Статья посвящена возможности применения принципа «contra legem» в правоприменительной практике как способа достижения социальной эффективности правового регулирования. Автором рассматриваются точки зрения различных авторов на возможность применения принципа «contra legem» в современной юридической практике и делается общий вывод об отсутствии необходимости использования данного принципа в связи с угрозой режиму законности.

В целях рассмотрения проблемы правоприменения «contra legem» (в переводе с латинского — «вопреки нормам закона^[1]») как способа достижения социальной эффективности правового регулирования необходимо, в первую очередь, обратить внимание на современное понятие законности в юридической доктрине, так как одно из противоречий в правовом регулировании связано с противопоставлением принципа законности и возможностью правоприменения принципа «contra legem». Законность, по мнению В.В. Демидова, представляет собой систему взаимосвязанных социальных, политических и юридических требований и их реализации в жизни общества (в совокупности общественных отношений, в функционировании правовой системы, в правотворческой, правоприменительной и иной деятельности государства)^[2]. Несомненно, данное определение является не бесспорным. Наиболее приемлемым, на наш взгляд, является понимание законности как идеи, требования и системы реального выражения права в законах государства, в самом законотворчестве^[3].

Исследование понятия законности не является предметом настоящей статьи, поэтому, не рассматривая различные подходы к понятию законности (как принципа юридической деятельности, метода государственного руководства обществом, как режима общественной жизни, как состояния), стоит отметить, что реальная беда правовой системы состоит в том, чтобы научиться создавать актуальные и справедливые законы и последовательно, настойчиво претворять эти законы в жизнь. В связи с этим неоправданны попытки противопоставления на этапе практической реализации понятий «законность» и «правозаконность». Интересы укрепления законности требуют не противопоставления данных понятий, а, напротив, их сближения^[4]. Принципы равенства, свободы, гуманизма, справедливости, которые лежат в основе идеи «правозаконности», являются абстрактными категориями, выходящими за пределы права. Вместе с тем, актуальность проблемы соотношения правового и неправового закона, по нашему мнению, не имеет практического значения для юридической науки. Поддерживая концепцию позитивного правопонимания, мы исходим из принципиального тезиса о том, что «правом должна признаваться любая норма, установленная или признанная государством, независимо оттого, соответствует ли она каким-либо ценностям»^[5]. Поэтому мы не разделяем мнение сторонников естественно-правового подхода, которые последовательно утверждают принцип верховенства естественного права, благодаря которому естественное право получает общеобязательность и государственную защиту. В связи с этим нельзя, например, согласиться с В.С. Нерсесянцем, признающим «что естественное право вне позитивного — это еще не право, а позитивное без естественного — это уже не право»^[6]. По справедливому мнению В.А. Толстика и Н.А. Трусова, если естественное право перестать называть правом, а назвать своим собственным именем (например, свободой, моралью, правовым идеалом, принципом), то абсолютно никаких последствий ни теоретического, ни практического плана это не повлечет^[7]. В этом случае сохранится позитивный потенциал «естественного права» как критерия для оценки действующего права.

Обоснованным представляется тот факт, что в случае если право, по нашему мнению, априори представляет собой несовершенное и противоречивое социальное явление, то действия субъекта правоприменения вопреки нормам закона (contra legem») могут признаваться способом достижения социальной эффективности правового регулирования, с помощью которого возможно достижение социально позитивного результата.

Конструкция «contra legem» не является новой для юриспруденции, своими корнями она восходит к римскому праву, в котором особое значение придавалось доктринальным источникам права, конструкция обхода закона понималась следующим образом: «Поступает против закона тот, кто совершает запрещенное законом; поступает в обход закона тот, кто, сохраняя слова закона, обходит его смысл»^[8]. Также интересным в этом смысле является суждение Юлиана в 27-й книге «Дигест Юстиниана»: «Тому, что установлено против смысла права, мы не можем следовать как юридическому правилу»^[9]. В советской юридической литературе высказывалось мнение против официального признания судебного правотворчества, которое может сводиться к тому, что подобное признание повлечет за собой нарушение принципа, согласно которому «судья подчиняется закону», и судья получит право при необходимости действовать «против закона» («contra legem»)^[10]. Например, А.В. Мадьярова приходит к обоснованному заключению о серьезном умалении в результате использования судебного прецедента такого неотъемлемого критерия правового государства, как гарантия гражданам заранее знать о юридических «правилах игры». Она же справедливо указывает, что в случае признания судебного прецедента в качестве источника права, необходимо быть готовыми к возможному появлению таких форм судебного нормотворчества, как «contra legem», которые достаточно хорошо известны англо-американской правовой системе^[11]. Как мы видим, в данных суждениях высказывается негативное отношение к возможности применения данного принципа, характерного для правовой семьи общего права, поэтому можно сделать вывод о том, что в отечественной юридической науке сложилось мнение о недопустимости применения принципа «contra legem». Вместе с тем, следует обратить внимание на то, что действие «против закона» необходимо отличать от понятия «правомерное злоупотребление правом».

Пониманию сущности правомерного злоупотребления правом может способствовать изучение, например, психологических факторов правомерного поведения. По мнению Е.К. Нурпеисова, одной из разновидностей правомерного поведения является то, что оно может быть детерминировано эгоистическими потребностями и создавать условия для развития личности при явном или скрытом игнорировании интересов общества и других людей (эгоистически ориентированное поведение^[12]). Последняя разновидность правового поведения представляет собой правомерное злоупотребление правом. Суть его состоит в том, что субъект права ставит свои интересы выше интересов третьих лиц, общества и государства. При правомерном злоупотреблении субъективным правом, как отмечает A.A. Малиновский, создается такая ситуация, когда несовпадающие друг с другом социальные нормы (правовые и нравственные) конкурируют между собой. «Управомоченный субъект, поступающий в соответствии с правовой нормой, осуждается обществом как нарушитель нормы нравственной. В данном случае субъект в рамках одного поведенческого акта поступает одновременно и правомерно, и безнравственно»^[13]. Возможность правомерного злоупотребления правом обусловливается существующими противоречиями между правом и нравственностью. Как справедливо отмечает О.И. Цыбулевская, правомерное злоупотребление правом «происходит при реализации субъектом своих прав в виде аморального использования правовых предписаний. При этом субъект не совершает правонарушений и не подлежит юридической ответственности»^[14]. В этом состоит главное отличие правомерного злоупотребления правом от применения «contra legem» как способа достижения социальной эффективности правового регулирования — аморальность целей субъекта права.

Между тем допустимость применения «contra legem» является одной из непростых и многоаспектных проблем правоприменения. Одним из аспектов данной проблемы является противоречие между такими глубинными характеристиками права, как гибкость правового регулирования, с одной стороны, и требование законности как необходимого атрибута построения правового государства —с другой, которое заключается в точном, строгом и неукоснительном соблюдении норм права. В связи с этим стоит обратить внимание на тот факт, что данное противоречие остро проявляется в случаях так называемого «морального выбора», когда одни правоприменители психологически склонны к вынесению законных, пусть и несправедливых решений, а другие стремятся принимать незаконные, но справедливые с их точки зрения решения. Однако в этом случае мы можем констатировать ситуацию, когда происходит деформация правосознания и складывается пренебрежительное отношение к такому фундаментальному принципу права, как общеобязательность. Вместе с тем, нельзя умалять значение, например, актов судебного конституционного контроля, которые ряд ученых наделяют нормативным характером^[15], а также роль судебного конституционного контроля в случаях устранения юридических коллизий и дефектов в действующем законодательстве^[16], с помощью которых возможно изменение либо признание недействующими норм права, не соответствующих объективным общественным потребностям. В связи с этим также стоит обратить внимание на то, что, например, согласно пункту «в» части 2 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 31 октября 1995 года № 8 «О некоторых вопросах применения судом Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия», суд, разрешая дело, применяет непосредственно Конституцию РФ (в качестве акта прямого действия), когда приходит «к убеждению, что федеральный закон, принятый после вступления в силу Конституции Российской Федерации, находится в противоречии с соответствующими положениями Конституции»^[17]. Следовательно, возможность применения «contra legem» не является актуальной для российской юридической практики, так как существуют иные закрепленные в законодательстве способы приведения правовых норм в соответствие с общественными потребностями.

Наряду с иными, одним из аспектов данной проблемы является то, что справедливость и целесообразность являются оценочными понятиями, и применительно к каждой правовой ситуации может быть огромное количество вариантов решения («где два юриста, там три мнения»). Вместе с тем, право представляет собой универсальный способ управления обществом, поэтому, если мы допускаем применение «contra legem», оно должно поддерживаться большинством членов общества как справедливое и целесообразное. Однако в России культура суда не отличается высоким уровнем, в отличие, например, от стран англосаксонской правовой семьи, где судебный прецедент традиционно является источником права, поэтому, на наш взгляд, применение в российской правоприменительной практике недопустимо. Вместе с тем, нельзя отрицать возможность своего рода «противодействия» правоприменительной практики в целом или отдельных правоприменителей вступившим в силу позитивным нормам. В.М. Баранов, анализируя необходимость прогнозирования вариантов противодействия закону, обращает внимание на то, что «особенно важно выявить, не окажется ли отрицательной правовая реакция на планируемый к изданию закону юридической (прежде всего судебной и административной) практики». Так, исследователь полагает, что «судам вполне посильно “затормозить” действие закона, если в этом сегменте жизнедеятельности сложилась иная практика, вступающая в конфронтацию с вновь вводимым правовым режимом»^[18]. Кроме того, как справедливо отмечает В.М. Баранов, нельзя сбрасывать со счетов возможность «доктринального противодействия». Как правило, в концепцию того или иного законопроекта «закладывается» одна научная позиция и отбрасывается, часто без объяснения причин, сразу несколько других^[19]. В такой ситуации ученые вправе отстаивать свою позицию и критиковать выбранный законодателем вариант.

В качестве примера допустимости принятия решения «против закона» можно привести примеры из истории зарубежной и российской судебной практики. Например, первый прецедент применения «contra legem» датируется 1610 годом, когда судья сэр Эдуард Коук, ссылаясь на принципы общего права, признал недействительным закон, принятый британским парламентом^[20].

В Указе Президиума Верховного Совета СССР от8 июля 1944 года «Об увеличении государственной помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям, усилении охраны материнства и детства, об установлении почетного звания “Мать-героиня” и учреждении ордена “Материнская слава” и медали “Медаль материнства”»^[21], в статье 20 содержался запрет женщинам, родившим ребенка вне официально зарегистрированного брака, обращаться в суд с исками об установлении отцовства и взыскании алиментов с отца ребенка. Многие судьи, считая данную правовую норму исключительно несправедливой, выносили решения против ее требований. Они обратили внимание на то, что статья 42-3 Кодекса законов РСФСР о браке, семье и опеке 1927года позволяет взыскивать алименты с фактического воспитателя на содержание детей, которые были приняты на воспитание. Вопреки ясно выраженной в Указе от 8 июля 1944года воле законодателя, суды расширительно истолковали статью 42-3 КЗоБСО РСФСР. В результате сложилась судебная практика, когда суд мог легко возложить на почти любого отца внебрачного ребенка обязанность по уплате алиментов, объявив его при этом «фактическим воспитателем»^[22].

Один из районных судов Кировской области вынес формально юридически верное, но несправедливое решение. Гражданин В.Г. Шукшанов проживал совместно со своей женой М.Е. Шукшановой и падчерицей В.О. Никулиной. Потеряв жену, В.Г. Шукшанов добровольно ушел из жизни. Однако нотариально заверенного завещания им составлено не было. Между тем право собственности на жилую площадь, а также денежные вклады в Сбербанке РФ и неполученная при жизни пенсия В.Г. Шукша-нова стали предметом судебного разбирательства между В.О. Никулиной и государством, чьи интересы представляла местная налоговая инспекция. Суд применил положения статей 540, 548 и 552 ГК РСФСР, которые определяют нотариальную форму завещания, переход права на принятие наследства и переход наследства к государству. С одной стороны, он признал истицу единственной наследницей собственности после смерти М.Е. Шукшановой и В.Г. Шукшанова, а с другой стороны, признал ее собственником лишь 1/4 наследственной массы, в том числе дома^[23]. Обращая внимание на то, что судебное решение противоречит нормам морали, необходимо задать вопрос, возможно ли в данном случае вынесение судебного решения «contra legem» в интересах В.О. Никулиной?

Стоит обратить внимание на высказанные в современной юридической литературе мнения против применения «contra legem». Так, например, А.В. Федотов выделяет ряд основных аргументов противников правоприменения «contra legem», которые являются не бесспорными и сводятся к следующему^[24].

1. Правоприменение «contra legem» представляет собой особую разновидность правотворческой деятельности, однако никакие правоприменяющие органы государства не имеют права осуществлять правотворческую деятельность, поскольку это противоречит принципам теории разделения властей. М.Н. Марченко, например, отмечает, что в правовой литературе не сложилось единого мнения относительно правомерности и допустимости судебного правотворчества^[25]. Признание правомерности правотворческой деятельности Конституционного Суда РФ может повлечь за собой конфликт с правотворческой деятельностью Федерального Собрания РФ. Кроме того, правотворческая деятельность суда «с неизбежностью умаляет значение закона». М.Н. Марченко обращает внимание на то, что авторы, придерживающиеся мнения о несовместимости судебного правотворчества с парламентским, исходят из двух самостоятельных посылок^[26]:

а) из отсутствия правовой основы для судебного правотворчества. Справедливо, так как судебный прецедент не признается в качестве источника права в Российской Федерации. Как отмечает Э.В.Габриелян, способность принять решение по принципу «contra legem», правоустановительная деятельность — прямое и неизбежное следствие существования независимого суда^[27]. Однако О.А. Попкова отмечает, что «поворот в сторону судебного нормотворчества был бы исторически не обоснован. Слияние правотворческих и нормотворческих функций противоречит идее разделения властей, закрепленной в статье 10 Конституции РФ»^[28];

б) из заведомого противопоставления правотворческой деятельности суда и создаваемого им прецедента, с одной стороны, правотворческой деятельности парламента и закона — с другой.

Между тем М.Н. Марченко утверждает, что «судебная правотворческая активность осуществляется в строгом соответствии с законом и на основе закона и при этом не только не противоречит законодательной деятельности парламента, а, наоборот, ее дополняет и обогащает. Анализ этой активности позволяет также с полной уверенностью говорить о несостоятельности тезиса о несовместимости судейского правотворчества с парламентским, о возможной подмене и дублировании первого вторым»^[29]. Однако нельзя согласиться с данным утверждением, так как оно не учитывает объективное диалектическое противоречие, которое может возникнуть между требованием закона и особым мнением отдельного судьи по вопросу разрешения конкретного правового спора. Вместе с тем нельзя отрицать позитивный аспект данного противоречия, так как возможность вынесения правоприменительного решения «contra legem» является более оперативным средством реагирования на изменяющиеся общественные отношения. Сущность этого противоречия состоит в том, что норма права, принятая парламентом, с одной стороны, несомненно, должна обладать большим авторитетом, чем правоприменительное решение, однако не может расцениваться как правовой идеал в случае несоответствия объективным общественным потребностям. Кроме того, М.Н. Марченко указывает на ряд особенностей судебного правотворчества, некоторые из которых можно подвергнуть критике. В частности, тезис о том, что «судебные правоположения вырабатываются судьями только на основе имеющихся норм и правовых принципов, а отнюдь не их субъективной воли»^[30]. В связи с этим стоит задать вопрос, а на сколько распространена практика конъюнктурных судебных решений, а также коррупционных проявлений, влияющих на содержание правовых актов судебных органов? Ответ на этот вопрос остается риторическим. Причина отступления от принципа законности в судебной деятельности, отмечает С.А. Иванова, заключается в «продажности» части судейского корпуса. «Вся абсурдность ситуации в том, что эта проблема обсуждается на самом высоком государственном уровне на протяжении уже нескольких лет, но никаких конструктивных механизмов ее решения еще не предложено. Напротив, коррупция, поразившая все наше общество, ежедневно продолжает поражать судебную систему»^[31].

Нельзя отрицать тот факт, что данные негативные проявления могут иметь место и при вынесении решения «contra legem». Кроме того, смежной с этой является проблема судебного усмотрения и его пределов^[32]. Таким образом, субъективная воля судьи при вынесении решения, несомненно, может являться одним из факторов, подрывающим авторитет закона, с одной стороны, вместе с тем, с другой стороны, может являться положительным моментом при вынесении решения в интересах граждан, в отношении которых может быть применено несправедливое правовое установление.

2. Если разрешить должностным лицам государства применять право «contra legem», то одни чиновники воспользуются этим правом, а другие нет. Одним из негативных последствий в этом смысле может явиться отсутствие единообразия правоприменительной практики. Кроме того, учитывая низкий авторитет судебной власти, а также возможность завуалированных коррупционных проявлений при вынесении решений «contra legem», на данном этапе развития системы российского права отсутствует необходимость наделения судов подобными полномочиями.

3. Представления о справедливости и целесообразности у всех правоприменителей разные, и справедливое и целесообразное решение с точки зрения одного правоприменителя может выглядеть несправедливым и нецелесообразным с точки зрения другого. Несомненно, данный тезис является оправданным, тем не менее, принципы справедливости, свободы, равенства и другие философские основания содержания права, с одной стороны, являются универсальными мировоззренческими категориями, с другой стороны, в процессе правового регулирования весьма сложным представляется избежать субъективизма в правоприменительной деятельности судов. В этом проявляется противоречие между социальной эффективностью правового регулирования (результатом которого является удовлетворение объективных общественных потребностей) и юридической эффективности правового регулирования (результатом которой является реализация позитивной нормы).

В связи с вышеизложенным, мы приходим к общему выводу о том, что правоприменение «contra legem» не является актуальным направлением гармонизации социальной и юридической эффективности правового регулирования в связи с возможными негативными последствиями, которые могут иметь место (коррупционные проявления при вынесении решений, подрывающие авторитет закона и ущемляющие права граждан, возможность судебного усмотрения при вынесении решений «против закона», различные представления о критериях справедливого правоприменительного акта у разных правоприменителей), и не может быть способом достижения социальной эффективности правового регулирования.

Перспективным направлением, в связи с этим, является формулирование эффективного механизма приведения содержания закона в соответствие со справедливостью и целесообразностью, которые являются одними из абстрактных критериев содержания права, связанного с идейно-теоретическим уровнем борьбы за содержание права^[33]. На практическом уровне борьбы за содержание права В.А. Толстиком, в частности, предлагается в общем виде следующий механизм приведения действующего закона в соответствие с критерием права, который реализуется в ходе осуществления правоизменяющей инициативы и включает в себя:

1) инициатора проверки права на соответствие его критерию (субъект, наделенный правом правоизменяющей инициативы);

2) субъекта правотворчества, установившего оспариваемую норму (Государственная Дума РФ, Президент РФ, Правительство РФ, министерства, соответствующие органы субъектов РФ и местного самоуправления);

3) четкие, детально прописанные процедуры (форма подачи запроса, обоснование несоответствия, сроки рассмотрения и т.п.)^[34].

Стоит отметить, перечень «субъектов правоизменяющей инициативы» не является нормативно закрепленным, однако к указанным субъектам можно отнести, например, граждан, обращающихся устно и письменно в государственные органы и органы местного самоуправления, должностных лиц (например, прокурора при осуществлении надзора за законностью, Президента РФ при реализации полномочий по приостановлению актов органов исполнительной власти субъектов РФ), государственные органы (полномочия высших органов судебной власти по отмене нормативно-правовых актов) и др.^[35]

Оносов Юрий Викторович — адъюнкт кафедры государственно-правовых дисциплин Нижегородской академии МВД России

E-mail: yurvik@rambler.ru

Статья опубликована в журнале «Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России», 2011, № 1 (14).

Источник: https://cyberleninka.ru/article/n/pravoprimenenie-contra-legem-sredstvo-obespecheniya-spravedlivosti-ili-ugroza-zakonnosti.

1. ru.wiktionary.org/wiki/contra_legem. ↑

2. Демидов В.В. Законность в современном российском государстве: Дис… канд. юрид. наук. — Н. Новгород, 2004. — С. 6. ↑

3. Теория государства и права: Учебник / Под ред. B.К. Бабаева. — М., 2004. — С. 527. ↑

4. См.: Сауляк О.П. Законность в правоприменительной деятельности: Дис… канд. юрид. наук. — М., 2001. — С. 32, 161. ↑

5. Толстик В.А. Борьба за содержание права: Монография / В.А. Толстик, H.A. Трусов. — Н. Новгород, 2008. — С. 20. ↑

6. Нерсесянц В.С. Основные концепции права и государства в современной России // Государство и право. — 2003. — № 5. — С. 7. ↑

7. Толстик В.А. Указ. соч. / В.А. Толстик, H.A. Трусов. — С. 16. ↑

8. Дигесты Юстиниана /Пер. с лат.; Отв. ред. Л.Л. Ко-фанов. — М., 2002. — Т. 1. — С. 113. ↑

9. Там же. — С. 111. ↑

10. См.: Туманов В.А. К критике концепции «судейского права» // Советское государство и право. — 1980. — № 3. — С. 111. ↑

11. См.: Мадьярова А.В. «Прецедентное право» в России: проблемный комментарий к законодательству и судебной практике (на примере регулирования экономических отношений) // СПС «КонсультантПлюс». ↑

12. См.: Нурпеисов Е.К. Психология правомерного поведения. — Алма-Ата, 1984. — С. 107. ↑

13. Малиновский А.А. Злоупотребление субъективным правом как юридический феномен: Дис. д-ра юрид. наук. — М., 2009. — С. 256. ↑

14. Цыбулевская О.И. Моральный аспект злоупотребления правом // Актульные вопросы частного права: Межвузовский сборник научных трудов / Отв. ред. Ю.С. Поваров, В.Д. Рузанова. — Самара, 2004. — C. 266—270. ↑

15. См., например: Радченко В.И. Публичная власть и обеспечение государственной целостности Российской Федерации. — Саратов, 2003. — С. 217; Непомнящих Е.В. Понятие правовой позиции Конституционного Суда Российской Федерации //Законодательство и экономика. — 2003. — № 10. — С. 11; Сивицкий В.А. Решения Конституционного Суда Российской Федерации как источник конституционного права Российской Федерации / В.А. Сивицкий, Е.Ю. Терюкова // Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. — 1997. — № 3. — С. 75. ↑

16. См., например: Лучин В.О. Конституция Российской Федерации. Проблемы реализации. — М., 2002. — С. 57; ВитрукН.В. Верность Конституции. — М., 2008. — С. 26, 34. ↑

17. Сборник Постановлений Пленума Верховного Суда РФ. — М., 1999. — С. 487 — 488. ↑

18. Баранов В.М. Прогнозирование вариантов противодействия закону как необходимое условие его качества (технико-юридический аспект) // Правотворчество и технико-юридические проблемы формирования системы российского законодательства в условиях глобализации: Сборник статей / Под общ. ред. С.В. Полениной, В.М. Баранова, Е.В. Скурко. — Н. Новгород, 2007. — С. 38. ↑

19. См. там же. — С. 38. ↑

20. См.: Четвернин В.А. Демократическое конституционное государство: введение в теорию. — М., 1993. — С.131. ↑

21. Ведомости СССР. — 1944. — № 37. ↑

22. Федотов А.В. Возможно ли применение contra legem в демократическом правовом государстве? // Журнал российского права. — 2002. — № 8. — С. 95. ↑

23. Снигирева Т. И наследство нынче стоит дорого // Российская газета. — 1999. — 10 марта. ↑

24. Федотов А.В. Указ. соч. — С. 93. ↑

25. Марченко М.Н. Об особенностях судебного правотворчества в России // Правотворчество и технико-юридические проблемы формирования системы российского законодательства в условиях глобализации: Сборник статей / Под общ. ред. С.В. Полениной, В.М. Баранова, Е.В. Скурко. — Н. Новгород, 2007. — С. 40. ↑

26. См. там же. — С. 40 — 41. ↑

27. См.: Габриелян Э.В. Конституция и модернизация // Российская юстиция. — 2010. — № 4. — С. 49. ↑

28. Попкова О.А. Усмотрение суда. — М., 2005. — С. 176. С утверждением о том, что признание судебной практики источником права противоречит идее разделения властей, согласны и другие современные правоведы. См., например: Загайнова С.К. Судебный прецедент: проблемы правоприменения. — М., 2002. — С. 63 — 67. ↑

29. Марченко М.Н. Указ. соч. — С. 41. ↑

30. Там же. ↑

31. Иванова С.А. Принцип социальной справедливости в правоприменительной деятельности (теоретические аспекты реализации) // Государство и право. — 2006. — № 1. — С. 22. ↑

32. См., например: БергЛ.Н. Судебное усмотрение и его пределы: общетеоретический аспект: Автореф. дис… канд. юрид. наук. — Екатеринбург, 2008. — С. 3; Попкова О.А. Усмотрение суда. — М., 2005; Абушенко Д.Б. Судебное усмотрение в гражданском и арбитражном процессах. — М., 2002; Подмосковный В.Д. Правовая основа судебного усмотрения по российскому законодательству: Дис. канд. юрид. наук. — Волгоград, 2004 и др. ↑

33. Толстик В.А. Указ. соч. / В.А. Толстик, Н.А. Трусов. — С. 118. ↑

34. Толстик В.А. От плюрализма правопонимания к борьбе за содержание права // Государство и право. — 2004. — № 9. — С. 20. ↑

35. Толстик В.А. Указ. соч. / В.А. Толстик, Н.А. Трусов. — С. 169 — 180. ↑