистское фашистское государство показало невиданные примеры преступлений против человечности. “Расовое” законодательство нацистов в кратком аспекте можно проследить на процессе принятия чрезвычайных законов в отношении евреев. В частности, бесчеловечность в отношении преследования, изгнания, уничтожения евреев выглядела следующим образом: исключение из духовной жизни – законы 1933 года; биологическое отделение – Нюрнбергские законы 1935 года; исключение из свободной экономики – имперская ночь хрусталя 1938 года; законы искупления; начало гетто – 1939 г.; закон о правоотношениях евреев в связи с наемом жилья; введение рабства на рабочем месте – 1940 г.; указ о занятии евреев трудовой деятельностью; лишение прав в уголовном праве и в исполнении уголовного наказания – 1941-1942 гг.; указ по уголовному праву в Польше, что имело также силу в отношении евреев. Эта трагическая цепочка завершилась в “окончательном решении” еврейского вопроса, которое свое отражение нашло в секретном указе от 1 сентября 1941 года.

Вместе с тем, с 1941 года издаются специальные законы, которые были направлены на физическое уничтожение не только евреев, но и поляков, советских граждан различных национальностей и граждан других государств. С поворотом в ходе П-й мировой войны не в пользу фашистов их уголовное законодательство нашло свое еще более эксцессивное содержание и форму.

Извращение права нашло широкое место в свободной адвокатуре.

Нацисты делали все для того, чтобы был адвокат – без института адвокатуры, право – без содержания (без прав), судья – без закона, суд – без судебного процесса^[65]. Иначе говоря, судебные права человека, как принцип и институт правового государства, были грубо попраны.

Грубейшим извращениям нацистами было подвергнуто также брачное и семейное право. Фашистское законодательство не остановилось перед тем, чтобы грубо влезть и в святая святых индивида – брак и семью. За период с 1933 г. по 1945 г. было проведено 86 нормативных регулирований этой правовой сферы, в том числе было принято 14 законов, 57 указов и предписаний, один устав и т.д.

Применение права и правосудие в вопросах брака и семьи отошли от буржуазной правовой мысли в этой отрасли и руководствовались изобретенным понятием, так называемого “германского правового чувства”, а равно из права, “связанного духом крови”^[66]. Всё это были краеугольные камни научно закамуфлированного “расово-законного учения о праве”.

14 июня 1933 года имперским правительством был принят закон о предотвращении болезненной наследственности поколения. Согласно данному закону, для обеспечения роста и развития здорового населения Германии допустима была принудительная стерилизация^[67]. Это был первый закон германского фашистского государства, который путем так называемого “осмысленного” заключения брака регулировал вопросы потомства. Только в 1974 году этот пресловутый закон был отменен в ФРГ^[68].

15 сентября 1935 года был принят закон “О защите германской крови и чести”. Он призван был служить как “искоренению” нечистой расы, так и воспитанию отдельного человека и всего народа в “духе чистоты расы и здорового наследия”^[69]. Это был единственный закон в области брачного и семейного права, который был принят германским рейхстагом^[70]. Все остальные законы были приняты имперским правительством.

Для принятия “расовых законов” рейхстаг приглашен был в Нюрнберг. Обнародование законов было проведено здесь на съезде национал-социалистической партии. Отныне заключение браков между евреями и гражданами государства с германской или родственной им кровью было запрещено. Мужчина, нарушивший этот закон, наказывался лишением свободы в тюрьме или каторгой, женщина подвергалась моральному осуждению фактически в форме остракизма или же как жертва “расового позора” она выставлялась на всеобщий позор.

Расовый закон о гражданстве от 15 сентября 1935 года устанавливал, что гражданином рейха является гражданин государства германской или родственной им крови и только он является единоличным носителем полных политических прав в масштабе закона^[71].

Таким образом, в результате закона о гражданстве евреи были исключены из политической жизни, а в результате закона “о защите германской крови и германской чести” было осуществлено жестокое вмешательство в самую интимную область жизни, в образование межчеловеческих отношений. Расширение этой системы регулирования в области брачно-семейного права должно было преимущественно служить “расовой политике третьего рейха”^[72].

Расизм и его разновидность антисемитизм были объявлены ядром государственной политики. Это объявление носило одиозный фашистский нормативный характер^[73]. Расистская и антисемитская деформация, которая, прежде всего, характеризует фашистское брачное и семейное право, стала возможной лишь в результате активного участия в ней юридической науки, правосудия и законодательства (министерской бюрократии). На основе этой эффективной поддержки фашистской господствующей системе удалось создать самостоятельную систему регулирования в области брачного и семейного права с весьма ярко выраженным нацистским фашистским характером.

Расовое брачное, семейное законодательство фашистов было грубейшим попранием принципов правового государства, а именно – институтов гарантии свободы личности и правовой безопасности человека и гражданина.

На основании всего изложенного сделаем следующие выводы:

1. Национал-социалисты, широко использовав законные правовые демократические инструменты Веймарской конституции, довольно быстро разрушили Веймарское правовое государство.

Закон о полномочиях от 24 марта 1933 года одним ударом разрушил систему разделения властей. Он стал “основой основ” всего нацистского фашистского законодательства, играя при этом роль своеобразной конституции для переустройства всего государства. На данном законе под видом легальности покоилось все то, что облеченные неограниченными полномочиями власти Германии декретировали в течение 12 последующих лет.

2. Диктаторски управляемое государство возникло из либерального и социального, демократического права. Государственным принципом управления стал всеохватывающий принцип фюрерства, вождизма. Был совершен переход к абсолютистскому государству фюрера.

Рейхстаг был низведен до уровня клики. Плебисцитный элемент Веймарской конституции – народный опрос и народное голосование – были доведены до рутинной бессмыслицы.

Гитлер как рейхсканцлер, как фюрер германского народа узурпировал в своих руках всю государственную власть: он был верховным законодателем, высшим главой исполнительной власти, верховным судьей немецкого народа и верховным главнокомандующим вооруженными силами.

3. На место правового государства Веймарской чеканки заступило фашистское государство бесправия и произвола с его “идеей расового права” и, в конечном счете, с его “правовым порядком”, основанным на абсолютистской воле фюрера и национал-социалистической идеологии, с порядком, имевшим в философско-нравственном смысле слова только общую оболочку, а именно писаное право: свою собственную конституцию национал-социализм никогда не создавал.

Абсолютистское государство фюрера явилось специфической формой развития буржуазного государства.

4. “Третий рейх” был диктатурой, которая воссоздала бездушное командно-бюрократическое государство. Демократические выборы в народном фюрерском” государстве были демонтированы в пользу аккламации. Функционеры национал-социалистической партии рассматривались как “носители публичной власти”.

5. Нацисты осуществили демонтаж основных прав и свобод человека и гражданина, попрали принцип правовой безопасности, низведя личность до уровня бесправного существа.

На основе указов фюрера и законов правительства нацисты осуществили унификацию общественной и политической жизни в стране, удушив тем самым фактически всю демократическую жизнь в Германии. Единственной легальной политической партией (государственной) была определена НСДАП, Германия стала идеократическим государством.

6. В условиях нацистской фашистской диктатуры осуществлялось разложение государственности. Тоталитарное движение все более и более вытесняло на задний план тоталитарное государство. В условиях тоталитарной системы господствующие группы, в значительной мере, прямо контролировали остальное население зачастую без посредства рационального принудительного аппарата государства. При этом открытый терроризм выступал в качестве доминанты метода фашистского господства.

7. Структура господства фашистского государства основывалась на единстве между фашистской партией и монополистическим капиталом.

8. Господствующими методами фашистской диктатуры были разрушение демократического права и использование созданного фашистского нормативного права чеканки юридического позитивизма.

Фашистская диктатура в Германии действовала как посредством норм права, так и посредством нарушения этого права.

Фашистская диктатура была “двойным государством”, в одном из которых его собственные законы способствовали представлению его как уважаемого всеми правового государства и одновременно как государства, базирующегося на чрезвычайных мерах и попирающего право и те же самые законы.

9. Состояние учения о государстве и праве явилось одной из главных причин заката Веймарской конституции и конституирования нацистского фашистского государства. Выхолащивание реакционными учеными и нацистами правогосударственных принципов Веймарской конституции – ужасный результат формального мышления о правовом государстве.

Реакционные германские государствоведы оказали нацистам огромную помощь в практике создания, теоретико-правового обоснования и поддержке фашистского государства. Они юридически обосновали “законность” стоявшего на повестке дня террора и сформировали человеконенавистническую национал-социалистическую правовую науку.

Расизм и его разновидность антисемитизм выступают в качестве государственной доктрины фашистской Германии.

10. Юстиция была, с одной стороны, лишена, а с другой, сама отказалась от своей классической функции как независимой третьей власти в государстве и всецело выполняла только волю фюрера; ведущим принципом ее работы стала политическая целесообразность.

11. Уголовная юстиция образовала существенную составную часть нацистско-фашистской диктатуры. Уголовные законы отрицали самые элементарные права человека. Они были направлены на насаждение в массах преступной идеологии.

В уголовном праве, вопреки международно признанным нормам о запрете придания обратной силы закону и института аналогии, нацисты узаконили их. Они ввели противозаконные антигуманные “новации” о произволе судейского усмотрения в результате конституирования понятий “о здоровом чувстве народа” и “о руководящей идее” уголовного кодекса.

12. Авторитарному регулированию подверглось трудовое право. Расистской и антисемитской деформации в условиях германского фашизма подверглось также брачное и семейное право.

13. Нацистское руководство с целью “упрощения” судопроизводства ликвидировало общий надзор по делам судов, гарантии процессуальных свобод обвиняемых и подсудимых, подвергло извращению законодательство о судопроизводстве.

В отношении “народного суда”, особых судов, судов СС, военно-полевых судов не действовали никакие правовые средства защиты.

Судьи помогли легализоваться, сделаться законной фашистской диктатуре. Юристы и, прежде всего, судьи несут в Германии ответственность за соучастие в фашистских преступлениях.

14. Трагический опыт заката Веймарской республики и конституирования нацистского фашистского государства свидетельствует о том, что борьба с тоталитарной системой юридическими средствами должна вестись еще до захвата власти диктатурой.

1. Karpen U. Die geschichtliche Entwicklung des liberalen Rechtsstaates. Mainz, 1985. S. 85-101.

   Mickel W. (Hrsg). Handlexikon zur Politikwissenschaft. Bonn, 1986. S. 431-436; Fragen an die deutsche Geschichte. Bonn, 1986/87. S. 285-332. ↑

2. Fraenkel E. Der Doppelstaat. Frankfurt a. M., 1984, passim; Kühnl R. Formen Bürgerlicher Herrschaft. Reinbek bei Hamburg, 1971; derselb. Faschismustheorien. Reinbeck bei Hamburg, 1979; Neumann F., Behemoth, Frankfurt a.M., 1984; Brüggemann D. Die Rechtssprechende Gewalt. Berlin, 1962; Rüthers B. Die unbegrenzte Auslegung. Zum Wandel der Privatrechtsordnung im National-Sozialismus. Tubingen, 1968, 2. Aufl. Frahkfurt a.M., 1973, derselb. Wir denken die Rechtsbegriffe um… Weltanschauung als Auslegungsprinzip. Zürich, 1987; Restauration im Recht.

   Westdeutscher Verlag GmbH, Hamburg, 1988; Rüthers B. Entartetes Recht. Rechtslehrer und Kronjuristen im Dritten Reich. C.H. Becksche Verlagsbuchhadlung. München, 1988. ↑

3. Rüthers B. Entartetes Recht… a.a.o., S. 15 f. ↑

4. Restauration im Recht. Hamburg, 1988. ↑

5. RGBL 24.03.1933. Nv. 25; Конституции буржуазных стран. T. 1. – M.-JL: Государственное соц.-эконом. Издательство, 1935, с. 116. ↑

6. Конституции буржуазных стран. Т. 1. – М.-Л.: Государственное соц.-эконом. Издательство, 1935, с. 75. ↑

7. Там же. С. 76. ↑

8. Schmitt Carl. Das Reichshofhaltersgesetz. Berlin, 1933. S. 9. ↑

9. Brüggemann D. Die Rechtssprechende Gewalt. Berlin, 1962. S. 41. ↑

10. Конституции буржуазных стран. T. 1. – М.-Л.: Государственное соц.-эконом. Издательство, 1935, с. 120. ↑

11. RGBL. 28.02.1933. Nr. 17. ↑

12. Herrfahrdt Н. Die Verfassungsgesetze des Nationalsozialistischen Staates dem Text der Weimarer Verfassung gegenübergestellt. Marburg, 1935. ↑

13. Конституции буржуазных стран. T. 1. – М.-Л.: Государственное соц.-эконом. Издательство, 1935, с. 133. ↑

14. Там же. С. 118-120. ↑

15. Karpen U. Die geschichtliche Entwickluhg des liberalen Rechtsstaates… a.a.o., S. 98. ↑

16. Völkischer Beobachter, von 04.07.1934. ↑

17. Brüggemann O. Die Rechtsprechende Gewalt. Berlin, 1962. S. 42. ↑

18. Fragen an die deutsche Geschichte… a.a.o., S. 304. ↑

19. Handlezikpn zur Politischen Bildung. Bonn, 1986. S. 431-436. ↑

20. Huber E.-R. Verfassungsrecht des Grossdeutschen Reiches, 2. Aufl., Hamburg, 1939. ↑

21. Revermann Klaus. Stufenweise Durchbrechung des Verfassungs- systems der Weimarer Rebublik in der Jahren 1930-1933. Münster, 1959. ↑

22. Schmitt Carl. Staat, Bewegung, Volk. Hamburg, 1931. S. 35. ↑

23. Fragen an die deutsche Geschichte… a.a.o., S. 304. ↑

24. Ebenda. ↑

25. Ebenda, S. 310. ↑

26. Deutsche Richterzeitung, 5/1933, S. 155 f. ↑

27. Deutsche Richterzeitung, 7/1933, S. 220. ↑

28. Zum Deutschen Juristentag, Deutsche Richterzeitung, 10/1933, S. 265 ff. ↑

29. Briiggemann O. Die Rechtssprechende Gewalt… a.a.o., S. 36. ↑

30. Ebenda. ↑

31. Schmitt Carl. Staat, Bewegung, Volk… a.a.o., S.44. ↑

32. Schom H. Der Richter im Dritten Reich. Geschichte und Dokumente. Frankfurt a. M., 1959; Gribbom G. Nationalsozialismus und Strafrechtspraxis. Versuche einer Bilanz // Neue juristische Wochenschrift, München/Frankfurt a.M., 45/1988, S. 2845 f. ↑

33. Kelsen Hans. Allgemeine Staatslehre, Wien, 1925. ↑

34. Anschütz F. Verfassungsurkunde für preussischen Staat vom 31.01.1850, Berlin, 1912,1. Bd., Titel, S. 66. ↑

35. Rüthers B. Wir denken die Rechtsbegriffe um… Weltanschauung als Auslegungsprinzip. Zürich, 1987; derselb. Die unbegrenzte Auslegung. Zum Wandel der Privatrechtsordnung im Nationalsozialismus. Tübingen, 1968, 2. Aufl. Frankfurt a. M. 1973; derselb. Entartetes Recht. Rechtslehrer und Kronjuristen im Dritten Reich. München, 1988; Restauration im Recht. Westdeutscher Verlag GmbH. Hamburg, 1988. ↑

36. Restauration im Recht… a.a.o., S. 129. ↑

37. Ebenda, S. 130. ↑

38. Ebenda, S. 138. ↑

39. Rüthers B. Entartetes Recht… a.a.o., S. 15 ff, 210. ↑

40. Lewerenz E. Die Analyse des Faschismus durch die Kommunistische Internationale. Berlin, 1975; Zetkin C. Ausgewählte Reden und Schriften. Berlin, 1960, Bd. II, S. 689 ff; V. Weltkongress der Kommunistischen Internationale. Erlangen, 1973, Bd. Ill, S. 717 f. ↑

41. Kühnl R. Faschismustheorien. Rinbekbei Hamburg, 1979. ↑

42. Brüggemann O. Die Rechtsprechende Gewalt. Berlin, 1962. ↑

43. Neumann F. Behemoth. Frankfurt a.M., 1984, passim. ↑

44. Fraenkel E. Der Doppelstaat. Frankfurt a.M., 1984, passim. ↑

45. Brüggemann O. Die Rechtsprechende Gewalt… a.a.o., S. 33. ↑

46. Poulantzas N. Faschismus und Diktatur. München, 1973. ↑

47. Staat und Recht, Die Zeitschrift der DDR, 7/1989, S. 538. ↑

48. Kühnl R. Formen biirgerlicher Herrschaft. Reinbek bei Hamburg, 1979. ↑

49. Verfolgung, Vertreibung, Vemichtung. Dokumente des Faschistischen Antisemitismus 1933 bis 1935. Leipzig, 1983. S. 84 Pätzold K. Faschismus, Rassenwahn, Judenverfolgung. Berlin, 1975. ↑

50. Staat und Recht, Zeitschrift der DDR, 7/1989, S. 540. ↑

51. Brüggemann O. Die Rechtsprechende Gewalt. Berlin, 1962. ↑

52. Hippel, v., F. Perversität von Rechtsordhungen. Tübingen, 1955. ↑

53. Schmitt Carl. Legalität und Legitimität. Nachdruck der Ausgabe vonl932, 1988 Duncker U. Humblot, Berlin. ↑

54. Braunbuch, Kriegs- und Naziverbrecher in der Bundersrepublik. Berlin, 1965, S. 113. ↑

55. Müller J. Furchtbare Juristen. München, 1987. S. 211. ↑

56. RGBL, J. 20. ↑

57. RGBL, J. 139. S. 1455. ↑

58. RGBL, J. S. 136. ↑

59. RGBL, J. S. 151. ↑

60. RGBL, J. S. 995; RGBL, J., S. 1000. ↑

61. Broszat М. Zur Perversion der Strafjustiz im Dritten Reich / Vierteljahreshefte filr Zeitgeschichte (Stuttgart) 1958, S. 438. ↑

62. Wieland G. Der Jahrhundertprozess von Nürnberg. Berlin, 1986. S. 214. ↑

63. RGBL, J. S. 839; RGBL, J. S. 844. ↑

64. Более подробно об извращении фашизмом трудового права. Смотри: Die Zeitschrift der DDR “Staat und Recht”, 7/1989, S. 558 ff; Faschicmus und Arbeitarecht in der BRD. ↑

65. Подробно по этому вопросу:

    Seydel H. Die Freiheit des Anwalts // Juristische Wochenschrift 1936, S. 1818 f; // Anwaitsblat 1933, S. 89; Deutsche Richterzeitung 1933, S. 122; Gemeinsame Mitteilungen Reichsfachgruppenleiters Rechtsanwälte und der Präsidiums der Reichsrechtsanwaltskammer // Juristische Wochenschrift 1934, S. 3041; Racke W. Das Selbsthielferprogramm der deutschen Anwaltschaft // Juristische Wochenschrift 1934, S. 1309 f; Reifner U. Die Zerstörung der freien Advokatur im Nationalsozialismus // Kritische Justiz, 4/1984, S. 384 f; Jessen F. Rechtsfürsorge und Anwaltschaft // Die Rechtsauskunft 1932, S. 29; Klein W. Rechtsfriedensanwalt // Die Rechtsauskunft 1932, S. 43; Racke W. Dienst am Recht // Juristische Wochenschrift, 1/1936, S. 1; Gumbel E.I. Verräterverfallen der Freie. Berlin, 1929; König St. Vom Dienst am Recht. Rechtsanwälte als Strafverteidiger im Nationalsozialismus. Berlin, 1987. S. 56; Das Schwarzbuch. Tatsachen und Dokumente. Die Lage der Juden in Deutschland 1933, Wiederauflage Frankfurt a.V. (Berlin), Wien 1983, S. 107; Noack E. Der freie Anwalt im Dritten Reich // Juristische Wochenschrift 1936, S. 1746, 1749; Reifner U. Instutionen des faschistischen Rechtseystems, in: Reifner (Hrsg). Das Recht des Unrechtsstaates. Frankfurt a.M. 1981, S. 12 ff, 23 ff; Ostler F. Die deutschen Rechtsanwälte 1931-1941, Essen, 1982, S. 229 ff; Finke E. Liberalismus und Strafverfahrensrecht. Bonn, 1936, S. 26; Elenkel H. Der Parteigedanke im Strafverfahren. Deutsches Strafrecht, 1935, S. 145; derselb. Das deutsche Strafverfahren. Hamburg, 1943. S. 227; Hollermeier H. Im Namen des deutschen Volkes. Todesurteile des Volksgerichtshofs. Darmstadt/Neuwied, S. 35 ff; Messerschmidt H. u.Wüllner F. Die Wehrmachtsjustiz im Dienste des Nationalsozialismus – Zerstörung einer Legenda. Baden-Baden, 1987. S. 63 ff; Valtejus U. Kampfanzug unter der Robe Kriegsgerichtsbarkeit des 11. und 111. Weitkrieges. Hamburg, 1984. ↑

66. Schrunt R. Blutgebundenes Recht, Deutsches, 1934, S. 73; Gütt A., Rüdin A., Littke F. Zur Verhiitung Erbskranken Nachwuchs. Gesetze und Erlauterungen. Miinchen, 1936, S. 56. ↑

67. Frick W. Die Rassenfrage in der deutschen Gesetzgebung // Deutsche Juristerzeitung, 1934, S. 3, 6; RGBL J. 1933, S. 529. ↑

68. Müller J. Furchtbare Juristen. München, 1987. S. 230. ↑

69. Gütt A., Rudin Е., Ruttke F. Zur Verhiitung Erbkrankenen Nachwuchs… a.a.o., S. 65. ↑

70. RGBL J. 1935, S. 1146. ↑

71. RGBL J. 1935, 2(3). ↑

72. Более подробно по этому вопросу:

    Massfeller F. Erbkranker Nachwuchs, in: Die Rechtsentwicklung der Jahre 1933 bis 1935/36; Handwörterbuch der Rechtswissenschaft, Bd. VIII. Berlin/Leipzig,1937. S. 175; Gesetz zur Änderung des Gesetzes zur Verhütung erbkranken Nachwuchses vom 16.06.1935, RGBL J. S 773. ↑

73. Frick W. Die Rassenpolitik des Reiches // Zeitschrift der Akademie fiir Deutsches Recht, 1936, S. 5. ↑