В настоящее время капитализм переживает новый, третий этап своего общего кризиса. Связанные с этим процессы неуклонно ослабляют и разрушают империализм, ведут его к неизбежной гибели. Поэтому финансовая олигархия империалистических государств, и в первую очередь США и ФРГ, в качестве крайнего средства поддержания своего господства использует метод насилия и произвола по отношению к своим политическим противникам. Основной удар монополистическая буржуазия стремится нанести по коммунистическим партиям, возглавляющим революционное и демократическое движение. Коммунистов заносят в «черные списки», лишают работы, объявляют «иностранными агентами», заключают в тюрьмы. В 38 капиталистических странах коммунистические партии запрещены и преследуются. Среди них коммунистическая партия Германии. В США компартия формально не запрещена, но лишена права на политическую деятельность, она не может иметь имущество, обязана регистрироваться в правительственных инстанциях в качестве «подрывной» организации и т. п.

Но, как всегда бывает в подобных случаях, гонениям и преследованиям стремятся придать теоретическое оправдание, видимость правомерности, законности. Нужда в этом особенно велика, потому что под давлением обстоятельств правительства США и ФРГ вынуждены заверять народы своих стран и всего мира в «приверженности демократии», «правам человека» и т. п. Так являются на свет доктрины, которые и сделаны предметом настоящего рассмотрения.

§ 1. Доктрина «бдительной демократии» и ее целевое назначение

1. В арсенале средств, с помощью которых американские и западногерманские юристы пытаются теоретически «оправдать» уголовное преследование коммунистов и других политических противников монополий, видное место занимает выработанная после второй мировой войны доктрина так называемой «бдительной демократии». Основное, назначение этой доктрины, получившей распространение в США и ФРГ, сводится к тому, чтобы найти теоретическое «оправдание» уголовному преследованию политических противников монополистической буржуазии еще тогда, когда (по признанию самих сторонников этой доктрины), они ведут правомерную, не противоречащую Конституции деятельность.

В обоснование этой доктрины приводятся различные «аргументы». Одним из ее сторонников является профессор университета штата Юта (США) Эдгар Боденхеймер. По высказанному им мнению, в правосудии действуют не только законы формальной логики, но также интересы политики, которые могут превалировать над нормами права в процессе их толкования и применения, особенно когда в социальном порядке «существуют резкие разногласия или неопределенность»^[1]. В качестве примера Боденхеймер приводит решение Верховного суда США, признавшее конституционными закон Маккарэна — Вуда и закон о контроле над коммунистами 1954 года, на основе которых ведется судебное преследование Компартии и других прогрессивных организаций США. Признавая, что решение Верховного суда не имеет юридической базы в Конституции Соединенных Штатов, Боденхеймер тем не менее оправдывает его тем, что «суд действовал в соответствии с внутренней «логикой» наших политических и конституционных идеалов, направленных на защиту свободного общества»^[2].

Для того, продолжает Боденхеймер, чтобы оправдать применение репрессивного уголовного закона к действиям, которые еще не являются преступными, следует опираться не только на Конституцию, но и на так называемые неформальные источники права, то есть такие, которые не воплощены в форму официального документа (принципы нравственности и справедливости, начала разума, политики и т. д. Неформальные источники права, в том числе «интересы национальной безопасности» и «жестокая необходимость», могут применяться даже тогда, когда они противоречат законам государства; их выбор должен, по мнению автора, принадлежать «судьям и великим государственным деятелям»^[3].

Таким образом, целевое назначение доктрины «бдительной демократий» сводится к оправданию административно-судебного произвола, который господствует в США и в других империалистических государствах. Вполне понятно, что указанная доктрина получила широкое распространение не только в теории государства и права США и ФРГ, но и нашла непосредственное отражение (как будет показано ниже) в уголовном законодательстве этих стран^[4].

2. Следует отметить, что западногерманские юристы в более циничной форме подчеркивают политическое назначение доктрины «бдительный демократизм». Западногерманский юрист Ульрих Шойнер, излагая рассматриваемую доктрину, пишет, что в современных условиях демократия как таковая не может быть просто демократией, а должна превратиться в «бдительную демократию, готовую к обороне». «Бдительная демократия, — пишет Шойнер, — не намерена давать свободу действия враждебным силам»^[5]. По логике Шойнера, народ должен быть отстранен от участия в защите демократии. Это должно стать исключительной прерогативой правительства и парламента. Он утверждает далее, что народ должен отказаться «от прямого участия в политических решениях». В этом, по словам Шойпера, «выражается намерение современного политического строя гарантировать господство политики парламента и подавить в самом зародыше политически вредные элементы»^[6].

Доктрина «бдительной демократии» нашла непосредственное преломление в уголовно-правовой теории ФРГ в виде теоретических концепций, защищающих включение в уголовный кодекс таких составов преступлений, которые были известны уголовному праву гитлеровской Германии и которые были отменены законами Контрольного Совета после поражения Германии. Здесь имеются в виду прежде всего теоретические концепции, обосновывающие необходимость кардинального изменения понятия государственной измены. В германском уголовном кодексе 1871 года государственная измена понималась как попытка совершить государственный переворот путем применения силы или угрозы применения насилия. Вскоре же после образования ФРГ реакционные западногерманские юристы стали активно выступать в печати, доказывая, что понятие государственной измены устарело и не соответствует условиям «правового государства». Эти выступления усилились после того, как закон об изменении уголовного права 30 августа 1951 г. ввел в уголовное право ФРГ новый состав преступления, рассматривающий в качестве государственной измены создание «объединений, враждебных конституции» (§ 90-а УК). Введение этого параграфа вызвало особенно сильное возмущение прогрессивной западногерманской общественности. Поэтому реакционные юристы сосредоточили усилия на том, чтобы теоретически оправдать правомерность введения указанного параграфа в уголовный кодекс. Этому обоснованию посвящены специальные диссертации^[7], статьи^[8]. Вопрос затрагивается в комментариях к действующему уголовному кодексу^[9].

Западногерманские юристы, пытающиеся обосновать правомерность рассмотрения как «государственной измены» деяний, представляющих собой «угрозу государству» (Staatsgefährdung), выдвигают, как правило, следующие «аргументы»:

а) классическое представление о революционном перевороте оказалось устарелым, и это требует введения новых составов преступлений.

Эта мысль сформулирована в докторской диссертации Ганса Рурмана следующим образом: «Классическое представление о революционном перевороте оказалось устарелым… Современные методы переворота, конспиративно предпринимаемые «холодные революции» требуют новых, также современных составов преступлений»^[10].

Почти дословно воспроизводит эту мысль бывший федеральный прокурор ФРГ Вальтер Вагнер, который в предисловии к сборнику приговоров по политическим делам утверждает, что необходимость введения нового понятия государственной измены — «деятельности, угрожающей государству» — вызвано тем, что переворот в его классической форме уступил место «установлению власти», т. е. перевороту сверху, который происходит путем использования и злоупотребления законными формами власти»^[11].

б) изменились методы и формы революционной борьбы.

Этот «аргумент» наиболее пространно изложил тот же Ганс Рурман, посвятивший свою докторскую диссертацию доказательству необходимости сохранить состав угрозы государству не только в действующем, но и будущем уголовном законодательстве ФРГ. «Развитие последних десятилетий, — пишет он, — в особенности в области разведывательных дел и воздействия на массы, привело к тому, что борьба между народами и внутри отдельного государства постепенно все менее проводится обычными средствами насилия и все более издалека направляемыми тайными и незаметными методами организации и внутреннего разложения. В международной борьбе наряду с применением насилия в форме войны выступает так называемая «холодная война», которая ведется разными способами, направленными на то, чтобы попытаться столкнуть силу сопротивления населения противника на путь дезорганизации и морального ослабления, следовательно без непосредственного применения насилия. Соответствующим проявлением этого в области внутригосударственной борьбы за власть является «холодная революция». Она’ так подготавливается, что выступающие во вне враждебные конституции меры не дают возможности, как правило, доказать, что имеется решение прибегнуть к насилию… В момент, когда враждебная государству партия позволит сбросить с себя маску ненасильственности, она, благодаря использованию хорошо подготовленного политического положения, захватит власть таким образом, что насилие вообще не будет ощущаться либо будет ощущаться слишком поздно. Оно обнаружится впервые непосредственно перед захватом власти или только в качестве расплаты с отстраненным от власти противником»^[12].

Далее Рурман утверждает, что изменились «не только методы борьбы за осуществление целей, враждебных государству, но и формы, в которых она. выступает. Борьба приобретает все более коллективный характер… Соответствуя проявлениям массовости в общественной жизни, возрастающая опасность государственному строю исходит от людей, являющихся членами коллектива, от организации»^[13];

в) в связи с изменением формы и методов революционной борьбы необходимо перенести действие уголовного закона на сферу, в, которой члены революционных организаций ведут деятельность, не запрещенную конституцией.

«Угрожающий государству, — пишет Вагнер, — должен быть встречен еще в предполье своих подрывных действий, имеющих целью совершение переворота…»^[14]

Аналогичным образом высказывается Рурман, утверждая, что государство «нуждается-в новых нормах защиты, простирающих свою оборонительную линию в сферу, в которой враги государства находятся под маской-ненасильственности и тем самым до некоторой степени под защитой норм о государственной измене хитростью подготавливают захват власти»^[15].

3. Прежде чем перейти к разбору приведенных «аргументов», следует подчеркнуть, что Рурман и другие сторонники теории «бдительной демократии», хотя и в особой форме, но признают возможность ненасильственного перехода власти из рук одного класса в руки другого; не возражают против того, что этот переход может совершаться легальными методами в результате соответствующего волеизъявления народа, но требуют недопущения этого. Подобная позиция сторонников теории «бдительной демократии» полностью раскрывает тот факт, что они признают «демократию» до тех пор, пока она защищает интересы монополистической буржуазии, и отвергают подлинную демократию, демократию, выражающую насущные интересы народных масс.

Приведенные «аргументы» свидетельствуют также о том, что западногерманские реакционные юристы в поисках «теоретической основы» для уголовного преследования политических противников боннского режима не останавливаются перед искажениями марксистско-ленинского учения о путях перехода от капитализма к социализму. По их утверждениям классическое представление о революционном перевороте, под которым имеется в виду замена капиталистического строя социалистическим, якобы устарело. Подобное утверждение, не соответствует действительности. Марксистско-ленинские партии всегда стремились осуществить социалистическую революцию мирным путем, если для этого имелись соответствующие исторические условия^[16]. Вместе с тем выбор путей раз вития -революции зависит не только от рабочего класса. Известно, например, что Великая Октябрьская Социалистическая революция в России произошла почти без кровопролития, но вскоре после ее совершения внутренняя контрреволюция и интервенты предприняли попытку вооруженным, путем задушить революцию. Это вынудило рабочий класс и трудовое крестьянство России вести многолетнюю гражданскую войну за удержание и восстановление Советской власти и за укрепление завоеваний революции.

Учитывая исторический опыт совершения социалистических революций в разных странах, Программа КПСС констатирует: «В условиях, когда эксплуататорские классы прибегают к насилию над народом, необходимо иметь в виду возможность немирного перехода к социализму. Ленинизм учит и исторический опыт подтверждает, что господствующие классы добровольно власти не уступают. Степень ожесточенности и формы классовой борьбы в этих условиях будут зависеть не столько от пролетариата, сколько от силы сопротивления реакционных кругов воле подавляющего большинства народа, от применения насилия этими кругами на том или ином этапе борьбы за социализм. В каждой стране реальная возможность того или иного способа перехода к социализму определяется конкретными историческими условиями»^[17].

Не изменение классических представлений о революционном перевороте, а стремление империалистической буржуазии (в условиях роста сил социализма) расчистить себе путь для безграничного применения репрессивных мер против революционного и демократического движения — такова истинная причина, лежащая в основе указанных теорий.

Рассуждения об устарелости «классического представления о революционном перевороте» потребовались западногерманским реакционным юристам для того, чтобы теоретически «оправдать» включение в уголовное законодательство ФРГ таких норм, которые в силу своей неопределенности могут быть применены для преследования любого лица, неугодного боннским правящим кругам.

Эту же цель преследуют и рассуждения об изменении методов и форм революционной борьбы. Следует прежде всего отмести клеветнические утверждения ю том, что воздействие на массы все более осуществляется «издалека направляемыми тайными и незаметными методами организации и внутреннего разложения». Мы имеем дело со стереотипными и насквозь фальшивыми попытками возложить ответственность за революционные выступления рабочего класса на «подрывные действия иностранной державы». Коммунистические партии многих стран неоднократно разоблачали клеветнический характер измышлений империалистической пропаганды об «экспорте революции», и в рамках данной работы нет необходимости возвращаться к этому вопросу. Следует лишь отметить, что компартия Германии неоднократно подчеркивала в своих заявлениях, что она предпочитает пропагандировать свои взгляды на территории ФРГ открыто, как это делает любая легальная политическая партия. При этом компартия опирается на ст. 21 Основного Закона ФРГ, которая гласит, что партии содействуют формированию политической воли народа и могут свободно образовываться^[18].

Характерно, что Рурман и другие апологеты террористического уголовного законодательства осуждают всякую, в том числе и находящуюся в рамках конституционности, деятельность прогрессивных сил, называя ее «холодной революцией». Нетрудно видеть, что под этим имеется в виду ситуация, при которой большинство народа окажет поддержку коммунистической или другой прогрессивной политической партии и будет готово к тому, чтобы призвать эту партию к власти. Рурман и другие защитники монополистического государства ФРГ считают, что подобное положение не должно быть допущено ни в коем случае. А как же тогда со ст. 20 Основного Закона ФРГ, которая устанавливает, «что вся государственная власть исходит от народа»? Ведь если последовательно проводить в жизнь этот принцип — то только народ может решить, в каких формах должна осуществляться его государственная воля и какая политическая партия, должна прийти к управлению делами государства. Но, конечно, было бы наивностью полагать, что в ФРГ именно народ, а не монополии, именно народ, а не вчерашние нацисты и эсэсовцы осуществляет «суверенную волю». Как и во многих других отношениях, так и в том, что касается названных теорий, мы имеем дело с бесцеремонной попыткой увековечить право тех сил, которые в свое время вскормили Гитлера и которые хотят всеми средствами продолжать его преступную политику.

4. Не может быть признана юридически состоятельной попытка оправдать включение в уголовное законодательство ФРГ нормы об ответственности «за угрозу государству» ссылкой на то, что революционная борьба носит все более коллективный характер. Стремление трудящихся объединиться в прогрессивные, в том числе и коммунистические, организации неизмеримо возросло не только в ФРГ, но и в других империалистических государствах. Это свидетельствует о росте классовой сознательности трудящихся, а также о том, что все большее количество людей в империалистических Странах начинает понимать необходимость замены капиталистического строя социалистическим. Но дает ли постоянный рост сознания масс юридические основания для того, чтобы принимать уголовно-правовые нормы, направленные против прогрессивных организаций и карающие их за деятельность, не выходящую за конституционные рамки? Ясно, что нет. И если западногерманское законодательство содержит систему таких норм, то это свидетельствует лишь о том, что боннские правящие круги, организуя уголовное преследование своих противников, идут по пути беззакония.

В призывах перенести центр тяжести правовых норм о защите государства в «предполье подрывных действий», в «сферу, в которой враги государства находятся под маской ненасильственности», нельзя не видеть призывов к применению доктрины «опасной тенденции», широко применяющейся в США для судебного преследования противников монополистической буржуазии^[19]. Вместе с тем эти призывы означают не что иное, как рецепцию господствовавшей в гитлеровской Германии теории волевого уголовного права, согласно которой основную опасность представляет не совершенное виновным деяние, а его «преступная воля». Формулируя содержание теории волевого уголовного права, гитлеровский юрист Фрейслер писал: «Не деяние и искупление, а вина и искупление являются основным звеном цепи…

С точки зрения цели искупления новое уголовное право должно быть боевым и волевым уголовным правом»^[20].

Сопоставления с «волевой» теорией пока еще не очень нравятся современной западногерманской юстиции и теоретикам, но и отказ от нее выглядит неубедительным.

Бывший федеральный прокурор ФРГ Вальтер Вагнер, являющийся сторонником доктрины «бдительной демократии», в предисловии к названному выше сборнику утверждает, что Верховный суд ФРГ, в отличие от Верховного суда гитлеровской Германии, при рассмотрении дел о государственной измене якобы точно отграничил положительными критериями признак определенности во времени переворота (Zeitlicher Bestimtheit).

В решении от 2 марта 1954 г. Верховный суд ФРГ действительно указывает на то, что для наличия состава государственной измены необходимо установить, чтобы план переворота был связан определенностью времени с соответствующими политическими отношениями и должен быть рассчитан на скорое или непосредственное изменение этих отношений^[21]. Но бывшему федеральному прокурору Вагнеру лучше чем кому-либо другому известен демагогический характер приведенного решения. В последующих приговорах, утвержденных и вынесенных Верховным судом ФРГ, он не придерживался установленного им критерия и рассматривал в качестве государственной. измены деяния таких прогрессивных организаций ФРГ, которые вообще не ставили своей целью свержение существующего строя и, следовательно, не могли иметь какого-либо плана государственного переворота.

Характерным в этом отношении является приговор от 4 июля 1955 г. по делу руководящих деятелей „союза «Свободная немецкая молодежь» (СНМ). Руководители этой организации были осуждены за приготовление к государственной измене в совокупности с созданием «организации, враждебной государству» (§ 90-а УК) и еще тремя преступлениями.

В приговоре, вынесенном Уголовным сенатом Верховного суда ФРГ указывается, что защита подсудимых представила доказательства того, что:

1. СНМ в ФРГ и СНМ в ГДР организационно разделены полностью. Это два самостоятельных союза, конечные цели которых совпадали, вследствие чего они поддерживали между собой дружбу и тесную связь-

2. СНМ в ФРГ является антифашистской, но не коммунистической организацией. С КПГ он находится в дружественных отношениях, так как КПГ выступает за мир, объединение и права молодежи^[22].

Согласно доказательствам, представленным защитой, целями СНМ являются «поддержка мира, возрождение единства Германии мирным путем, воспитание немецкой молодежи з духе миролюбия, понимания и дружбы со всеми народами, а также обеспечение социального благополучия немецкой молодежи и, в особенности, путем расширения политических прав, прав на работу, отдых, на свободу и развлечения. Других целей СНМ не имеет. Прежде всего он не стремится к изменению или к устранению существующего конституционного строя. Напротив, он всегда отчетливо выступал и боролся против тех, которые хотели ограничить демократические права и свободы»^[23].

Несмотря на то, что во время судебного разбирательства обвинению не удалось опровергнуть приведенные доказательства защиты и представить доказательства того, что эта организация имела изменнические, с точки зрения уголовного законодательства ФРГ, замыслы (и в частности, план государственного переворота), ее руководители были осуждены на различные сроки простого тюремного заключения и заключения в каторжную тюрьму^[24].

Не выдерживает критики и второй «довод», с помощью которого Вагнер пытается убедить читателя в том, что его призывы к перенесению острия закона в «предполье подрывных действий» не означает будто бы возрождения гитлеровской теории волевого уголовного права.

Вагнер утверждает, что по сравнению с гитлеровским законодательством нормы о защите государства ФРГ якобы сужают ответственность и устанавливают ее не за посягательство на государство вообще, а только за посягательство на «конституционный строй, покоящийся на Основном Законе ФРГ или на Конституции одной из ее земель».

Но эта уловка может обить с толку только неосведомленных людей. Содержащееся в § 80 УК ФРГ указание на «конституционный строй, покоящийся на Основном Заколе или Конституции одной из ее земель», не может рассматриваться в качестве сколько-нибудь существенного ограничения ответственности за государственную измену. Это объясняется тем, что само понятие «конституционный строй», как справедливо отмечают некоторые западногерманские юристы, является совершенно неуловимой вещью^[25]. Оно настолько неопределенно и расплывчато, что позволяет рассматривать в качестве государственной измены любую прогрессивную пропаганду, в которой содержится хотя бы малейшая критика политики милитаризма и реваншизма, проводимой боннскими правящими кругами.

Пытаясь опять-таки в более выгодном свете представить антидемократическое законодательство ФРГ о государственной измене -и о деятельности, угрожающей государству, и убедить читателя в том, что оно существенно отличается от гитлеровского законодательства, Вагнер ссылается на то, что эти нормы устанавливают ответственность за посягательство не на все конституционные органы и организации, а только на основные^[26].

Но этот «аргумент» также является несостоятельным, так как Вагнер сознательно умалчивает о том, что помимо посягательства на основные конституционные органы и организации действующее законодательство ФРГ относит к государственной измене и к «деятельности, угрожающей государству», множество других составов преступлений, которые в совокупности предоставляют безграничную возможность для уголовного преследования политических противников боннского режима. Составы этих преступлений отличаются крайней неопределенностью своих формулировок. Это дает боннским карательным органам «законную возможность» предъявлять лицам, преследуемым по политическим преступлениям, сразу по несколько обвинений и, в конечном счете, добиваться их осуждения.

§ 2. Применение так называемой «финальной теории» уголовного права для судебного преследования политических противников боннского режима

1. Существенную роль в теоретическом оправдании уголовного преследования политических противников боннского режима играет распространенная в уголовном праве ФРГ так называемая «финальная теория». Основоположником и крупнейшим представителем этой теории является профессор Боннского университета Ганс Вельцель. Сторонниками ее являются Майхофер, Мейер, Буш, Нисье и другие^[27].

Основоположник «финальной теории» Ганс Вельцель хвастливо заявляет, что она представляет собой в мировой юриспруденции высшую ступень или финал учения о преступном действии^[28].

Основное положение этой теории сводится к утверждению, что действие есть «финальное», а не только причинное явление. Вследствие этого преступным может быть признано лишь такое действие, окончательное последствие или конечная цель которого мысленно предвосхищается субъектом. В силу этого «мысленного предвосхищения» действие субъекта становится финальным^[29]. Наиболее четко основное положение «финальной теории» сформулировано Вельцелем следующим образом.

«Действие — это не слепой причинный процесс, который лишь сопровождается сознанием деятеля. Оно представляет собой такое явление, каждая фаза которого определяется и формируется сознанием, волей. Содержание воли, сознания, т. е. мысленно поставленные цели, побочные последствия, средства являются определяющими факторами совершенного и от него неотделимы»^[30].

Таким образом, «мысленное предвосхищение» субъекта должно охватывать, согласно учению «финалистов», три момента:

а) цель, на достижение которой направлено действие;

б) средства, используемые для осуществления цели;

в) побочные последствия (Nebenfolgen), связанные с использованием этих средств.

На первый взгляд, «финальная теория» кажется демократичной, так как, если исходить из ее положений, то, рассуждая логически, нельзя рассматривать преступными деяния, совершенные по неосторожности и с косвенным умыслом. Такое решение вопроса в корне противоречит интересам боннских правящих кругов, стремящихся к усилению уголовной репрессии. Поэтому «финалисты», будучи проводниками империалистической идеологии в области уголовного права, не могли пойти на исключение неосторожных деяний из числа преступлений.

Для того, чтобы избежать упреков в том, что даваемое ими определение преступного действия исключает из числа преступлений неосторожные деяния, «финалисты» стали на путь отрицания вины как родового понятия умысла и неосторожности. Вместо вины как родового понятия умысла и неосторожности они выдвигают понятие «воли на осуществление действия (Verwirklichungswille). Вина, по мнению «финалистов», — это персональный упрек преступнику за то, что он, имея возможность действовать правомерно, совершил противоправное деяние. Такой упрек, по словам «финалистов», можно сделать и лицу, совершившему преступное деяние по неосторожности, так как неосторожное деяние обладает «потенциальной финальностью»^[31].

«…Финальное действие в праве, — пишет Вельцель, — выступает в двух аспектах: как действия с порицаемой финальностью — умышленные действия, и как действия с социально безразличной финальностью, но с социально нежелательными нефинальными последствиями, которые не наступили бы при избрании должного финального направления — неосторожные действия»^[32].

Следовательно, финалисты утверждают, что умысел и неосторожность являются не формами вины, а составными частями действия субъекта и подлежат, как и все действие в целом, оценке судом.

Сторонники «финальной теории» подчеркивают, что непосредственные последствия не входят в понятие преступного деяния.

«Результат, являющийся исключительно продуктом законодателя, остается за пределами деяния… Преступление налицо с момента окончания проявления преступной воли»^[33].

Таким образом, «финалисты» отрицают за действием способность быть объективной причиной преступного результата. Они считают, что преступное деяние исчерпывается преступной волей и проявлением этой воли во вне, а результат якобы не имеет никакого объективного отношения к действию. Это положение находится в вопиющем противоречии с жизнью, постоянно напоминающей, что всякое преступное действие является причиной преступного последствия и поэтому отрывать преступное действие (причину) от результата (следствия) — это значит отрицать действие объективных законов причинности при совершении преступных деяний.

«Финалисты» рассматривают причинность при совершении преступления с позиций субъективного идеализма, т. е. признают ее лишь как взаимосвязь, существующую в психике субъекта, «мысленно предвосхищающего» результат своего действия. Стоит только исчезнуть этому «мысленному предвосхищению», как всякая связь между действием и результатом рушится.

Решающим фактором при определении опасности деяния «финалисты» считают не объективные свойства самого деяния и непосредственно причиненного им вреда, а направленность (финальность) воли субъекта.

Ясно, что такая позиция «финалистов» очень выгодна буржуазной юстиции, т. к. позволяет привлекать к уголовной ответственности неугодных лиц даже и тогда, когда совершенные ими действия не вызывают противоправных последствий. Достаточно заявления суда о том, что направление воли субъекта представляло большую опасность.

Не выдерживает критики и второе основное положение «финальной» теории, согласно которому умысел рассматривается не как форма вины, а как составная часть преступного действия. Здесь допускается полное смешение объективного и субъективного. Всякое волевое действие предполагает в той или иной мере осмысливание условий, в которых действует лицо, осмысливание характера совершаемого им действия и его последствий. В ходе определенного психического процесса человек познает характер своих предполагаемых действий, выявляет отношение к их последствиям. Из этого следует, что умысел, как психический процесс, не может быть составной частью преступного действия, явления, совершающегося во-вне, .как объективная реальность; он выступает в качестве одной из форм психического отношения лица к действию и его последствиям, т. е. в качестве одной из форм вины.

Сторонники «финальной теории» включают умысел в понятие самого преступного действия с той целью, чтобы предоставить буржуазному суду возможность решать вопрос о наличии или отсутствии вины и, следовательно, о привлечении к уголовной ответственности исключительно по своему классовому усмотрению, не вдаваясь в обсуждение вопроса о психическом отношении субъекта к своим действиям и их последствиям. Совершенно очевидно, что при такой трактовке умысла открывается широкая возможность для объективного вменения, а следовательно и для судейского произвола. При таком толковании вины, как правильно отмечает Н. С. Алексеев, она «превращается в образующуюся в голове судьи простую оценку настроения субъекта преступления. Такая теория вины «протаскивает» осуществление принципа уголовной ответственности за настроение» (Gesinnungsstrafrecht), принципа, формально запрещенного после разгрома фашизма рядом постановлений оккупационных властей и самим Основным Законом (Конституцией) ФРГ^[34].

2. Составной частью «финальной теории» является учение «об ошибке в запрете». «Финалисты» считают, что ошибка в запрете, если она допущена невиновно, исключает уголовную ответственность. Если же действие совершено при наличии «виновной ошибки в запрете», то лицо должно нести за это действие уголовную ответственность.

Вопрос о том, совершено ли действие в результате виновной или невиновной ошибки в запрете, решается судом исключительно по своему усмотрению. Учение «финалистов» об «ошибке в запрете» используется правящими кругами ФРГ для подавления демократов, выступающих против политики милитаризма и реваншизма и для защиты фашистских громил, терроризирующих представителей демократической части населения ФРГ. О том, как это делается, хорошо показано в работе известного юриста ГДР Лекшаса «Вина как субъективная сторона преступного деяния» (Госюриздат, 1958). Лекшас пишет, что национальная опасность, вызываемая боннским режимом и его американскими покровителями, побуждает все большее число граждан Западной Германии выступать против политики правящих кругов. Они могут при этом ссылаться на правомерный и конституционный характер своих действий. Реакционные силы ФРГ натравливают на этих патриотов свои террористические банды, а федеральный суд ФРГ, защищая последних, постановляет, что участники фашистских банд, терроризирующие патриотов, действуют вследствие невиновной «ошибки в запрете» и потому не подлежат уголовному преследованию. Примеру федерального суда следуют все другие. Поскольку характер «ошибки в запрете» определяется на основе судейского усмотрения, западногерманские суды получили возможность объявить борцов за мир и демократию «виновниками по убеждению» и, следовательно, действующими вследствие виновной «ошибки — в запрете», а отсюда следует возможность уголовного наказания. Наоборот, фашистские молодчики, устраивающие погромы демократических организаций и терроризирующие подлинных немецких патриотов, по мнению западногерманских судей, всегда действуют вследствие невиновной «ошибки в запрете» и, следовательно, должны освобождаться от уголовной ответственности за совершенные ими преступления.

Приведенные положения полностью подтверждают правоту Лекшаса, который пишет, что эта теория «была создана с единственной целью — дать возможность подавлять судебным и внесудебным террором борьбу сил, сознающих национальные интересы немецкого народа, против предателей немецкой нации»^[35].

Действительно, «финальная теория» находит широкое применение в уголовном преследовании политических противников боннского режима. Сошлемся на некоторые факты из огромного числа террористических судебных приговоров в Западной Германии.

«Финальная теория» была применена в решении Верховного суда от 18 апреля 1952 г. по делу о пяти брошюрах, изданных Коммунистической партией Германии. Авторы этих брошюр были обвинены в государственной измене, несмотря на то, что в брошюрах говорилось о борьбе за единую миролюбивую демократическую Германскую республику, против развязывания новой войны, а также обосновывалась необходимость демилитаризации Западной Германии. Мотивируя осуждение авторов брошюр за «государственную измену», Верховный суд ФРГ сослался на то, что «учение о государстве и политическая практика коммунизма находятся в прямом противоречии с …принципами свободной, демократической жизни и общественного порядка Федеративной Республики Германии»^[36]. Исходя из этой посылки, суд пришел к выводу, что конечной целью авторов брошюр, мысленно предвосхищаемой ими, являлось свержение конституционного строя ФРГ.

В дальнейшем этот приговор был использован в качестве прецедента по многочисленным политическим процессам в ФРГ. Так, в приговорах по делам руководящих деятелей Коммунистической партии Германии Вольтера Фиша, Оскара Неймана, Эмиля Бахтле и других указывалось: поскольку, мол, общеизвестно, что Коммунистическая партия своей конечной целью ставит свержение существующего в ФРГ строя, постольку данное лицо, являясь членом Коммунистической партии, должно рассматриваться независимо от характера совершенного им политического действия в качестве государственного изменника и подлежать уголовной ответственности. При такой постановке вопроса основанием ответственности является не конкретное преступление, совершенное данным лицом, а произвольно презюмируемая судом «финальность» его поведения. А это означает не что иное как возрождение гитлеровской теории волевого уголовного права.

§ 3. Роль доктрины «опасной тенденции» в репрессии коммунистов и других демократов США

Доктрина «опасной тенденции» находит широкое применение в США для судебного преследования политических противников монополистической буржуазии. Ознакомление с этой доктриной показывает, что она по своему содержанию имеет много общего с доктриной «бдительной демократии». Обе они совпадают и по своему политическому назначению, заключающемуся в том, чтобы теоретически обосновать правомерный характер судебного преследования коммунистов и других демократов за действия, не противоречащие Конституции, но опасные по своей «тенденции» для монополистической буржуазии. Следовательно, эти доктрины необходимо рассматривать в качестве модификации одной и тоже же теории.

Доктрина «опасной тенденции» (The dangerous tendency) получила широкое распространение в судебной практике и правовой теории США в конце и после окончания первой мировой войны. В. И. Ленин, характеризуя сложившуюся в то время в США внутриполитическую обстановку, писал: «…американская буржуазия, совершенно потеряв голову, хватает тысячи и тысячи людей по подозрению в большевизме и создает атмосферу паники, разнося повсюду вести о большевистских заговорах»^[37]. В этих условиях Конгресс США 15 июня 1917 г. и принял печально знаменитый «Закон о шпионаже»^[38]. Данный закон редко применялся против подлинных шпионов. Основная его тяжесть была обрушена на сторонников социалистической идеологии и участников различных пацифистских групп, выступающих против войны.

Наряду с федеральным «Законом о шпионаже» в качестве орудия борьбы с идеологическими и политическими противниками в США после первой мировой войны широко использовались принятые в штатах реакционные законы «о мятежах», о «преступном синдикализме», «о преступной анархии» и т. д. Подобные законы были изданы в то время в 33 штатах. Они отличались такой же неопределенностью формулировок, которая была характерна и для федерального «Закона о шпионаже». Чтобы иметь возможность применять эти крайне расплывчатые формулировки, необходимо было ввести в законодательство и практику правовую доктрину, которая бы теоретически «оправдывала» вмешательство судебных органов в основные права и свободы, провозглашенные Конституцией США. Тогда и появилась доктрина «опасной тенденции», основанная на субъективной оценке судом действия и его возможных последствий.

В соответствии с этой доктриной устная или письменная пропаганда рассматривается преступной и уголовно наказуемой в том случае, если она направлена на подстрекательство к созданию «опасных обстоятельств» или развязыванию действий, запрещаемых законом, независимо от того, привела ли пропаганда к совершению этих запретных действий или нет. Пропаганда объявлялась уголовно наказуемой уже тогда, когда в ней заключалась «возможность опасности», независимо от наступления опасных последствий.

Полностью отбрасываются, как мы видим, такие признаки уголовно-правового действия, как наличие преступных последствий, причинной связи между действием и последствием. Критерий «опасной тенденции» не требует и такого объективного признака, как наличие в самом действии реальной и налично существующей угрозы причинения вреда общественным отношениям, охраняемым уголовным законом. Указанная доктрина, как справедливо отмечают прогрессивные буржуазные юристы, представляет неограниченную возможность для судебного произвола и подавления правительством всяческой оппозиции. Американский профессор права Чэфи, характеризуя эту доктрину, так и пишет: она «может быть использована правительством, чтобы ликвидировать всякую свободу оппозиции»^[39]. Нельзя не согласиться также с современным французским юристом Лассалем, который, говоря о доктрине «опасной тенденции», отмечает, что она позволяет суду присяжных решать вопрос о преступности действия по своему собственному усмотрению и на основе своих предрассудков. Во времена кризиса, когда накалены страсти, она позволяет большинству суда присяжных проявлять свою нетерпимость и навязывать волю меньшинству судей^[40]. В годы первой мировой войны и после ее окончания американские суды использовали доктрину «опасной тенденции» в приговорах более чем по 2 тысячам дел для наказания лиц, виновных в проявлении хотя бы малейшей оппозиции правительственной политике^[41].

Насколько широко американские суды того времени злоупотребляли доктриной «опасной тенденции», можно судить по двум случаям из судебной практики, приведенным профессором Чэфи. В одном из них подсудимый Штоке был признан судом виновным в нарушении закона о шпионаже за то, что, присутствуя на собрании женщин, иронически воскликнул: «Я за народ и за правительство спекулянтов». Мотивируя приговор, суд указал, что эти слова деморализовали женскую аудиторию, которой они были адресованы, и содержали в себе «риск деморализации армии»^[42]. В другом случае подсудимый Гольдштейн был осужден за то, что поставил кинофильм о войне за независимость США, в котором был изображен эпизод, когда английские солдаты, пытаясь устрашить американцев, закалывали штыками женщин и детей. Постановщик фильма был обвинен в «деморализации армии» и приговорен к 20 годам тюремного заключения^[43].

Верховный суд США также неоднократно применял доктрину «опасной тенденции». Впервые эта доктрина была применена в 1919 году большинством Верховного суда США при рассмотрении апелляции по делу Дэбса — ветерана профсоюзного движения и одного из лидеров социалистической партии^[44]. В основу обвинения Дэбса в нарушении «Закона о шпионаже» было положено его выступление перед делегатами конвента социалистической партии в Огайо, в котором Дэбс заявил, что юнкеры и плутократы имеются не только в Германии, но и в США, что политический строй в США является далеко не демократическим, а правосудие используется в качестве орудия в руках класса капиталистов. В своем выступлении Дэбс также разоблачил антинародный характер первой мировой войны, указав на то, что она ведется в интересах буржуазии. Хотя в речи, произнесенной Дэбсом, ничто не могло быть истолковано как «подстрекательство к неповиновению в вооруженных силах», присяжные признали его виновным, а суд приговорил к 10 годам заключения. Дэбс обратился в Верховный суд США с апелляцией, в которой просил отменить решение суда первой инстанции по его делу, а также признать «Закон о шпионаже», на основании которого Дэбс был осужден, неконституционным ввиду его противоречия 1-й поправке к Конституции. Верховный суд США отклонил апелляцию Дэбса и утвердил приговор по его делу, сославшись на то, что суд присяжных имел разумные основания считать, что «вероятным эффектом» речи Дэбса могло быть «подстрекательство к неповиновению в вооруженных силах».

Приговор по делу Дэбса — не единственный, где был применен критерий «опасной тенденции». Этот критерий был применен Верховным судом США при рассмотрении дела: Шефера, осужденного за то, что он в издаваемом им журнале на немецком языке опубликовал несколько статей, критикующих правительство США. Обосновывая правильность осуждения Шефера, Верховный суд США указал, что совершенно не обязательно, чтобы от опубликования данных статей наступил «непосредственный эффект». Тенденция и характер этих статей, — говорилось в решении Верховного суда по делу Шефера, — достаточны для того, чтобы объявить их преступными. Требовать большего — значит обрекать закон на неэффективность. Более того, это означало бы не признавать превентивной природы «Закона о шпионаже»^[45]. Такой же критерий был применен и при рассмотрении дела Пиерса^[46], дела Абрамса^[47] и по ряду других дел.

Таким образом, доктрина «опасной тенденции» является весьма реакционным субъективным критерием, позволяющим осудить человека не за конкретные преступные действия, а за образ мыслей, неугодный американской реакции. Абсолютно прав Жан-Пьер Лассаль, когда он, характеризуя доктрину «опасной тенденции», отмечает: «Позволять суду определять характер потенциальной опасности некоторых интеллектуальных действий — это значит позволять судить о них с собственной точки зрения. Это значит позволить нетерпимому большинству суда возродить понятие «преступное мнение» и приговорить человека не за его действия, а за его идеи. Многочисленные американские социалисты предстали перед судом за нарушение закона о шпионаже. Однако они были осуждены не за шпионаж, а за свои убеждения, в соответствии с которыми они выступали против войны»^[48].

К этой справедливой критике мало что можно добавить. Необходимо лишь отметить, что доктрина «опасной тенденции» нашла широкое распространение в практике фашистских судов.

Хотя американские юристы и утверждают, что указанная доктрина больше не применяется в практике американских судов, однако это далеко не так. Она применяется в США до последнего времени в процессе использования антикоммунистического законодательства и является одним из орудий, облегчающих судебную расправу с коммунистами и другими политическими противниками монополистической буржуазии. Однако в последние годы американские судебные органы, как правило, не решаются открыто применить эту реакционную доктрину и используют ее обходным путем через доктрину «явной и налично существующей опасности».

§ 4. Доктрина «явной и налично существующей опасности» и извращение ее содержания американскими судебными органами

Доктрина «явной и налично существующей опасности» (clear and presentdanger) была сформулирована в 1919 году членом Верховного суда США Оливером Уэнделлом Холмсом-младшим в приговоре по делу Шенка, осужденного по «Закону о шпионаже» за распространение антивоенных листовок среди призывников.

Холмс противопоставил эту доктрину доктрине «опасной тенденции». Провозглашение доктрины «явной и налично существующей опасности» несомненно имело положительное значение в царившей тогда обстановке антибольшевистской истерии и шпиономании. Совершенно прав Джордж Марион, положительно оценивший провозглашение названной выше доктрины в условиях, «когда фактически Холмс один сумел сохранить здравый смысл в атмосфере басен и страшных сказок о немецких шпионах и агентах русского большевизма»^[49].

Формулируя доктрину «явной и налично существующей опасности», Холмс в приговоре по делу Шенка писал: «Мы допускаем…, что в обычное время апеллянт, распространяя листовки, мог и не нарушить предоставленных ему конституционных прав. Но характер действия зависит от обстоятельств, в которых оно совершается… Вопрос в каждом случае заключается в том, чтобы установить, являются ли слова по своей природе или обстоятельства, в которых они произнесены, таковыми, что представляют собой явную и налично существующую опасность наступления вредных последствий, которую конгресс имеет право предотвратить. А это вопрос о том, какова степень данной опасности и насколько она близка»^[50].

Таким образом, в формулировке Холмса пропаганда представляет «явную и налично существующую опасность» в силу того, что она, во-первых, по характеру содержащегося в ней подстрекательства направлена на то, чтобы вызвать незаконное действие, или, во-вторых, обстоятельства, являются таковыми, что устная или письменная пропаганда, совершенная при этих обстоятельствах, представляет немедленную опасность. Однако в обоих случаях для признания «явной и налично существующей опасности» необходимо, чтобы между преступным действием и его непосредственными последствиями существовала тесная связь. В этом случае суд присяжных отвечает не на вопрос о том, имеется ли потенциальная опасность в действиях подсудимого, а высказывается по поводу того, имеется или отсутствует явная и налично существующая опасность.

Следует заметить, что Холмс в данном случае не внес чего-либо существенно нового в теорию и практику уголовного права. Критерий, который он предложил, был известен и до этого буржуазной теории уголовного права и буржуазному законодательству- Однако эта доктрина должна быть оценена положительно в связи с тем. что сделалась противовесом доктрины «опасной тенденции».

Элементы доктрины «явной и налично существующей опасности» были более четко сформулированы и разъяснены судьей Брандесом в приговоре по делу «Whitney v. California», рассмотренному Верховным судом США в 1927 году^[51]. Брандес указал на три обязательных элемента этой доктрины: 1) существование опасности; 2) ее немедленность и 3) ее величина. С его точки зрения, существование опасности признается в том случае, если она будет явной, т. е. если письменная или устная пропаганда вызывает такие вредные последствия, неизбежность и неотвратимость наступления которых практически могли оценить судьи. Разъясняя изложенную мысль, Брандес подчеркнул, что в качестве таких последствий нельзя рассматривать «возможные вообще или далекие последствия».

«Чтобы можно было ограничить пределы свободы выражения мысли, — писал Брандес в приговоре по делу «Whitney V. California», — необходимы достаточные основания для опасения, что неограниченное использование свободы выражения мысли приведет к серьезным вредным последствиям».

С точки зрения Брандеса и Холмса, «явная и налично существующая опасность» будет в том случае, если опасность является непосредственной, т. е. вредные последствия должны наступить незамедлительно.

Наконец, для того, чтобы свобода, выражения мысли могла быть ограничена, нужно доказать, что предоставление этой свободы содержит риск причинения вредных последствий исключительной серьезности. Эти требования сформулированы Брандесом в приговоре по делу «Whitney v. California» и Холмсом — в деле «Gitlow V. People of New York».

«Более того, — говорит судья Брандес в приговоре по делу «Whitney V. California», — даже непосредственная опасность не могла бы оправдать запрещения основных свобод при настоящей демократии, если нет уверенности в том, что последствия, наступления которых опасаются, являются относительно серьезными. Тот факт, что словесная деятельность должна, вероятно, привести к насилию или разрушению частной собственности, является еще недостаточным для того, чтобы ограничить эту деятельность. Должна существовать вероятность серьезных последствий для самого государства»^[52].

Сформулированная Холмсом и Брандесом доктрина «явной и налично существующей опасности» постепенно находит все большее признание в американском уголовном праве. В 1930-х годах эта доктрина стала составной частью действующего позитивного американского права. В период с 1943 по 1949 год, когда в составе Верховного суда были прогрессивные юристы Мэрфи и Рутледж, она стала доктриной, в соответствии с которой определяется конституционность законов, ограничивающих свободу выражения мысли.

Наряду с этим ссылку на доктрину «явной и налично существующей опасности» можно обнаружить в ряде уголовных дел, рассмотренных Верховным судом в 1930-х и 1940-х годах. В 1941 году в решении, подготовленном судьей Блеком в ответ на апелляцию видного профсоюзного деятеля Гарри Бриджеса указывалось: «Все, что в конечном счете является результатом юриспруденции, основанной на применении доктрины «явной и налично существующей опасности», это принцип, согласно которому зло должно быть чрезвычайной важности и его непосредственная опасность должна быть бесспорной для того, чтобы словесная деятельность (высказывания) могла караться как преступление»^[53]. Таким образом, доктрина «явной и налично существующей опасности» ставит определенные преграды на пути безграничного судебного преследования политических и идеологических противников монополистической буржуазии. Поэтому она подвергается систематическим нападкам со стороны наиболее реакционных американских юристов. Так, профессор Кирхгеймер утверждает, что доктрина «явной и налично существующей опасности» является «избитой, ничего не содержащей формулой», но используемой «теми, которые высказывают суждения, не подпадающие под защиту 1-й поправки к конституции». По мнению Кирхгеймера, эта доктрина вообще «не может применяться к коммунистической и к инспирированной коммунистами деятельности»^[54]. Законодательные и судебные органы США стремятся извратить сущность доктрины «явной и налично существующей опасности» и нередко необоснованно ссылаются на нее в тех случаях, когда фактически применяют доктрину «опасной тенденции». Такую неправомерную подмену конгресс США допустил при принятии закона Маккарэна—Вуда. Авторы этого закона в пункте 15 раздела 2 утверждают, что «коммунистические организации в Соединенных Штатах… создают явную и налично существующую угрозу для безопасности Соединенных Штатов и для существования свободных американских институтов»^[55]. Однако такое толкование является юридически несостоятельным. Из приведенного содержания доктрины «явной и налично существующей опасности» видно, что для ее применения к политической агитации или пропаганде необходимо установить следующие моменты:

1) политическая агитация или пропаганда должна быть прежде всего по своему содержанию антиконституционной, т. е. рассчитанной на то, чтобы вызвать совершение действий, запрещенных Конституцией США;

2) политическая агитация или пропаганда должна содержать призывы к немедленному совершению действий, запрещенных Конституцией США;

3) политическая агитация или пропаганда должна быть по своему содержанию таковой, чтобы она причиняла исключительно серьезный ущерб принципам и свободам, провозглашенным Конституцией США.

Все это значит, что, если следовать доктрине, политическая агитация или пропаганда, содержащая призывы к действиям, санкционированным Конституцией США, не может быть признана преступной даже в тех случаях, когда она запрещена специальными законами: последние должны признаваться антиконституционными и терять свою силу.

Необходимо подчеркнуть, что все попытки судебных и законодательных органов США применить к деятельности американской компартии в целом и деятельности ее. руководителей или членов доктрину «явной и налично существующей опасности» являются юридически несостоятельными. Всякий раз, когда американские суды пытались применить указанную доктрину к политической деятельности компартии США или ее руководителей, им не удавалось убедительно доказать, что в этой деятельности имеется совокупность всех трех составляющих ее элементов. Суды либо умышленно игнорировали тот или иной из этих элементов и пытались дать такое толкование названной доктрине, что фактически возрождали доктрину «опасной тенденции», либо объявляли преступными такие действия компартии или ее руководителей, которые вообще не могут рассматриваться в качестве преступлений.

Именно так поступил суд под председательством известного своими реакционными воззрениями судьи Гарольда Медины при рассмотрении дела 11 руководителей Компартии США, привлеченных к уголовной ответственности на основании закона Смита. Подсудимые и их адвокаты в ходе судебного разбирательства представили неопровержимые доказательства того, что ни Компартия США, ни ее руководители не создавали заговорщической организации, «проповедующей и отстаивающей необходимость свержения и уничтожения правительства США путем применения силы и насилия, а также для того, чтобы сознательно и злостно проповедывать и отстаивать обязательность и необходимость свержения и уничтожения правительства США путем применения силы и насилия…» (пункт 1-й обвинительного заключения по делу 11 руководителей Компартии США). Были приведены факты, которые неопровержимо свидетельствуют о том, что Компартия США — это политическая партия, деятельность которой не выходила за рамки, дозволенные Конституцией США. Ю. Деннис, опровергая выдвинутое против него и других лидеров Компартии США обвинение, говорил: «Итак, оно (т. е. обвинение — П. Г) утверждает, что мы проводили заседания национального совета, национального комитета и национальных съездов. Мы принимали резолюции. Мы даже изменили и приняли устав. Мы организовывали клубы, окружные комитеты и комитеты штатов, как любая другая политическая партия. Более того, мы избрали руководящие органы, старались вовлечь народ в свою партию. Мы взяли на себя ответственность по организации школ и курсов. Мы опубликовывали, — только представьте, себе! — ряд книг, статей, журналов и газет! Ни одно из этих действий не запрещено законом, и все они находятся под защитой первой поправки»^[56].

Продолжая, Ю. Деннис заявил далее:

«Согласно первой поправке к Конституции, гарантирующей свободу вероисповедания, свободу слова, печати и собраний, эти принципы и деятельность находятся вне юрисдикции судов и присяжных.

Теории, идеи и политические линии не подсудны ни одному суду»^[57].

Осудив тем не менее 11 лидеров Компартии США за одно только распространение марксистско-ленинских идей, суд под председательством Медины совершил антиконституционный акт, так как он тем самым объявил преступлением действия, разрешенные первой поправкой к Конституции США. Американским судебным и законодательным органам и после осуждения руководителей Компартии не удалось представить сколько-нибудь убедительные аргументы, которые бы доказывали, что ее деятельность выходит за рамки Конституции США. Следовательно, уже по этим соображениям постановка вопроса в законе о внутренней безопасности 1950 года (закон Маккарена—Вуда) о применении к деятельности Компартии доктрины «явной и налично существующей опасности» лишена каких-либо юридических оснований.

Американские реакционеры обвиняют Компартию США в проповеди немедленного свержения правительства США путем применения силы и насилия и на этом основании объявляют, что ее деятельность создает явную и налично существующую угрозу для безопасности США.

В ответ на это обвинение Фостер, Деннис, Холл и другие руководители Компартии США разъясняли, что законы исторического развития неизбежно приводят к достижению рабочим классом государственной власти; однако, подчеркивали они, утверждая, что социализм в конечном итоге победит во всех странах, мы не можем с уверенностью заявить, когда это произойдет или каким путем. Из этого следует, что распространение марксистско-ленинского учения, в том числе положения о неизбежности пролетарской революции и победы социализма, не может представлять явную и налично существующую угрозу для безопасности Соединенных Штатов.

Не существует никаких юридических оснований для утверждений о том, что Компартия США распространяет призывы к немедленной замене капитализма социализмом, призывы к немедленному достижению государственной власти американским рабочим классом. В распространении учения о неизбежности победы социализма в США может включаться лишь потенциальная опасность для капиталистического строя США; опасные, с точки зрения Конгресса и правительства США, последствия распространения указанного учения могут наступить в неопределенном будущем. А отсутствие непосредственной угрозы наступления вредных последствий от политической агитации или пропаганды, с точки зрения действующего права США, делает невозможным применение в данном случае доктрины «явной и налично существующей опасности». Применение этой доктрины к действию Закона 1950 года (о внутренней безопасности) является необоснованным. Тоже можно сказать и о позиции прокурора Макгохи, выступавшего обвинителем по делу 11 руководителей Компартии США. В своем меморандуме, написанном в ответ на ходатайство защиты об отмене обвинительного заключения по указанному делу, Макгохи писал: «Даже допуская, что формула о «прямой и непосредственной угрозе» применима к данному делу, мы утверждаем, что нет никаких оснований считать, что действия обвиняемых, указанные в обвинительном акте, в свете мировых событий не представляют прямой и непосредственной опасности правительству Соединенных Штатов»^[58]. Из дальнейших рассуждений Макгохи было видно, что говоря о «мировых событиях», он имел в виду обстановку «холодной войны», достигшую в 1949 году особенно большого размера. Но кому не известно, что эта обстановка создана монополиями и военщиной США, которые в то время особенно усердно разрабатывали планы завоевания мирового господства. Следовательно, здесь опять мы имеем дело с попыткой приписать Компартии США такие последствия, которые не находятся ни в какой связи с ее деятельностью. Вся ее деятельность в этот и последующий период наоборот была направлена как раз на ослабление «холодной войны», на уменьшение международной напряженности. И это обстоятельство было блестяще доказано подсудимыми и их защитниками на процессе руководителей Компартии США в 1949 году. Поэтому ссылка Макгохи на «мировые события» ни в коей степени не могла служить основанием для его утверждения о том, что деятельность Компартии и ее руководителей представляет явную и непосредственную угрозу для правительства Соединенных Штатов.

§ 5. Использование доктрин «уважения законодателя» и «наличия должной процедуры» для преследования противников монополистической буржуазии США

В уголовном преследовании своих политических противников правящие круги используют также доктрины «уважения законодателя» (deference of tne legislator) и «наличия должной процедуры» (Substantive due process). Эти доктрины имеют целью главным образом то, чтобы с их помощью объявлять «конституционными» законы, направленные на подавление демократических элементов внутри страны.

Обе доктрины используются, как правило, одновременно, так как они между собой тесно связаны. Согласно доктрине «наличия должной процедуры» применение полицейской меры или издание законодательного акта признается конституционным и в том случае, если они по своему существу хотя и являются выражением произвола, но применены или приняты с соблюдением должной юридической процедуры. Сторонники доктрины «уважения законодателя» исходят из того, что среди трех сфер властвования (законодательная, судебная и исполнительная) первостепенное значение имеет законодательная власть. Она должна пользоваться безграничным уважением (deference) не только со стороны граждан, но и со стороны судебной и исполнительной власти. Единственный случай, когда высший судебный орган может вмешиваться в деятельность законодателя и признать принятый им акт недействительным — это нарушение установленной Конституцией процедуры обсуждения и принятия указанного акта. В этом, собственно говоря, и заключается суть доктрин «уважения законодателя» и «наличия должной процедуры». Нз их содержания видно, что они не позволяют Верховному суду США входить в обсуждение содержания того или иного принятого Конгрессом или законодательными органами штатов закона. В частности, они не позволяют сопоставлять содержание закона со статьями Конституции, провозглашающими основные права и свободы граждан Соединенных Штатов.

Ограничение компетенции Верховного суда, обоснованное «уважением к законодательной власти», имеет то значение, что позволяет Верховному суду в случаях, когда он считает это необходимым, уклоняться от оценки закона, от рассмотрения его с точки зрения соответствия конституции, и в этом суть всей названной доктрины.

Аргументы ее сторонников наиболее полно изложены в решении Верховного суда США по делу «Gitlow v. People of New York»^[59]. При обсуждении этого дели в Верховном суде решался вопрос о том, входит ли в компетенцию Верховного суда рассмотрение вопроса «о разумности оснований», по которым законодательное собрание штата Нью-Йорк приняло, закон «О преступной анархии», примененный к Гитлову. Меньшинство суда. (Холмс и Брандес) полагали, что деятельность законодательного собрания штата по запрещению революционной пропаганды на территории Штата должна подбиться на «разумных основаниях». По мнению Холмса и Брандеса, такие «разумные основания» будут иметь место только в том случае, если революционная пропаганда представляет явную и налично существующую угрозу для безопасности штата. Только в этом случае законодательное запрещение свободы выражения мыслей в форме революционной пропаганды является конституционным. Если же закон запрещает такую революционную пропаганду, которая не представляет явной и налично существующей угрозы для безопасности штата, то данный закон противоречит постановлениям I и XIV поправок к Конституции США и потому должен быть признан неконституционным. Изложенная позиция характеризует Брандеса и Холмса как сторонников соблюдения буржуазной законности. Однако реакционное большинство Верховного суда не согласилось с позицией Холмса и Брандеса, признав закон штата Нью-Йорк «О преступной анархии» конституционным, а осуждение по нему Гитлова правомерным.

Возражая Холмсу и Брандесу, судья Сэнфорд, выражавший взгляды большинства суда, утверждал, что при рассмотрении вопроса о конституционности законов Верховный суд должен ограничить свою компетенцию только тем, чтобы проверить, принят ли закон в соответствии с доктриной «должной процедуры» или нет. «Вопрос об уместности законодательства, — писал Сэнфорд, — не является компетенцией суда. Штат является верховным судьей относительно того, какие законы ему следует принять для защиты общественной безопасности»^[60].

Сэнфорд далее писал, что доктрина «явной и налично существующей опасности» не может быть использована при решении вопроса о конституционности законов, так как она носит чисто квалификационный характер, т. е. отвечает на вопрос о том., при каких условиях устная или письменная пропаганда может быть объявлена по закону преступной. Оспаривая эту доктрину, Сэнфорд от имени большинства суда заявил, что устная или письменная пропаганда может быть запрещена под страхом уголовного наказания не только в том случае, когда она содержит явную и налично существующую угрозу для безопасности государства, но и тогда, когда указанная пропаганда содержит в себе опасную для государства тенденцию. Исходя из этой концепции, большинство Верховного суда утвердило приговор по делу Гитлова, усмотрев в написанном им «Манифесте левого крыла» опасную для штата Нью-Йорк тенденцию^[61].

На доктрину «уважения законодателя» Верховный суд ссылался неоднократно и позднее. В частности, при рассмотрении апелляции Компартии в Верховном суде США в 1961 году большинство суда в качестве одного из аргументов, якобы свидетельствующих о невозможности признания закона Маккарэна антиконституционным, сослалось на доктрину «уважения законодателя». В решении говорится: «Коммунистическая партия хочет, чтобы мы пришли к заключению, что закон является средством, которое должно косвенным образом послужить ликвидации Коммунистической партии. Но она забывает о нашем долге уважения к законодательной власти Конгресса…»^[62].

Известно, что Конституция США возлагает на Верховный суд функцию проверки конституционности законов, принимаемых Конгрессом, и предоставляет ему право объявлять недействительными те законы, которые находятся в противоречии с конституцией страны. В истории Верховного суда США было сколько угодно случаев, когда он фактически отменял принятые Конгрессом законодательные акты, объявляя их неконституционными. В этих случаях Верховный суд, конечно, не ссылался на доктрину «уважения законодателя» и опирался на предоставленное ему право отменять любой противоречащий Конституции США закон. И если большинство Верховного суда решило проявить притворное почтение перед доктриной «уважения законодателя», то это свидетельствует лишь о том, что она в данном случае явилась наиболее удобным прикрытием для того, чтобы придать видимость «юридической обоснованности» отказу от признания закона Маккарэна антиконституционным актом.

Такой вывод является тем более обоснованным, если иметь в виду многочисленные факты, когда Верховный суд США не только объявлял недействительными отдельные законы, принятые Конгрессом и легислатурами штатов, но и путем казуистического толкования изменял содержание отдельных статей Конституции страны, то есть фактически отменял их.

Для того, чтобы легче было пренебрегать теми статьями Конституции, которые в какой-то степени тормозят происходящий в эпоху империализма процесс разрушения, буржуазной законности, современные американские юристы изобрели доктрину «живой конституции», согласно которой конституция толкуется в широком смысле слова, т. е. как определенная совокупность законов, постановлений, толкований, прецедентов и обычаев. В создании этой доктрины немалую роль сыграли члены Верховного суда, не раз заявлявшие, что свое подлинное значение Конституция США приобретает только в истолковании Верховного суда. В многочисленных решениях Верховного суда неоднократно выдвигалось положение: «Конституция означает то, что о ней говорит Верховный суд» What the Supreme Court has said the American Constitution means)^[63].

Труды: Критика буржуазных теорий государства и права. Труды ВЮЗИ. — М.: Изд-во ВЮЗИ, 1966, Т. 6. — С. 102—133

1. Bodenheimer Edgar, Jurisprudence, The Philosophy and Method of the Law, Cambridge. Harvard, University Press, 1962, p. 341. ↑
2. Bodenheimer, Op. cit. p. 342. ↑
3. Там же, p. 356—386. ↑
4. Доктрину «бдительной демократии» разделял, в частности, американский профессор Р. Паунд, сформулировавший наиболее реакционные положения в различных отраслях юриспруденции. Особое внимание он уделял «превентивному» уголовному праву, которое позволяло, бы карать тогда, когда еще не совершено преступление. Он заявлял, что превентивное уголовное право — это право будущего. См. R. Pound, Criminal justice in America, № 4, .1945, p. 28. ↑
5. Ulrich Scheuner, Verfassung der Bundesrepublik im «Schicksalsfragen der Gegenwart. Handbuch politischer Bildung», 1957—195’9., Bd. II, S. 18. ↑
6. Ulrich Scheuner, Op. cit. S. 30. ↑
7. Hans W. Ruhrmann, Staatsgeführdung de lege lata und de lege ferenda. Karlsruhe, 1969. ↑
8. «Hochverrat und Staatsgefährdung. Urteile des Bundesgerichtshofes. Mit emem Vorwort von Bundesanwalt Dr. Walter Wagner», Karlsruhe, 1957. ↑
9. Dreher—Maassen, Strafgesetzbuch mit Erleuterungen und den wichtigsten Nebengesetzen. II-te neubearbeitete Auflag, München und Berlin, 1956. ↑
10. Hans W. Ruhrmann, op. cit. S. 6. ↑
11. «Hochverrat und Staatsgefährdung», Karlsruhe, 1957, S. 10. ↑
12. Hans W. Ruhrmann, op. cit. S. 7. ↑
13. Ibid., S. 8. ↑
14. «Hochverrat und Staatsgefährdung», Karlsruhe, 1957, S. 11. ↑
15. Hans W. Ruhrmann, Op. cit, S. 7. См. также Amtliche Begründung Doctors Reqvoll В. T. Drucks, № 1307, S. 34. ↑
16. См., напр. В. И. Ленин, Соч., т. 31, стр. 76. ↑
17. «Программа Коммунистической партии Советского Союза», изд-во «Правда», 1961, стр. 39. ↑
18. См. письмо Макса Реймана боннскому канцлеру Эрхарду с призывом отменить запрет КПГ («Правда», 25 января 1964 г.). ↑
19. Критику доктрины «опасной тенденции» см. в следующем разделе статьи. ↑
20. R. Freisler, Das Strafrecht, Berlin, 1936, S. 134. ↑
21. «Hochverrat und Staatsgefährdung», Karlsruhe, 1957, S. 13. ↑
22. См. «Hochverrat und Staatsgefährdung», Karlsruhe, 1957, S 118. ↑
23. «Hochverrat und Staatsgefahrdung», Karlsruhe, 1957, S. 119. ↑
24. См. Ibid, S. 108. ↑
25. «Drost im Verhandlungen des 38. Juristentages», S. E. 57 f. в кн. Gerhard Kühlig, Die Bonner Strafrechtsänderungsgesetze, Berlin, 1957, S. 55. ↑
26. «Hochverrat und Staatsgefährdung», Karlsruhe, 1957, S. 13. ↑
27. «Финальная теория» неоднократно подвергалась критике в советской юридической литературе. См., например, Н. В. Л яс с, Нормативная теория в современном буржуазном уголовном праве (гл. 2 — «Финальная теория»), изд-во ЛГУ, 1963; Б. С. Маньковский, Реакционная «неокантианская теория» финального уголовного права, «Советское государство и право», 1959, № 4; Н. С. Алексеев, Западногерманское «учение об ошибке в запрете», «Правоведение», 1962, № 1; П. И. Гришаев, Уголовно-правовые теории и уголовное законодательство буржуазных государств, М., 1959, стр. 62—66. Эта теория подвергалась обстоятельной критике в работе юриста ГДР И. Лекшас, Вина как субъективная сторона преступления, М., 1958. ↑
28. Н. Wetzel, Um die finale Handlungslehre, Tübingen, 1949, S. 28. ↑
29. Ibid, S. 28. ↑
30. Н. Welzel, Actuelle Strafrechtsprobleme im Rahmen der finalen Handlungslehre, Karlsruhe, 1958, S. 5. ↑
31. H. Welzel, Um die finale Handlungslehre, Tübingen, 1948, S. 18—22. ↑
32. Н. Welzel, Actuale Strafrechtsprobleme…, Karlsruhe, 1958, S. 6. ↑
33. R. Maurach, Das deutsche Strafrecht, Allgemeiner Teil, S. 145. ↑
34. Н. С. Алексеев, Западногерманское «учение об ошибке в запрете», «Правоведение», 1962, № 1, стр. 97. ↑
35. Ион Лекшас, цит. работа, стр. 41; см. также Н. С. Алексеев, указ, статья, стр. 97 ↑
36. См. Н. Gerats, Der Bundesgerichtshof im Dienste der agressiven Po- litik der Vorbereitung des Krieges («Staat und Recht», 1954, Heft 4, S. 447 ff). ↑
37. В. И. Ленин, Соч., т. 31, стр. 80. ↑
38. «Espionage Act of 1917», Public Law, № 24, 65-th Congress. ↑
39. Z. Chafee, Free Speech in the United States, Harvard University Press, 1942, pp. 25, 26. ↑
40. Jean Pierre Lassale, La Cour Supreme et le Probleme Commun’iste aux Etats-Unis, Paris, I960, p. 30. ↑
41. Cm. J. P. Lassale, op. cit., p. 31. ↑
42. Ibid., p. 42. ↑
43. Ibid., р. 55. ↑
44. Отчет о рассмотрении апелляции см. в ежегодном сборнике судебных отчетов Верховного суда США за 19’19 год («Debs v. United States», 249, U. S. 211 (1919)). ↑
45. «Shaefer v. United States», 251, U. S., 468 (1920), p. 479. ↑
46. «Pierce v. United States», 2’52, U. S., 239 (1920). ↑
47. «Abrams v. United States», 250, U. S., 616, (1919). ↑
48. Jean Pierre Lassale, Op. cit., p. 33. ↑
49. Джордж Марион, Судилище на Фоли-Сквер, ИЛ., 1960, стр. 140. ↑
50. «Shenk у. United States», 249, U. 41 (1919), p. 52. ↑
51. 274, US, 357. Цит. по J. Р. Lassale, Oр. cit, р. 35. ↑
52. 274, U. S., 357. См. также Jean-Pierre Lassale, Op. cit., p. 36. ↑
53. «Bridges v. California», 314, U.S., 252 (1941). ↑
54. Otto Kirchheimer, Political Justice. The Use of Legal Procedure for Political Ends, Princeton, New Jersey, Princeton University Press, 1961, p. 139, 440. ↑
55. См. «Internal Security Act of 1950», «Public Law», 831, 81-st Congress, 2-d Session. ↑
56. «Подсудимые обвиняют», Госюриздат, 1962, стр. 421. ↑
57. «Подсудимые обвиняют», Госюриздат, 1962, стр. 451. ↑
58. Цит. по работе Дж. Мариона, Судилище на Фоли-сквер, ИЛ, 1960, стр. 142. ↑
59. «Gitlow V. New York», 258, U, S., 652 (1925). ↑
60. «Gitlow V. New York», 268, U. S, 652 (1925), pp- 631—632. ↑
61. «Gitlow v. New York», р. 632. ↑
62. Решение Верховного суда США по делу «Коммунистическая партия Соединенных Штатов против Комитета по борьбе с подрывной деятельностью», Отчеты Верховного суда, т. 181, стр. 1357 (1961). Цит. по русскому переводу этого решения, распространенному американским проф. Г. Берманом во время чтения им курса лекций по праву США на юрфаке МГУ в феврале—марте 1962 г., стр. 46. ↑
63. Следует отметить, что взгляд, согласно которому подлинное содержание Конституции США может быть установлено только в результате ее истолкования компетентными органами и лицами, в частности Верховным судом, получил широкое распространение среди американских юристов, Так, Мэзон и Бини утверждают: «Подобно школьникам многих поколений, каждый может выучить этот писаный документ слово в слово и все же остаться малосведущим или ничего не знающим о его подлинном значении или подтексте» (А. Т. Mason, W. М. Beaney, American Constitutional Law, New Jersey, 1960, p. 3). Аналогичную точку зрения высказывает американский юрист Притчетт (см. С. Н. Pritchet, The American Constitution. New York, Toronto, London, 1959). Критику этой работы см. Я. М. Бельсо Конституция — это то, что скажет Верховный суд, «Советское государство и право», 1962, № 3. ↑