Классовые противоречия в антагонистическом эксплоататорском обществе не ограничиваются противоречиями между классами эксплоататоров, с родной стороны, и трудящихся — с другой. Они резко проявляются также в отношениях внутри эксплоататорских классов между различными их группами, выражаясь в борьбе за власть, за присвоение себе возможности и «права» на эксплоатацию. Они разъедают господствующий класс, сталкивая между собою его различные прослойки внутри каждой страны и господствующие классы различных стран. Та же конкуренция противопоставляет отдельных эксплоататоров друг другу и каждого — всему господствующему классу в целом. Все это порождает многочисленные преступления, совершаемые представителями господствующего класса, — мошенничества, подлоги, аферы, банкротства, лжедоносы, фальсификацию, растраты, преступления против личности — все это разлагающе действует на государственный аппарат, порождая коррупцию, взяточничество, различные виды злоупотребления властью и т. д.^[1] Эти преступления, поскольку их совершают представители эксплоататорских классов, буржуазным государством почти не преследуются. Ленин приводит американскую поговорку: «Если вы украдете кусок хлеба, вас посадят в тюрьму, а если вы украдёте железную дорогу, вас назначат сенатором»^[2]. Но помимо этих преступлений, представители господствующих эксплоататорских классов совершают многочисленные преступления, направленные непосредственно против трудящихся и выражающие собою подавление сопротивления и наступления эксплоатируемых наряду с тем насилием, которое в этом направлении осуществляет господствующий класс методами организованного воздействия, через свои государственные органы, через свой аппарат принуждения.

В этом проявляется одно из противоречий классового эксплуататорского общества. Как мы видели выше, всякое преступление в той или иной степени опасно для интересов господствующего класса. В известной степени опасным для него является и преступление, совершаемое представителем господствующего класса, поскольку оно нарушает внутриклассовую дисциплину. Но в зависимости от конкретной исторической обстановки опасность такого преступления может покрываться тем, что совершенное в целях усиления эксплуатации, в целях подавления сопротивления эксплуатируемых, такое преступление вытекает из стремления представителей эксплуатирующих классов укрепить свое господство над трудящимися. Практический «выход» из этого противоречия господствующий класс находит в том, что действия, даже полностью подходящие под признаки «специального состава преступления», содержащие в себе все черты того или иного преступления, как оно описано в уголовном законе, остаются фактически безнаказанными полностью или наказываются в таком незначительном числе случаев и так мягко, что действие уголовной репрессии фактически оказывается ничтожным.

Особенно отчетливо это выступает при переходе от одной социально-экономической формации к другой, когда противоречия между ростом производительных сил и производственными отношениями обостряются, когда старые связи ослабляются, а новые устанавливаются в процессе обостренной классовой борьбы. В эти периоды насилие эксплоататорских классов, идущих к власти, или наоборот, борющихся за сохранение своей власти, выступает в наиболее резких формах. «Насилие, — говорит Маркс, — является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция»^[3].

При этом насилие может действовать в двух направлениях. Энгельс по этому поводу говорит следующее: «Политическая сила может действовать в одном из двух направлений. Или она влияет в смысле и в направлении законосообразного экономического развития, — в таком случае между нею и этим развитием не возникает никакого противоречия и экономическое развитие ускоряется, — или она действует в разрезе с ним, и тогда, за редкими исключениями, экономическое развитие низвергает ее»^[4].

Насилие применяется эксплоататорскими классами в форме насилия государственного^[5].

Но эксплоататоры не удовлетворяются государственной формой насилия. Наряду с ним они прибегают к другим формам насилия, не считаясь с тем, что акты такого насилия находятся в формальном противоречии с законодательством собственного класса или тем более другого эксплоататорского стоящего у власти класса и что они формально могут являться преступлениями.

Такие преступления, взятые вместе, в своей массе составляют одну из форм классовой борьбы эксплоататоров пробив эксплоатируемых.

Это явление возникает с самого возникновения классового общества. В процессе разложения и падения бесклассового родового строя «самые низменные интересы, — говорит Энгельс, — самые низкие средства — воровство, насилие, обман, измена — подкапывались под старый бесклассовый родовой строй и привели его к падению»^[6].

В период раннего феодализма насилия со стороны феодалов еще не всегда безгранично применялись для внеэкономического принуждения. В капитуляриях встречаются некоторые намеки на судебные гарантии крестьян против произвола феодалов. Так, в одном капитулярии IX в. глава 12 говорит: «Да не осмелится никто без суда грабить бедного и неимущего человека»^[7].

В развитом феодальном строе внеэкономическое принуждение проявлялось не только в виде полного произвола в «юрисдикции» феодалов, при которой наказание за преступление совершенно сливалось с прямыми способами получения налогов и принуждением к выполнению крестьянами многочисленных повинностей, но и в виде прямого грабежа, насилий и убийств, которые совершались рыцарями и князьями как по отношению к своим крепостным, так и по отношению ко всем другим, попадающим на территорию, подвластную феодалу. «Баронам, — говорит Лафарг, — часто случалось превращаться в разбойников с большой дороги: они грабили деревни, вымогали выкуп с путешественников и городов и достойно заслуживали данные им прозвища грабителей и убийц»^[8]. Заслуживает внимания тот факт, что эти грабежи и вымогательства феодалы совершали не только лично и с помощью своих дружин, но и нанимая для этого шайки профессиональных грабителей. Так, описывая грабежи и другие преступления, совершаемые светскими и духовными феодалами, Лафарг говорит: «Они содержали на жалованьи шайку арагонских рутье (придорожных грабителей), которыми они пользовались, чтобы вымогать у страны выкупы»^[9].

Можно было бы предположить, что все эти грабежи, вымогательства и т. п., будучи формами внеэкономического принуждения и подавления сопротивления крестьянства этому внеэкономическому принуждению, не были преступлениями в том смысле, который придается этому слову уголовным правом, что, таким образом, считая их преступлениями, можно впасть в анахронизм и приписать явлению феодальных времен смысл, которого оно тогда не имело. Но это не так. Разумеется, все эти грабежи и насилия, фактически были либо безнаказанны, либо почти безнаказанны. В этой безнаказанности проявлялась классовая природа феодального кулачного права. Но именно потому, что «кулачное право есть право»^[10], оно при всем произволе феодалов по отношению к своим подвластным не было вообще совершенно неограниченным. Власть господина простиралась не только на собственность крестьянина, но и на его личность и личность его жены и дочерей. Он пользовался «правом первой ночи»^[11]. Но у него было право первой ночи по отношению к своим крепостным, он властвовал по произволу, над личностью и имуществом подвластного ему крестьянина, а не чужих крестьян. Ограбление же на большой дороге не только не было осуществлением кулачного феодального права по отношению к своим подвластным, но и нарушало существующий порядок эксплоатации, было действием, в известной степени опасным для интересов всего класса феодалов в целом, т. е. было преступлением. Фактическая безнаказанность этих преступлений объясняется тем, что эти насилия, хотя и были формально преступлениями, были преступлениями эксплоататоров, и это вследствие классовой солидарности интересов феодалов парализовало или чрезвычайно смягчало репрессивную деятельность феодальных судов.

Что же представляют собою эти преступления феодалов? Были ли они явлением исключительным, единичным? Нет, они представляют собою характерное для феодализма явление, настолько характерное и типичное, что Энгельс называет их «благородным разбойничьим ремеслом дворянства»^[12], говорит о «разбоях на больших дорогах и других подобных благородных занятиях»^[13]. По своему классовому содержанию они наряду с уголовной репрессией, направляемой феодалом против своих подвластных, осуществляли классовое подавление — в основном — крестьянства, были одним из способов поддерживать отношения господства и подчинения, содействовали внеэкономическому принуждению. Самая политическая структура феодального общества с отсутствием в нем централизованной государственной власти и произволом феодалов содействовала развитию такой формы насилий над крестьянством. Попустительство со стороны закона и феодальных судов по отношению к этим преступлениям, признание даже доблести «рыцарства большой дороги» общественным мнением большинства господствующего класса, соответствие этого «рыцарства» кодексу морали феодалов, словом положительное отношение к нему классового сознания феодалов — все это вместе со сказанным выше приводит к тому заключению, что такого рода уголовное преступления феодалов были одной из форм их классовой борьбы с крестьянством^[14].

С разложением феодального строя эти преступления не исчезают сразу. Французский буржуазный историк Боннемер в своей «Истории крестьян» приводит случай, относящийся к середине XVII в., когда из Парижа в несколько провинций выехал специальный трибунал для того, чтобы «остановить бесчисленное множество отвратительных злодеяний, которые совершались и совершаются без всякого наказания и отмщения, по причине знатности и чиновности виновных, которые с полной безнаказанностью угнетают, бьют, оскорбляют, убивают и делают тысячи вымогательств бедному народу»^[15]. Трибунал развил «энергичную», но совершенно бесплодную деятельность: знатные преступники, предупрежденные о приезде трибунала, заблаговременно разъехались из своих замков, и трибунал выносил приговоры заочно. По отъезде же трибунала в Париж «они возвратились в свои поместья и принялись за прежнее ремесло преступлений». Маркс приводит слова Лютера (начало XVI в.) о грабежах, совершаемых рыцарями, причем дворяне и разбойники ставятся Лютером на одну доску. Правда, Лютер считает, что «рыцари меньшие разбойники, чем купцы, ибо купцы ежедневно грабят весь мир, тогда как рыцарь в течение года ограбит раз или два одного или двух»^[16]. Впрочем эти случаи относятся к проявлению противоречий между купеческим капиталом и феодалами.

В общем описанные выше формы насилия феодалов над крестьянством с XVI в. начинают сходить со сцены, уступая место другим формам насилия над эксплоатируемыми. «Низшее дворянство, — говорит Энгельс, — рыцарство быстрыми шагами шло навстречу своей гибели… Распри феодалов с их обязательными грабежами и контрибуциями, разбои на больших дорогах и другие подобные же благородные занятия становились со временем слишком опасным делом»^[17], «благородное разбойничье ремесло дворянства уже изжило себя»^[18], ибо оно было направлено на укрепление феодальных отношений, а эти отношения подрывались всем ходом развития производительных сил, разлагающих феодальные производственные отношения, процессом «первоначального накопления» капитала.

Зато на сцену теперь выступает другая категория преступлений, совершаемых представителями господствующих классов.

В период «первоначального накопления» роль незаконного насилия особенно ярко выступает на сцену, но уже со стороны других классов. Говоря об аграрной революции, Маркс специально останавливается на этом вопросе: «Мы оставляем здесь в стороне, — пишет он, — чисто экономические пружины аграрной революции. Нас интересуют ее насильственные орудия»^[19]. Эти насильственные орудия прилагаются нарождающимся капиталом и не только в аграрной революции, но и в области промышленности. «При обычном ходе дел, — говорит Маркс, — рабочего можно предоставить власти «естественных законов производства», т. е. зависимости от капитала, которая создается самими условиями производства, ими гарантируется и увековечивается. Иное видим мы в ту историческую эпоху, когда капиталистическое производство только еще возникло»^[20].

В первую очередь насилие служило орудием для обезземеления и пролетаризации крестьянства, составляющих основу всего процесса первоначального накопления. Экспроприации крестьянства — цепь непрерывных, тянущихся веками преступлений. «Если выражение «собственность есть кража» где-либо уместно, то это в буквальном смысле слова по отношению к собственности британской аристократии. Грабеж церковных земель, грабеж обширных земель, вероломное превращение феодальной и патриархальной собственности в частную собственность, сопровождаемое убийствами и насилиями, — таковы правовые титулы английской аристократии на их владения»^[21]. Это, по словам Маркса, — «бесконечный ряд грабежей, жестокостей и всякого рода насилий, сопровождавший насильственную экспроприацию народа^[22], начиная с последней трети XVI и до конца XVIII столетия»^[23].

Все эти акты насилия, грабежа и обмана в полном смысле слова являлись преступлениями с точки зрения законодательства как буржуазного, так и действовавшего в эпоху «первоначального накопления», они были преступлениями, стоявшими в противоречии с правом. Во Франции в XVII в. при Кольбере правительство издало эдикт, запрещавший отобрание общинных земель, причем в эдикте это «отгораживание» прямо называется «depoillage les communautes» (ограблением, обдиранием общин)^[24].

Маркс говорит об обезземелении крестьянства, как об «узурпации» (присвоении вопреки праву) земель, «на которые крестьяне имели такое же феодальное право собственности, как и сами феодалы»^[25]. Эта узурпация противоречила современному ей законодательству, которое не поспевало за темпами первоначального накопления: оно, по выражению Маркса, было испугано этим переворотом.

Маркс приводит ряд примеров того, как в Англии с конца XV в. поступали жалобы на обезземеление и на насилия, его сопровождавшие, и как в ответ на это издавались законы против этого обезземеления — законы, остававшиеся бесплодными в течение 150 лет^[26]. «В те времена, — говорит Маркс, — процесс этот совершался в форме отдельных индивидуальных насилий, с которыми законодательство тщетно боролось в течение 150 лет»^[27].

Когда же абсолютизм окреп и стал государственным строем, он, — хотя и с опозданием, все еще с отставанием от процесса первоначальногo накопления — меняет прежний курс законодательства и легализует экспроприацию непосредственных производителей. Только «в XVIII столетии,— говорит Маркс, — обнаруживается прогресс в том отношении, что сам закон становится орудием грабежа народной земли, хотя независимо от этого крупные фермеры не отказываются применять и свои собственные маленькие методы»^[28]. До этого времени грабежи и насилия были формой экспроприации крестьянства помимо закона и против закона, т. е. были самыми обыкновенными уголовными преступлениями, в массе своей осуществлявшими наряду с последующим государственным насилием роль «повивальной бабки», феодального строя, «беременного» новым, капиталистическим строем.

Этот преступный характер насильственных методов экспроприации крестьянства и концентрации иными путями земель в руках крупных землевладельцев прекрасно сознавали даже некоторые буржуазные экономисты и историки. Так, Маркс приводит мнение одного из них, Ньюмэна, говорившего, что «незаконное отчуждение коронных земель частью путем продажи, частью путем дарения составляет скандальную главу английской истории, …гигантское надувательство нации»^[29]. Тьер в своей апологии частной собственности также вынужден признать, что собственность на землю «обязана своим происхождением самому страшному разбою», что «если возвратиться к двенадцатому или тринадцатому веку», то можно доказать, что землю «помещик отнял у своего вассала»^[30].

Даже те из буржуазных писателей, которые отрицают насильственный характер обезземеления крестьянства и всячески стараются придать процессу первоначального накопления «идиллический» характер, даже они проговариваются и вынуждены признать, что до XVIII в. обезземеление крестьян производилось противозаконно. Так, Кулишер говорит: «Характерную черту огораживаний XVIII в. составляло и то, что они совершались не противозаконно, как в XV—XVII вв., а на легальном основании»^[31]. Эту противозаконность отмечают и другие историки. Так, Конради говорит: «Вне всякого сомнения ограждения общинных земель были противозаконны. Землевладельцы не обладают правом свободного распоряжения общинными пустошами, на которые они претендовали, они имели на них лишь феодальные права, которые однако обеспечивали и крестьян от отчуждения»^[32]. Разумеется, это «обеспечение» превратилось в формальность, игнорируемую в период разложения феодализма.

Точно так же колониальная политика в эпоху первоначального накопления широко использовала наряду с насилием государственным и преступления купцов и прочих просвещенных мореплавателей. «История голландского колониального хозяйства — а Голландия была образцовой капиталистической страной XVII столетия — развертывает, — говорит Маркс, — бесподобную картину предательств, подкупов, убийств и подлостей»^[33].

Каково же было историческое значение всех этих преступлений в эпоху первоначального накопления? Будучи наряду с государственным насилием формами насилия со стороны растущих капиталистов, все эти преступления многочисленными ручейками вливались в общий поток, «первоначального накопления» капитала^[34]. Все эти преступления таким образом направлялись к тому, чтобы «облегчить процесс превращения феодального способа производства в капиталистический и сократить его переходные стадии»^[35].

Если сравнить значение уголовных преступлений феодалов против крестьян в развитом феодальном обществе с уголовными преступлениями капиталистов при переходе от феодализма к капитализму, то сразу станет ясна разница между ними: первые были выражением насилия, стремившегося укрепить феодальные связи; вторые, наоборот, были одной из форм насилия, направленного на разрушение этих феодальных связей. Но при этом различии важней для нас сходство обеих групп преступлений — и те и другие были направлены против эксплоатируемых трудящихся, и те и другие исходили от эксплоататорских классов.

Это сходство простирается и дальше.

Уголовные преступления феодалов против крестьян были наряду с уголовной репрессией одной из форм классового подавления крестьянства, были одной из форм классовой борьбы феодалов против крестьян. Подобно этому и уголовные преступления представителей нарождающегося капитала, совершавшиеся против экспроприируемого крестьянства и против туземцев колонизируемых заморских стран в эпоху первоначального накопления, были одним из способов отделения непосредственного производителя от средств производства, одним из способов «первоначального накопления капитала», одной из форм насилия, выражавшего собою классовую борьбу, в которой осуществлялся этот исторический экономический процесс, следовательно были также одной из форм классовой борьбы экспроприаторов против экспроприируемых.

При этом все эти преступления были отдельными, индивидуальными актами насилия лишь в том смысле, что наряду с ними насилие осуществлялось методами организованного общественного насилия через государственный аппарат. Но мы видели, что, по словам Маркса, «парламентская форма грабежа» установилась лишь в XVIII в., до того преобладал внезаконный метод классового насилия. Поэтому если в отличие от государственного насилия эти формы насилия были «индивидуальными отдельными актами», то по своему классовому значению, по своей распространенности, многочисленности и повсеместности, по своей резкой классовой направленности эти отдельные акты в своей массе являлись одной из форм борьбы класса в целом, направленной также против класса в целом. Эго подтверждается и фактической безнаказанностью всех этих преступлений и тем, что как самые насилия над крестьянами, так и фактическая безнаказанность за них в классовом сознании экспроприаторов выступали как нечто вполне естественное и не могущее встретить возражений.

Стоит процитировать по этому поводу типичную тираду французского землевладельца конца XVI в., приводимую Кареевым: «Снова стали появляться, — читаем мы у Кареева, — те средневековые типы дворян-разбойников, образчик которых представляет из себя Rieux в известной сатире Menipée: вокруг меня на десять лье нет пи одного крестьянина, который не прошел бы через мои руки, — говорит он, — и который не заплатил бы мне оброка или выкупа. У меня есть cредство заставить их быть благоразумными: у меня есть для них головные повязки из канатов, я вешаю их под мышки, я подогреваю их ноги на раскаленной лопате, я заковываю их в кандалы, — словом, у меня тысяча хорошеньких средств, чтобы выжать все соки из их кошелька и отобрать, что у них есть, а их и все их отродье пустить по миру. У меня хорошая шпага и славный пистолет, и нет такого чиновника, который посмел бы потребовать меня к суду: суд не для таких ведь дворян, как я. Я возьму кур и коров моего соседа, когда вздумается, отрежу у него землицы и огорожу ее вместе с моей, — и попробуй тогда кто-нибудь заворчать только. Другие известия той эпохи (например «Essais» Монтеня) показывают, что это изображение не было преувеличением^[36]. Здесь мы видим и откровенное признание насилий по отношению к крестьянству как при выколачивания повинностей, так и при огораживании полей и пролетаризации крестьян, и сознание преступности этих действий, за которые полагается «потребовать к суду», и уверенность в своей безнаказанности, ибо ни чиновник не осмелится привлечь к ответственности, ни суд не посмеет осудить.

Итак, подобно тому, как мы это видели в отношении развернутого феодализма, и в отношении периода разложения феодализма, периода «первоначального накопления», определенная и весьма обширная категория уголовных преступлений, совершаемых эксплоататорскими классами, направленных против эксплоатируемых крестьян, была одной из форм классовой борьбы этих эксплоататорских классов; капиталистов-землевладельцев, промышленников и купцов.

По мере укрепления капиталистического строя, при промышленном капитализме роль внеэкономического насилия изменяется. Пролетариат находится в основном, по словам Маркса, в той «зависимости от капитала, которая создается самими условиями производства, ими гарантируется и увековечивается»; внеэкономическое, непосредственное насилие хотя и продолжает проявляться, но только в виде исключения^[37]. Эти исключения однако не единичны. Капитал всегда готов, перешагнуть через непрочный легкий барьер, отделяющий от преступлений. Маркс цитирует работу Деннинга: «Тред-юнионы и стачки», где тот говорит: «Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение; при 20 процентах он становится оживленным; при 50 процентах положительно готов сломать себе голову; при 100 процентах он попирает ногами все человеческие законы; при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы хотя бы под страхом виселицы»^[38].

Эти преступления, совершаемые рыцарями капитала, разнообразны, многочисленны и проявляются повсюду^[39]. Возьмем парламентаризм, являющийся одной из форм классовой борьбы. Вопреки буржуазным россказням, будто парламентаризм является высшим выражением легальности, действительность показывает нам совсем иное, особенно в процессе парламентских выборов. Это характерно не только для фашистских и фашизирующихся стран нашего времени, когда фашизм ведет на парламентаризм общее наступление, это было характерно еще и для того времени, когда писали Маркс и Энгельс. Приведем взятую Марксом из буржуазной прессы цитату, показывающую методы парламентской борьбы буржуазии:

«Мы утверждаем, что во время этих всеобщих выборов было пущено в ход больше насилия, коррупции, запугивания и проявилось больше фанатизма и разгула, чем когда-либо раньше в подобных случаях. На этот раз прибегали к подкупам больше чем в прежние годы… Самая пылкая фантазия вряд ли может представить себе, в какой мере запугивали и всяческим образом незаконно влияли на избирателей… Если мы соединим все это вместе: скотское пьянство, низкие интриги, массовую коррупцию, варварские попытки запугать избирателей, забрасывание грязью доброго имени кандидатов, разорение честных избирателей, обольщение и обесчещение наиболее слабохарактерных среди них, ложь, козни, клевету, неприкрыто и бесстыдно выставляемую напоказ среди бела дня, осквернение священных слов, оклеветание честнейших имен, то мы можем только в ужасе остановиться перед той огромной гекатомбою уничтоженных тел и погубленных душ, на вершине которой высится новый парламент»^[40].

Многочисленные аферы, банкротства^[41], мошенничества, подлоги, подделки^[42], обман в торговле и фальсификация товаров^[43], в первую очередь предметов массового потребления, вызываются конкуренцией среди буржуазии. Это отмечалось в нашей литературе. Но этого недостаточно. Необходимо кроме того подчеркнуть, что эти преступления существенным образом бьют по пролетариату. Так например, обман в торговле — обмеривание и обвешивание, продажа недоброкачественных продуктов и предметов широкого потребления, их фальсификация количественно и качественно снижают фактический уровень реальной зарплаты, ухудшают условия существования рабочего, его existenzminimum, т. е. служат дополнительным средством эксплоатации рабочего класса.

И опять-таки все эти преступления представителей буржуазии остаются фактически безнаказанными в подавляющем большинстве случаев, но от этого они не перестают быть преступлениями, предусмотренными соответствующими статьями уголовных кодексов, статьями, в которых имеются соответствующие, мягкие, впрочем, санкции. Эти действия отнесены буржуазными законодателями к числу преступных, так как они представляют собою в известной степени опасность для интересов буржуазии в целом: они затрагивают непосредственно интересы не только трудящихся, но и отдельных буржуа, которые могут оказаться и часто оказываются потерпевшими от банкротства, мошенничества, подлога и т. п. На эту часть таких преступлений и рассчитано в основном действительное осуществление уголовной репрессии. Кроме того — и это является более важным обстоятельством — эти преступления еще больше усугубляют «хаотически обманный» характер конкурентной борьбы между капиталистами, что не может не мешать другим, менее резким формам конкуренции и тому, что буржуа называют «нормальной» торговлей. Фактическая же безнаказанность большинства этих преступлений объясняется тем, что они в основном направлены против широких пролетарских масс и служат делу капиталистической эксплоатации. Именно в этом последнем обстоятельстве и кроются классовые корни этих преступлений, их связь с классовой борьбой буржуазии против пролетариата.

Наряду с этими преступными формами эксплоатации и наступления буржуазии на жизненный уровень рабочего класса буржуазия использует уголовные преступления и непосредственно для подавления революционного движения пролетариата. Особенно ярко это выступает в эпоху империализма и в наибольшей степени в послевоенные годы. Классическим образчиком в этом отношении служат США.

Будучи крупнейшей империалистической страной, США на своем примере с наибольшей силой показывают, как империализм углубляет все противоречия капиталистического общества. Обострение этих противоречий проявляется в частности в общем быстром росте преступности. Однако в этом росте преступлений важна более, чем его числовые показатели, качественная его сторона, а именно все повышающийся удельный вес профессиональной преступности, социальная характеристика массы профессиональных преступников, а особенно связь последних с буржуазией. Профессиональные преступники в США организованы в шайки. Отличительной чертой этих уголовных шаек является то, что их верхушки находятся в среде крупных капиталистов: с одной стороны, эти шайки выполняют поручения конкурирующих капиталистических групп, ими финансируются, находятся под их покровительством и получают от них руководящие указания; с другой стороны, вожаки этих шаек — типа знаменитого чикагского бандита Аль-Капонэ — наживают уголовными преступлениями многомиллионные состояния и превращаются сами в крупных капиталистов, не покидая в то же время своей уголовной профессии. Американский буржуазный писатель Артур Рив в вышедшей в 1931 г. книге «Золотой век преступности» сообщает, что когда Аль-Капонэ спросили, почему он, обладая состоянием в 70 миллионов долларов, не прекращает своей преступной деятельности, тот ответил: «Не могу: …крупнейшие банкиры, дельцы, политики и руководители трэд-юнионов добиваются, чтобы я продолжал систему своей деятельности»^[44]. Получается таким образом прямое «сращивание» верхушки уголовного мира с капиталистическими кругами. Это налагает яркий политический отпечаток на преступную деятельность таких шаек, которые выступают как резерв, а иногда и как авангард полиции в борьбе с революционным движением американского пролетариата. Именно это обстоятельство скрепляет связь этих шаек «ракетчиков», бандитов и тому подобных профессиональных преступников с полицией и судебным аппаратом и их организованную безнаказанность. Острие уголовной репрессии в США чаще всего обращается не в сторону этих профессиональных преступников, а в сторону тех многочисленных одиночек, «неорганизованных» преступников, которых нужда, безработица, весь строй американского капиталистического общества толкают на совершение преступления, в основном же против участников все растущего революционного движения, выступления которых сплошь и рядом «подгоняются» американской юстицией под статьи закона, трактующие об уголовных преступлениях.

Вот факты^[45], показывающие «сращивание» верхушки уголовных шаек с капиталистами. Одна из важнейших ролей в уголовных преступных шайках принадлежит скупщику, имеющему свою специальную агентуру, своих коммивояжеров, собирающих похищенные вещи у главарей воровских и бандитских шаек. Скупщик этот, ставящий «дело» на широкую ногу, является, по свидетельству официального отчета о преступных укрывателях в Нью-Йорке, «изобретательным дельцом, имеющим связи как в трущобном мире, так и в сфере внешне порядочных деловых людей». Но над скупщиком стоит более важная особа, именуемая «backer». Об этих «backer» в нью-йоркском «Times» писалось следующее: «По общему правилу этот человек не относится к людям подпольного мира, он имеет средства, пользуется кредитом, имеет хорошую репутацию. Он часто получает средства, необходимые для выполнения преступных предприятий, из банков, пользующихся безупречной репутацией, которые считают, что «backer» — лицо кредитоспособное и не их дело вмешиваться в его дела».

Типичными для США являются шайки так называемых «ракетчиков», занимающихся аферами, шантажом и вымогательством и т. п., но главным образом террористическими актами против рабочих. Эти шайки «ракетчиков» действуют под руководством влиятельных капиталистов. Проф. Люблинский в своем докладе^[46] ссылался на директора чикагской комиссии по преступности, Чемберлена, который в 1932 г. писал: «Где вы встречаете успешно работающего ракетчика, там, будьте уверены, поблизости имеются или мошенническая деловая среда или продажное правительство… Избирательные мошенничества во время предвыборных собраний и на выборах обнаружили тесный союз, существующий между участниками шайки и политическим заправилой. Основа такого союза ясна. Участник шайки в своей преступной и противозаконной деятельности зависит от политического покровительства… Сила преступных организаций в значительной степени определяется тем фактом, что участники банд и их союзники обычно обеспечивают исход выборов в пользу своих друзей… Бандитские группы часто становятся политическими клубами, и глава вооруженной банды зачастую признается политическим вожаком в определенном районе».

Но центр тяжести переплетения влиятельных буржуа с «ракетчиками» и другими профессиональными преступниками лежит не в этой «парламентской» борьбе, а в прямом и организованном подавлении рабочего движения. В докладе Люблинского приводятся многочисленные факты, доказывающие этот метод использования американской буржуазией уголовных преступлений и профессиональных преступников. Приведем лишь одно, но весьма содержательное, место из цитируемой Люблинским работы Р. Дэнна (1932 г.): «В 70-х годах прославились пинкертоновские шпионы, действовавшие в пенсильванских угольных копях, а также во время первых железнодорожных стачек на пенсильванских, тихоокеанских, чикагских, нью-йоркских и многих других железных дорогах, где они расстреливали бастующих дюжинами. В Хомсгаде в 1892 г. отряд из 300 пинкертоновских «стражей», нанятый стальным концерном Фрика, атаковал бастующих рабочих, но был отбит. Вспомним об агентах Тиля и других, которые вели вооруженное нападение на рабочих угольных копей Колорадо во время стачки в конце 90-х годов и в 1904 и в 1913 гг. Гарри Орчард, являвшийся шпионом Тиля и Пинкертона, убил бывшего губернатора Идахо с целью дискредитировать и уничтожить воинствующую федерацию горняков на западе. Мы имели профессиональных убийц, состоявших на службе детективного агентства Болдника Фельте, которые пользовались механическими ружьями для борьбы против горняков, организовавших стачки в Западной Виргинии в 1912 и 1921 гг. Вспомним также о наемных убийцах корпораций, которые умертвили рабочих в Месаба (железоделательная промышленность), Лоренсе (текстиль), Мак-Кис-Рок (сталь), Бэтт (медь), Бойоне и Рузвельте (нефть), Сан-Педро (портовые рабочие) и Денвэре (трамвайные рабочие). Во всех этих местах наемники промышленных компаний ломали стачки и кромсали рабочих, бастовавших для улучшения своего положения. В более недавние дни получил известность Джемс Бискарди, который после ряда насилий во время стачки рабочих-швейников в Кеноша штата Висконсин в 1929 г. сознался, что он был нанят предпринимателями для «создания терроризма». Виллиям Пфейфер, являвшийся агентом детективного агентства Белла, хладнокровно убил Карла Мэкли, руководителя профсоюзного движения швейников в Филадельфии. 14 агентов промышленного агентства Ньюварка пытались убить трех рабочих Аллентаунской шелковой фабрики во время стачки 1931 г. Упомянем привозных убийц, которые расстреливали горняков, пытавшихся организоваться в графстве Харлан (Кэнтукки), причем эти убийцы были специально освобождены для этой задачи из западновиргинской тюрьмы. Нью-йоркский ракетчик Петэ-де-Вито получил по крайней мере 300 000 долларов за срыв стачки газолиновых шоферов в 1929 г. Он нанял за эти деньги около 1 000 штрейкбрехеров и платил своим вооруженным стражникам, охраняемым политическими вожаками Таммани, по 25 долларов в день за то, чтобы они стреляли в рабочих, избивали и арестовывали их. Контролируемая Рокфеллером Стандарт-Ойль-Компани оплатила все эти расходы. В том же году Де-Вито выручил еще 200 000 за подобные же услуги, оказанные двум другим фирмам. Одна из них — Американская жестяночная компания — уплатила ему 138 000 долларов за срыв стачки».

Все эти факты^[47] подтверждают, во-первых, что в США буржуазия в лице многочисленных представителей своей верхушки тесно сплетается с миром уголовных преступников, что ее представители сами выступают в качестве организаторов уголовных преступлений, либо используют для этого финансируемые и покровительствуемые ею уголовные шайки профессиональных преступников, и во-вторых, что значительная часть этих преступлений направлена на борьбу с революционным движением американского пролетариата, в особенности со стачечным движением.

Наряду с использованием преступлений для борьбы со стачечным движением американская буржуазия широко практикует уголовные преступления для подавления пролетариата, ведя бешеную травлю негров. Политика американской буржуазии в отношении негров также является сложной и замаскированной формой классовой борьбы. Неграм США, в основном принадлежащим к трудящимся массам, приходится испытывать на себе двойной — национальный и экономический — гнет американской буржуазии. Даже ряд представителей американской буржуазной мысли признает этот факт. Радикальное разрешение негритянского вопроса лежит только на путях пролетарской революции. «Национальный вопрос есть часть общего вопроса о пролетарской революции, часть вопроса о диктатуре пролетариата», — говорит т. Сталин^[48]. — «Национальный вопрос может быть разрешен лишь в связи и на почве пролетарской революции»^[49]. С этой единственно правильной точки зрения совершенно ясна реакционность лозунга национальной негритянской культуры в условиях господства буржуазии, проповедуемого в США гарвистами. В его основе лежит негритянский буржуазный национализм, который представляет оборотную сторону американского великодержавного шовинизма, питающего угнетение негритянских масс трудящихся.

Этот шовинизм американского буржуа создает «расовую теорию» негритянской преступности, теорию, назначение которой заключается в том, чтобы оправдать травлю негров, произвол и жестокость администрации и суда по отношению к негритянским массам. Расовая теория преступности, исходя из пресловутой теории факторов социологической школы и из проповедуемого этой школой и школой антропологической биологического понимания причин преступлений, уже доказала свою полную несостоятельность. Но можно считать бесспорным, что в среде американской буржуазии вовсе не научность теорий создает им популярность: знаменитый «обезьяний процесс» это достаточно подтверждает.

«Расовая теория» негритянской преступности чрезвычайно удобна для американского империализма, и он культивирует расовую вражду к неграм под флагом «стопроцентного» американизма не только в своей среде, но и в среде рабочих, прибегая для этого к услугам «Американской федерации труда» и ее желтых профбюрократов. Американская буржуазия пользуется тем, что «американские рабочие лидеры являются более решительными противниками элементарной демократии, чем многие буржуа в той же Америке»^[50], и подкупает развращенную империализмом верхушку рабочего класса, составлявшую руководящие кадры «Американской федерации труда».

Позиция рабочей «аристократии» в значительной степени развязывает руки американской буржуазии в отношении угнетения негритянских масс, облегчает ей проведение таких политических процессов, как дело узников Скоттсборо и т. п., широкое применение к неграм средневековых пыток и «суда Линча».

Именно «суд Линча» представляет для нашей темы особенный интерес: наряду с подавлением негритянской бедноты всеми методами, применяемымй государственным аппаратом американской буржуазии, «суд Линча» представляет собою характерную форму классового подавления этой буржуазией трудящихся негров путем непосредственной расправы. Эта расправа осуществляется в форме убийств, которые, будучи политическими убийствами по своей природе, ничем по форме не отличаются от всякого другого убийства, предусмотренного любым буржуазным уголовным кодексом, в том числе и американскими.

Действительно стоит посмотреть на то, в каких формах совершается линчевание, чтобы понять, что это — случаи квалифицированного, ужасающего своей жестокостью убийства. Из 60 человек, линчеванных в 1922 г.^[51], о коих имеются сведения, восемь были сожжены живыми, двое подвергнуты пыткам и утоплены, один был избит до смерти, трое повешены, после чего их трупы были сожжены^[52]. Можно было бы сказать, что линчевание нельзя рассматривать как убийство, что это есть специфическое преступление — самосуд, в котором выражается внесудебная репрессия за совершенное линчуемым преступление. Но, во-первых, даже если бы это было и так, то преступный характер линчевания как самосуда не отпадает. Однако линчевание далеко не всегда является ответом на действительно совершенное линчуемым преступление. Иногда «преступление» линчуемого настолько ничтожно, что несоразмерность его жестокому «суду Линча» превращает это преступление — действительно совершеннее или вымышленное — в пустой формальный предлог для убийства линчуемого; иногда же повод для линчевания не может рассматриваться как преступление с точки зрения какого угодно буржуазного уголовного кодекса. По данным за 9 лет (1922— 1931 гг.) по отношению к 9% линчеванных совсем не выдвигалось обвинения в совершении какого-либо преступления. По отношению к другим, где обвинение имело место, линчуемому инкриминировалось «незнание своего места», «неподходящее поведение и дерзость», выступление в качестве свидетеля против двух белых, «настойчивое требование подачи кушаний в ресторане» и т. п. В статье Сесиля Копа «Экономические основания роста террора путем суда Линча» приводятся такие примеры линчевания: в 1931 г. в г. Тускалузе (штат Алабама) повешен Браун, обвинение неизвестно; в Новом Орлеане (Луизиана) повешен Ренэ Анри за то, что толкнул белую женщину; в Хестенвилле (Алабама) застрелен и повешен Томас Джаспер за ухаживание за белой девушкой; в Конвее (штат Арканзас) повешен Харрель за спор с хозяином. По другим американским данным за 1931—932 гг., безработный и голодающий негр Джон Паккер из Колорадо был обвинен в краже нескольких персиков; он был линчеван владельцами плантаций. Негр-рабочий Биль Фан был линчеван толпой торговцев и плантаторов за то, что отказался работать бесплатно. Биль Джонс и его семья, состоящая из пяти человек, были застрелены хозяином из-за того, что при споре о зарплате Джонс, по словам хозяина, «осмелился отвечать». Дэв Тиллис из Крокетт (штат Техас) потребовал у своего хозяина расчета, за что был обвинен хозяином в «попытке ворваться в спальню белой женщины» и этим же хозяином с помощью четырех соседних землевладельцев был линчеван.

Таких примеров можно привести сколько угодно и из всех почерпнуть доказательство того, что линчевание сплошь и рядом является не самосудом за какое-нибудь совершенное линчуемым преступление, а убийством, в котором выражается белый террор империалистов, убийством, конкретные причины которого во многих отдельных случаях коренятся непосредственно в отношениях между эксплоатируемым и «хозяином».

Уже из приведенных примеров видна классовая принадлежность жертв линчевания. Упомянутая выше комиссия по изучению линчевания, рассмотрев 21 случай линчевания в 1930 г., установила, что только четверо из линчеванных имели собственную небольшую ферму или дом, 17 же были неимущими: 3 городскими рабочими и 14 сельскохозяйственными батраками. С другой стороны, из тех же примеров видно, кто является организатором и исполнителем линчевания: это — хозяева, землевладельцы, плантаторы и торговцы. В брошюре «Нью-Йоркского комитета по изучению труда» говорится: «Рассмотрение многих сотен случаев линчеваний показывает, как это хорошо известно и каждому линчевателю, что линчевание является тщательно организованным и обдуманным во всех мелочах убийством, совершаемым при сотрудничестве агентов правящих классов — полиции, шерифов, милиции, газет. Без активного руководства «лучших элементов», т. е. могущественных помещиков и хозяев, линчевание никогда бы не могло произойти».

Итак, капиталисты организованно при попустительстве и поддержке чиновников государственного аппарата применяют линчевание к рабочим-неграм (но не исключительно неграм) в целях их классового подавления. Убийства, совершаемые путем «суда Линча», являются преступлениями в полном и буквальном смысле этого слова. В некоторых штатах против линчевания даже издавались специальные законы, устанавливавшие кроме «само собой разумеющейся» ответственности непосредственных убийц, ответственность властей за допущение «суда Линча». Такие законы, изданные, например, в 1901 г. в штатах Индиана и Алабама, в 1902 г. в штате Канзас и в 1912 г. в штаге Кэнтукки и т. д., были, впрочем, мертвой буквой, как мертвой буквой были и специальные законы, касающиеся самой линчующей толпы: в штате Виргиния, например, изданный против линчевания закон «о рассеянии толпы» был применен всего только один раз и то… не при линчевании, а при разгоне постов пикетчиков во время стачки текстильных рабочих! Но формально линчевание считается преступлением и иногда специально оговоренным в законе; так в штате Георгия по закону 1893 г. о линчевании «участие в толпе, линчующей гражданина без должного судебного процесса», предусмотрена тюрьма на срок от одного года до 20 лет. Правда, по этому закону никто не был осужден, хотя за время его существования в Георгии было совершено свыше 600 линчеваний, и все эти случаи остались безнаказанными преступлениями. Иногда впрочем американским судам приходилось и осуждать линчевателей-убийц. Так по одному процессу в Эшвилле были осуждены 22 человека, из которых 11 приговорены к принудительным работам, 4 — к заключению в тюрьме и 5 — к условному осуждению. В 1926 г. из 62 обследованных случаев линчевания к уголовной ответственности были привлечены 34 человека, из которых 9 были осуждены и приговорены «к пенитенциарию» на сроки от 4 до 20 лет.

Чрезвычайно слабая наказуемость линчевания или даже полная его безнаказанность вытекает из того, что, несмотря на свою формальную преступность, линчевание служит делу подавления преимущественно негритянской бедноты и в основном «приемлемо» и выгодно для американской буржуазии. Эта «приемлемость» видна из того, что классовое сознание буржуазии, главным образом в тех штатах, где наиболее распространен труд негров и применяется линчевание, воспринимает линчевание как положительное явление: местная пресса подробно описывает случаи линчевания, не высказывая порицания; бывали случаи, когда о предстоящем линчевании в газетах даже делались публикации и к месту расправы направлялись специальные поезда для публики. В 1929 г. в штате Северная Каролина газеты приглашали читателей с женами и детьми приехать полюбоваться на висящий на дереве труп жертвы «суда Линча».

Необходимо подчеркнуть, что самая распространенность линчевания характеризует его не как отдельные, изолированные, случайные эксцессы, а как часть системы подавления американской буржуазией негров-рабочих, проводящуюся в организованных формах. Статистика линчеваний неполна, но и она за время с 1882 по 1931 гг. насчитывает 4823 случая линчевания.

Последние годы в связи с обострением классовой борьбы дают рост линчеваний; на 1931 г. приходится 187 линчеваний, т. е. вдвое больше средней арифметической за указанные 50 лет^[53]. Приведенные выше факты доказывают, что, используя уголовные преступления как одну из форм борьбы с пролетариатом, буржуазия сплошь и рядом выдвигает своих представителей как непосредственных исполнителей этих преступлений. Но еще чаще буржуазия пользуется для этой цели агентурой из числа профессиональных преступников, вербуемых из рядов люмпен-пролетариата и оставляя за собою организующую роль, организуя эту форму борьбы как в общем масштабе, так и в каждом отдельном случае; точнее сказать — организаторская роль буржуа в каждом отдельном таком преступлении или в каждой отдельной их серии есть показатель общей организующей роли буржуазии как класса в этой форме борьбы с пролетариатом.

Профессиональные преступники из рядов люмпен-пролетариата служат наиболее удобным орудием для организации уголовных преступлений, направленных против рабочих: они наиболее опытные и умелые исполнители, они по своему социальному положению всегда готовы на то, чтобы буржуазия путем подкупа и покровительства привлекла их на свою сторону в классовой борьбе. «Люмпен-пролетариат, — говорит Энгельс, — представляет собой явление, встречающееся в более или менее развитом виде почти во всех бывших до сих пор фазах общественного развития»^[54]. Маркс и Энгельс показывают, как во всех этих фазах общественного развития продажный люмпен-пролетариат играл роль орудия в руках капиталистов. Это относится и к периоду первоначального накопления^[55], это правильно и по отношению к эпохе промышленного капитализма^[56] и империализма. Энгельс пишет о германской революции 1848/49 гг. по поводу событий в Эльберфельде: «Люмпен-пролетариат здесь, как повсюду, обнаружил на второй же день движения свою продажность; утром он требовал от комитета безопасности оружия и жалования, после обеда продался крупной буржуазии, предлагая защищать ее дома, а к вечеру стал разрушать баррикады. В целом люмпен-пролетарии стояли на стороне буржуазии, которая лучше всего оплачивала их и на деньги которой они во время движения весело проводили свои дни»^[57].

Касаясь того же самого времени (1849 г.), но в отношении Франции, говоря об организованном Луи Бонапартом «обществе десятого декабря», составлявшем опору буржуазной реакции и состоявшем из люмпен-пролетариата, из «отребьев, отбросов, накипи всех классов», Маркс так характеризует состав тогдашнего французского люмпен-пролетариата: «Рядом с прогоревшими кутилами двусмысленного происхождения и с двусмысленными средствами существования, рядом с оголтелыми авантюристами из буржуазии в этом обществе встречались бродяги, отставные солдаты, бывшие обитатели смирительного дома, беглые каторжники, мошенники, фигляры, лаццарони, карманные воры, фокусники, игроки, сводники, содержатели публичных домов, носильщики, писаки, шарманщики, тряпичники, точильщики, лудильщики, нищие, — словом вся неопределенная, разношерстная, неустойчивая масса, которую французы называют богемой…»^[58]. Обобщающую характеристику роли люмпен-пролетариата в эпоху капитализма Маркс и Энгельс дают в следующих выражениях: «Люмпен-пролетариат — это пассивный продукт разложения самых низших слоев старого общества, местами вовлекается в движение пролетарской революции, но по всей своей жизненной обстановке он гораздо более склонен продавать себя для реакционных козней»^[59].

Связь буржуазии с люмпен-пролетариатом особенно ярко была показана Марксом задолго до нашего времени в отношении буржуазной финансовой верхушки: «Именно на верхах буржуазного общества проявлялись необузданные, на каждом шагу сталкивающиеся с самими буржуазными законами, нездоровые и распутные вожделения, в которых нажитое спекуляцией богатство естественно ищет себе удовлетворения, где наслаждение становится распутством, где сливаются вместе золото, грязь и кровь. По способу своего обогащения, как и по своим наслаждениям, финансовая аристократия есть не что иное, как возрождение люмпен-пролетариата на верхах буржуазного общества»^[60].

Сродство люмпен-пролетариата и верхушки буржуазии, именно представителей финансового капитала, как нельзя лучше объясняет то «сращивание» капиталистов и профессиональных преступников, которое выше было отмечено в отношении современных США. Больше того, это объяснение приобретает еще большую силу в эпоху империализма, когда роль финансовой олигархии, ее монопольное положение и разложение в ее среде достигают наивысшего предела.

Подкуп капиталистами люмпен-пролетариата и профессиональных преступников как органической части люмпен-пролетариата позволяет капиталистам натравливать люмпен-пролетарские элементы на пролетариат и организовать цепь насилий, в которых политическая сущность либо выступает непосредственно, либо в скрытом виде содержится в уголовных преступлениях, причем эти последние зачастую перерастают в открытые политические акты.

Так было в России в период революции 1905 г., когда разлагающееся самодержавие для борьбы с революционным движением пользовалось услугами им же организованной «черной сотни».

«За весь этот период (с 1903 по 1906 г. — Г. В.), — говорит Ленин, — организация черносотенного погрома и избиения евреев, студентов, революционеров, сознательных рабочих все более прогрессирует, совершенствуется, объединяя с насилием подкупленной черни насилия черносотенного войска, доходя до применения артиллерии в селах и городах, сливаясь с карательными экспедициями, карательными поездами и так далее»^[61].

Так было и с фашистскими убийствами в Италии, так обстоит дело и в фашистской Германии, широко и «на повышенной основе» практикующей методы царского самодержавия и в отношении погромов, избиения и убийства евреев, революционеров и сознательных рабочих, и в отношении применения вооруженной силы государства.

Германский фашизм в борьбе с компартией и революционными рабочими использует и рейхсвер, и полицию и национал-социалистские отряды штурмовиков, и подкупленных уголовных преступников, для того чтобы наряду с обысками, арестами, разгромом рабочих организаций, судом, пыткой и смертной казнью, концентрационными лагерями и тюрьмой, военным подавлением и т. д. организовать подлые убийства рабочих из-за угла, жесточайшие избиения на улицах, разгром рабочих квартир и т. п. Газеты дают неисчерпаемый запас фактов, иллюстрирующих эту форму «коричневого» фашистского террора. Приведем лишь несколько фактов из этого газетного материала. По данным «Rote Fahne»^[62] в течение 1930 и 1931 гг. националисты убили 195 рабочих. В 1932 г. фашистский террор возрастает. Вот некоторые из примеров этого террора, сводимые мною по месяцам 1932 и 1933 гг.

Январь 1932 г.: в Данциге при нападении фашистской банды на помещение «Общества друзей СССР» убит коммунист-рабочий, многие ранены; в Вормсе при нападении «наци» на партийное бюро КПГ ранен рабочий^[63]; в Кенигсберге забит камнями до смерти рабочий Корнец^[64]; в Брауншвейге юноша-рабочий Курт Мейер ранен фашистом ножом в спину^[65].

Февраль 1932 г.: в Бреслау застрелены председатель Саарской партгруппы КПГ Август Адлер и Пауль Плюшка, а в Дортмунде убиты трое рабочих^[66]. В Магдебурге рабочий тяжело ранен кинжалом в шею^[67]; в Ризе (Саксония) семью ножевыми ударами тяжело ранен прохожий — рабочий Арно Вольф^[68]; в Гиссене пять «наци» избили до потери сознания инвалида войны^[69]; организованная банда «наци» напала на колонию безработных и убила рабочего Клемке^[70]; в Банкау (Верхняя Силезия) зверски (как подчеркивает это даже буржуазный «Berliner Tageblatt») был убит фашистами беспартийный рабочий и тяжело ранен его отец^[71].

Март 1932 г.: в Кельне национал-социалистами застрелены три коммуниста; в Вальденбурге тяжко ранен безработный^[72].

Апрель 1932 г.: в Ганновере «наци» убили рабочего и смертельно камнем в шею ранили другого^[73]; в Салау убит коммунист, в Хемнице тяжело ранен другой^[74]; под Берлином убит коммунист Гергард Вейс^[75].

Май 1932 г.: ряд рабочих ранен в Берлине, Гамбурге и Альтоне^[76]; в Штеглице три «наци» убили плотника Фрика^[77]; в Рюдерсдофе и Эклере 250 «наци» напали на трех рабочих и тяжело их ранили^[78].

Июнь 1932 г.: во Франкфурте на Одере «наци» разгромили рабочий кооператив и стреляли в рабочие квартиры; в Дуйсбурге убит коммунист; в Фриденау, Шарлоттенбурге и Штеглице группы гитлеровцев ночью нападали на прохожих и на помещения, где собираются рабочие; несколько рабочих ранено; в Берлине 40 фашистов выбросили на полном ходу поезда подземной дороги рабочего на рельсы; в Дюссельдорфе национал-социалисты совершили налет на местный комитет компартии; семь рабочих ранено.

Июль 1932 г.: в Гаттингене (Рур) гитлеровцы убили двух рабочих и 30 ранили; в Бремене застрелен рабочий; в Шельберге (близ Берлина) штурмовик застрелил двух коммунистов^[79], в Гамбурге, Наунгофе (близ Лейпцига), Бохуме и других городах убито 15 рабочих и 107 ранено, в Альтоне за семь недель убито 97 рабочих^[80]; в Шпандау фашистами убит рабочий, в Гинденбурге (Восточная Пруссия) ранен коммунист, в Бауэр-Эрле убит рабочий, в Лейпциге ранено трое рабочих.

Август 1932 г.: в Ризенбурге «наци» застрелили двух рабочих социал-демократов; в Фульде местный руководитель штурмовиков застрелил коммуниста^[81]; в Кенигсберге — еврейский погром и ряд организованных покушений на коммунистов и рабочих: «наци» убили коммуниста, члена муниципалитета Зауера в его квартире, коммунист Цирпице убит тремя выстрелами на улице, редактор социал-демократической газеты «Фольксцейтунг» ранен в своей квартире, там же ранена женщина; «наци» напали на квартиру руководителя «Еврейского союза германских граждан еврейской национальности» Сабадского; в Эберсвальде (близ Берлина) избиты и тяжело ранены социал-демократы Лейман и Шульце^[82]; в Мариенбурге (Восточная Пруссия), Гольдберге (Восточная Пруссия), Лигнице (Силезия), Белице (Силезия) «наци» совершили ряд нападений на рабочие организации, в Меммингене (Вюртемберг) тяжело ранили кастетами руководителя местной коммунистической организации, а в Цвейброкене (Пфальц) убили камнями рабочего; в Марбурге отряд «наци» напал на рабочий поселок и ранил многих рабочих; в Тильзите обстрелена квартира лидера местной организации КПГ Лиольгейма, в Грессене брошена бомба в биржу труда, в Бреславле брошена бомба в квартиру социал-демократа^[83]; в Гинденбурге брошена бомба и подожжена ферма мелкого крестьянина Баравского^[84]; в Веймаре 2 «наци» изобличены в том, что с 1929 г. совершили поджоги хозяйств бедняков в трех местных деревнях^[85], в Котбусе разрушен фашистской бомбой дом в еврейской буржуазной колонии^[86], в Дессау в квартире, где собираются коммунисты, выбиты стекла^[87].

Сентябрь 1932 г.: в Шарлоттенбурге 33 фашиста напали на квартиру рабочего Бильмана^[88]; 30 сентября «Forwarts» сообщает, что за восемь месяцев фашистами убито 155 рабочих^[89].

Декабрь 1932 г.: в Пирманзензе 40 фашистов тяжело ранили двух рабочих^[90].

Ту же картину мы наблюдаем и в 1933 г. В Берлине «наци» убили коммуниста и тяжело ранили другого рабочего, убили работницу, обстреляли рабочие дома на Оберштрассе и Веддлигштрассе; на Швейштрассе ранено трое рабочих; в Трире активист компартии Грейф убит пятью выстрелами в живот; в Моабите фашисты обстреляли квартиру, в которой собираются коммунисты, и ранили рабочего^[91]; в Лихтснпраде убиты рабочие Эрих Иост, Эрих Герман и работница Марта Кюнстаер^[92]; в Бреслау юноша-рабочий убит фашистами ударом ножа в горло^[93].

«Berliner Tageblatt» в номере от 11 января 1933 г. приводит перечень убийств и других преступлений фашистов (15 случаев) за декабрь 1932 г. и январь 1933 г., в том числе разгром еврейских лавок в Майнце и других городах, убийство женщины одним из руководителей «наци» и т. д. Аналогичные случаи приводят и другие газеты в течение всего 1933 г.^[94]

Приведенные полсотни фактов за 1 ½ – 2 года, относящиеся к кануну прихода германских фашистов к власти, показывают чрезвычайно разнообразные формы фашистского террора, выражающиеся в совершении уголовных преступлений против рабочих, — убийств, тяжких телесных повреждений, нанесения побоев, издевательств, бросания бомб и поджогов как частных квартир, так и общественных помещений рабочих организаций. Эти преступления совершаются то тайком, предательски, из-за угла, ударом ножа подкупленного убийцы, то с наглой откровенностью, среди белого дня, когда часто на безоружных одного-двух рабочих на улице нападает фашистская банда в 40—50 и больше человек или когда «наци» вламываются в рабочую квартиру и опустошают ее, убивая и калеча живущих в ней коммунистов и беспартийных рабочих и членов их семей. Эти преступления фашистов оставались безнаказанными (кроме энергичного отпора со стороны рабочих), и часто потерпевший, если только он оставался в живых, представал перед немецким фашизированным судом в качестве обвиняемого, а тот, кому следовало бы быть обвиняемым, выступал в качестве потерпевшего или свидетеля; если же фашист оказывается в редких случаях обвиняемым, то он либо признается действовавшим в состоянии «необходимой обороны» и потому остается безнаказанным, либо отделывается ничтожным штрафом.

Все описанные выше преступления показаны здесь только на выдержку и в малой даже степени не отражают действительных размеров разгула фашистского террора.

С приходом германских фашистов к власти большую роль стало играть насилие, осуществляемое посредством захваченного фашистами в свои руки государственного аппарата. Но и описанные выше формы насилия фашистами отнюдь не отвергаются и применяются довольно широко.

Эти преступления служат буржуазии только дополнительной формой подавления пролетариата наряду с основными формами подавления, подавления силами государственного аппарата — полиции, войск, суда, жандармерии, тюрем.

Впрочем эти основные и дополнительные формы подавления революционного движения пролетариата тесно смыкаются и переплетаются друг с другом; преступления и коррупция разъедают аппарат фашистского государства, уголовные преступления совершаются организованными фашистскими бандами.

Одновременно в толщу национал-социалистической партии все более внедряются уголовные элементы; эта связь фашистов с уголовным миром, с профессиональными преступниками видна из ряда фактов, которые можно почерпнуть из той же периодической печати. Так, «Rote Fahne» в свое время приводила официальное сообщение пресс-бюро кенигсбергского полицейпрезидиума об обыске, совершенном уголовной полицией в «Доме гитлеровской молодежи». При обыске были найдены вещи, украденные у местного жителя. В краже сознались девять членов «гитлеровской молодежи»^[95].

В одном из январских (1933 .г.) номеров «Vorwarts» помещена статья с «сенсационным» заголовком и подзаголовком «Армия «Третьей империи». Уголовные преступники в немецкой национал-социалистической партии»^[96]. В этой статье приводится длинный список национал-социалистов, из которых большая часть занимает очень ответственные посты, причем список этот разбит на рубрики — по видам уголовных преступлений, совершенных этими «наци» вне непосредственной связи с их политической деятельностью. В общем этот перечень выглядит как своеобразная «особенная часть» уголовного кодекса в лицах. Автор статьи оговаривается, что эти преступления невозможно даже приблизительно перечислить. Перечень охватывает такие основные «профессии» видных «наци», как убийцы, разбойники, поджигатели, фальшивомонетчики, преступники против нравственности, организаторы нищенства, вымогатели, шпионы, мошенники, подделыватели документов и растратчики. Приведем по паре примеров из каждой главы этой «особенной части уголовного кодекса». Один из берлинских руководителей «наци», некий N^[97], был приговорен за убийство своей тетки к каторге и к поражению прав; фашист Рэлов был берлинским судом приговорен к 12 годам каторги и поражению прав, а другой — Цеперник — к шести годам тюрьмы за соучастие в убийстве с целью грабежа; четыре «наци были приговорены берлинским же судом за разбой с убийством четы Лейбгольц; за убийство же был осужден мюнхенским судом председатель местной группы в Тегернзее. В Вене была обнаружена мастерская фальшивых банкнот на квартире «наци» Михаэля Карла, изготовившего 1 миллион фальшивых марок, в Шверцейфельзе арестованы два национал-социалиста Дорн и Воллингер, изготовлявшие фальшивые пятнадцатипфенинговые монеты. В Бохуме арестованы четыре фашиста, сообща изнасиловавшие девушку-прислугу; в Гальберштадте фашист Крюгер был приговорен к каторге за растление четырех семи- и девятилетних девочек; в Кельн-Мюльгейме руководитель местной фашистской организации Август Вольфгольц был осужден за систематическое растление детей, другой «вождь» — Ян, в Гере, осужден за семь преступлений против нравственности, а третий — Герман Гельд, в Каселе, за одиннадцать преступлений против детского целомудрия.

В общем, список перечисляет 14 разбойников и убийц, 9 поджигателей и фальшивомонетчиков, 8 изнасилователей и растлителей малолетних, 12 вымогателей и понуждающих к нищенству, 1 шпиона в пользу Франции, 16 растратчиков, подделывателей документов и мошенников и наконец 14 профессиональных воров и взломщиков, среди которых попадаются 15-кратные рецидивисты, специалисты — мансардные воры, велосипедные воры и т. д., всего — компания в 74 профессиональных преступника, осужденных судом, но вместо назначенной им каторги занимающих ответственные посты в фашистской Германии. Надо еще раз подчеркнуть, что даже пресмыкающийся перед фашистами «Vorwarts» вынужден признать, что это только наудачу взятая группа из не поддающейся исчислению массы уголовных преступников и люмпенов, наводняющих фашистские организации. Венчает этот букет та центральная фашистская шайка, которая, пользуясь услугами провокатора люмпена Ван-дер-Люббе, подожгла с провокационными целями рейхстаг. Для окончательной цельности картины использования германской, да, разумеется, и не только германской, буржуазией уголовных преступлений и уголовных преступников в целях классовой борьбы стоит вспомнить многочисленные организации, изготовляющие фальшивые документы, приписываемые «Москве» или компартиям различных стран Европы и всего мира^[98].

Все эти данные характеризуют «смычку» правящей части буржуазии с уголовным миром.

Содержание этих уголовных преступлений, совершаемых непосредственно представителями буржуазии и через посредство профессиональных уголовных преступников, — чисто политическое именно потому, что они являются формами классовой борьбы, что в них классовая борьба выражена открыто, непосредственно и чрезвычайно остро.

Нам важно здесь сделать одну оговорку относительно термина «политические преступления», чтобы исключить возможную игру словами. Когда выше употреблялось выражение «политические преступления», то имелись в виду те акты революционного движения, которые буржуазия считает преступными и против которых она применяет свой аппарат насилия для подавления этого революционного движения; сюда относится то, что политическими преступлениями называет буржуазная пресса и разговорная речь обывательских кругов. В законодательстве они не называются «политическими преступлениями» и относятся к «государственным преступлениям», «преступлениям против общественной безопасности» и т.п. Мы эти действия с точки зрения пролетарского правосознания вообще преступлениями не считаем, и если употребляем этот термин, то только взяв его в кавычки, только считаясь с объективным фактом уголовного преследования буржуазией за эти деяния, и при этом разоблачаем ложь буржуазии, стремящейся представить эти действия в уголовно-правовом аспекте.

Другое дело те преступления, которые совершаются буржуа для подавления пролетариата: они представляют собою группу подлинно уголовных (по форме) преступлений, но непосредственно насыщенных политическим содержанием. Это действительно политические преступления без кавычек, но в то же время это и чисто уголовные преступления. Если в этом утверждении есть противоречие, то это то же самое противоречие, в котором находятся поступки буржуазии, пытающейся для спасения своего господства, своего общества прибегать к действиям, ломающим установленный в этом обществе порядок^[99]. Убийство нарушает порядок, установленный в капиталистическом обществе, оно опасно для интересов господствующего класса. Если убийство рабочего как уголовное действие в известной степени опасно для существующего капиталистического строя, то применение его буржуазией в целях классовой борьбы показывает только то, что в известных условиях, особенно при разложении капиталистического строя, буржуазия идет на то, чтобы прибегать и к таким средствам.

Эти преступления, как это мы видели из анализа материала по США — страны формальной демократии — и по фашистской Германии, используемые буржуазией в эпоху империализма против пролетарского революционного движения, могут быть — и действительно в этой своей части бывают — формой классовой борьбы буржуазии против пролетариата. Будучи уголовными преступлениями по своей форме, соответствуя в точности тому или иному «специальному составу» преступления, как он предусмотрен в уголовных кодексах (убийству, тяжким телесным повреждениям, поджогу и т. д.), эти действия по своему содержанию являются политическими. Уголовное преступление в этих случаях — форма классовой борьбы, классовая борьба в этих случаях — содержание уголовного преступления.

Выше приводилась мысль Маркса о капитале, готовом при достаточно высоком проценте прибыли «попирать ногами все человеческие законы», а при еще более высоком — пойти «на любое преступление, хотя бы под страхом виселицы», и другая его мысль — о том, что верхушка буржуазного общества проявляет вожделения, «на каждом шагу сталкивающиеся с самими буржуазными законами». Но если и в эпоху промышленного капитализма буржуазия фарисействовала по отношению к своему закону и была готова в лице своих представителей всегда этот закон нарушить и действительно нарушала его для усиления эксплоатации рабочих и их подавления, не брезгуя для этой цели преступлением как средством, как одной из форм классовой борьбы, то все же для этого периода истории капитализма характерно наибольшее развитие законности. По отношению в частности к Германии Ленин говорит, что господствующие классы Германии создали «самое сильное во всей второй половине XIX века государство», укрепили «условия наиболее быстрого капиталистического прогресса и условия самой прочной конституционной законности»^[100]. При этих условиях для буржуазии эпохи промышленного капитализма законность была оружием классовой борьбы, методом укрепления буржуазной частной собственности как основы капиталистического строя, несмотря на всякие нарушения этой законности буржуазией.

В эпоху империализма, когда капитализм загнивает, когда классовые противоречия чрезвычайно обостряются, положение меняется. Все более приходится опираться на открытую силу, и в самом праве все более обнажается государственное насилие.

Противоречия, разъедающие капиталистический строй, вскрываются в эпоху империализма наиболее остро. Институту частной собственности и всему господству буржуазии грозит непосредственная опасность. Пролетариат представляет собою все более растущую и грозную силу, его классовое сознание все более проясняется, охватывает все большие массы рабочих, сплочает их вокруг их авангарда — коммунистической, партии. Противопоставляя эпоху первоначального накопления эпохе промышленного капитализма, Маркс писал: «С дальнейшим ростом капиталистического производства развивается рабочий класс, который по своему воспитанию, традициям, привычкам признает условия капиталистического способа производства самоочевидными естественными законами. Организация развитого капиталистического производственного процесса сламывает всякое сопротивление; постоянное создание относительного перенаселения удерживает закон спроса на труд и предложения труда, а следовательно и заработную плату в границах, соответствующих потребности капитала в самовозрастании; слепой гнет экономических отношений укрепляет господство капиталистов над рабочими. Внеэкономическое, непосредственное насилие, правда, еще продолжает применяться, но лишь в виде исключения. При обычном ходе дел рабочего можно предоставить власти «естественных законов» производства, т. е. той зависимости от капитала, которая создается самими условиями производства, ими гарантируется и увековечивается»^[101].

Иначе дело обстоит в эпоху империализма: рабочий класс уже приобретает иные традиции, воспитание и привычки. Он уже не признает условия капиталистического способа производства самоочевидными естественными законами. Загнивающий капитализм уже не в состоянии уничтожить сопротивления пролетариата, наоборот, пролетариат все больше переходит в энергичное активное наступление. Рост революционной активности масс не дает слепому гнету экономических отношений укреплять господство капиталистов над рабочими, наоборот, это господство трещит по всем швам. Уже нет того «обычного хода дел, когда рабочего можно предоставить власти «естественных законов» производства. Непосредственное насилие уже не может быть исключением: оно применяется все чаще, все ожесточеннее, буржуазия по всему фронту поворачивает к реакции.

Прежняя законность мешает буржуазии применять насилие достаточно резко и решительно. Это толкает буржуазию к ее нарушениям. Об этом Энгельс в 1895 г., следовательно уже в эпоху империализма, писал: «…Партию порядка, как называют себя наши враги, губит ее же детище — законная почва. В отчаянии она повторяет за Одилоном Барро: la legalité nous tue (законность — наша смерть)… В конце концов реакции не останется ничего другого, как самой нарушить эту роковую для нее законность»^[102].

О том же самом еще резче писал Ленин. Буржуа, — говорит Ленин, — «самым явственным образом подходят теперь к положению, когда эту законность, их законность, приходится сломать, приходится — во имя сохранения господства буржуазии»^[103]. «Теперь близится время, — говорит Ленин в 1910 г., — когда эта полувековая полоса германской истории должна, в силу объективных причин должна смениться иной полосой, эпоха использования созданной буржуазией законности сменяется эпохой величайших революционных битв, причем битвы эти по сути дела будут разрушением всей буржуазной законности, всего буржуазного строя, а по форме должны начаться (и начинаются) растерянными потугами буржуазии избавиться от ею же созданной и для нее ставшей невыносимой законности»^[104]. Перед буржуазией реально встают «исторические пределы этой законности», когда «вся эта законность должна, неизбежно должна разлететься вдребезги, раз дело коснется основного и главного вопроса о сохранении буржуазной собственности»^[105]. Наступило время, когда «враг запутался в своей собственной законности… враг вынужден «стрелять первым», вынужден рвать свою собственную законность»^[106].

Этот ленинский анализ нам с предельной четкостью объясняет противоречие, заключающееся в применении буржуазией таких форм классовой борьбы, которые рвут законность той же буржуазии, которые включают в себя, как одну из форм, уголовное преступление. Буржуазия запуталась в своей собственной законности: в своей борьбе с преступлениями, особенно с так называемыми «государственными», «политическими преступлениями», буржуазия все больше прибегает к внесудебным формам расправы.

Перед лицом своей разлетающейся вдребезги законности буржуазия хватается за кинжал наемного убийцы — через своих представителей и через люмпен-пролетариев и профессиональных преступников прибегает к уголовным преступлениям как к форме подавления революционного движения пролетариата, как к методу защиты института капиталистической собственности в целом, как к форме классовой борьбы против пролетариата.

1. Подробнее об этом см. в моей книге «Уголовная политика эпохи промышленного капитализма», с. 52—54. ↑

2. Ленин, т. XV, с. 155. ↑

3. Маркс, Капитал, т. I, с. 603. ↑

4. Энгельс, Анти-Дюринг, с. 169. ↑

5. Ср. Маркс, Капитал, т. I, с. 603. ↑

6. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, 1932, с. 98. «Несправедливое и ужасное правосудие, гнусные кодексы о проступках и преступлениях вступают в человеческую историю только следом за частной собственностью и как ее необходимое последствие» (Лафарг, Происхождение и развитие собственности, 1925, с. 63). ↑

7. Впрочем, каков был этот суд, можно видеть из другого капитулярия эпохи Каролингов, VIII века, представляющего собою инструкцию для управляющего поместьем — он же судья. Здесь ст. 52 гласит: «Желаем, чтобы разным людям из крепостных и рабов наших или из свободных, проживающих в наших фисках и поместьях, управляющие творили полный и правый суд, как каждому полагается». Ст. 53: «Пусть каждый управляющий следит за тем, чтобы люди наши из его округа воровством и колдовством никоим образом не занимались». А другие статьи того же капитулярия возлагают на того же «судью» «другие обязанности: «Пусть каждый управляющий смотрит, сколько жеребчиков должно стоять в одной конюшне» (ст. 50), или: «Желаем, чтобы изготовлялось сало от жирных баранов» (ст. 35), каковое желание должен был, как и другие аналогичные «желания», выполнять тот же «судья». См. Грацианский, Западная Европа в средние века. Источники социально-экономической истории, 1925. ↑

8. Лафарг, Происхождение и развитие собственности, 1925, с. 100. ↑

9. Лафарг, Ук. соч., с. 100. Далее Лафарг приводит слова Витри, папского легата, писавшего в начале XIII в.: «Невзирая на свои титулы и сан, сеньоры не перестают ходить на добычу и заниматься ремеслом воров и разбойников» (с. 100). То же делали и духовные «сеньоры»: «Архиепископ Нарбонский в конце XII века рыскал со своими канониками и архидьяконами по полям, охотясь на зверей, грабя крестьян и насилуя женщин». ↑

10. Маркс, Введение к критике политической экономии, 1930, с. 56. ↑

11. Энгельс, Крестьянская война в Германии, Соч. М. и Э., т. VIII, с. 125. ↑

12. Энгельс, Марка, 1933, с. 17. ↑

13. Маркс и Энгельс, т. VIII. с. 119. ↑

14. Это не мешало все же тому, что эти поступки считались преступными и были в известной степени опасными для феодалов: в этом только проявляется противоречивая природа таких поступков, опасность которых соединялась с пользой для тех же феодалов, — противоречие, при котором классовое сознание феодалов санкционировало деяния, признаваемые ими же преступными. ↑

15. Цит. по Кистяковскому, Исследование о смертной казни, 1896, с. 141. ↑

16. Марк с, Капитал, т. III, с. 232. ↑

17. Энгельс, Соч. М. и Э., т. VIII. с. 119. ↑

18. Энгельс, Марка 1933, с. 17. ↑

19. Маркс, Капитал, т. I. с. 579—580. ↑

20. Там же, с. 592. ↑

21. Маркс и Энгельс, Письма об Англии, Соч., т. IX, 1933, с. 85. ↑

22. Маркс говорит: «Если деньги, по словам Augier, «рождаются на свет с кровавым пятном на одной щеке», то новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят». Капитал, т. I, с. 610—611. ↑

23. Маркс, Капитал, т. I, с. 584. ↑

24. См. Кареев, Очерк истории французских крестьян, 1881, с. 109. ↑

25. Маркс, Капитал, т. I, с. 576. (Подчеркнуто мной — Г. В.). ↑

26. Там же, с. 577. ↑

27. Маркс, Капитал, т. I, с. 581. ↑

28. Там же. ↑

29. Там же, с. 580. ↑

30. Тьер, О собственности, с. 89 и 90. Однако, будучи вынужден «допустить» преступный характер происхождения современной буржуазной собственности на землю, Тьер считает вполне возможным признать полнейшую «законность» и справедливость частной собственности на землю для современного ему буржуа. Для этого он прибегает к институту… давности: «Достаточно пятидесяти лет мены, при существовании правильного законодательства, чтобы вся поземельная собственность в стране, хотя бы она была обязана своим происхождением самому страшному разбою, была облагорожена и узаконена посредством передачи на справедливых условиях». Но потом, чувствуя, что пятьдесят лет — срок слишком долгий и что многие землевладельцы окажутся в неудобном положении, Тьер смягчает свои требования и признает, что не требуется многих актов купли-продажи для «облагорожения» собственности, а достаточно и одного такого акта: «За весьма редкими исключениями, достаточно однократной передачи их (земель — Г. В.), дабы они сделались собственностью, вполне достойной уважения» (с. 931). Этим Тьер полностью успокаивает совесть землевладельцев: «Если кто-либо из нас, французов, — говорит он, — владеет землею, то может владеть ею с совершенно спокойной совестью» (там же) — что Тьеру и требовалось «доказать». ↑

31. Кулишер, История экономического быта Западной Европы, 1926, т. II, с. 45. Ср. также с. 41 и 42. ↑

32. Конради, История революций, т. I, с. 176. ↑

33. Маркс, Капитал, т. I, с. 603. ↑

34. «Сокровища, — говорит Маркс, — добытые за пределами Европы посредством грабежа, порабощения туземцев, убийств, притекали в метрополию и тут превращались в капитал» (Капитал, т. I, с. 605). ↑

35. Там же, с. 603. Хотя в данном месте Маркс говорит непосредственно о концентрированном и организованном насилии, служившем для такого облегчения процесса первоначального накопления, но нет сомнения в том, что эта мысль Маркса распространяется им и на все те случаи преступлений, которыми сопровождался процесс первоначального накопления и которые Маркс приводит в своем анализе эпохи первоначального накопления неоднократно. ↑

36. Кареев, Очерк истории французских крестьян, 1881 с. 113—114. ↑

37. См. Маркс, Капитал, т. I., с. 592. ↑

38. Там же, с. 611. ↑

39. Маркс в «Капитале» приводит яркие образчики преступлений, совершаемых по отношению к детям на фабрике (т. I, с. 609): «Их до смерти замучивали чрезмерным трудом… били, заковывали в цепи, подвергали самым изысканным и жестоким пыткам; истощенные голодом до последней степени, превратившиеся в скелеты, они зачастую плетью принуждались к труду… Иногда их доводили до самоубийства… Прекрасные романтические долины Дербишира, Ноттингамшира и Ланкашира, укрытые от всякого общественного контроля, сделались мрачным убежищем истязаний и часто убийств». Выше было показано, что Маркс, Энгельс и Ленин квалифицировали этот нажим капиталистов в деле эксплоатации пролетариата, как массовые убийства и грабежи. ↑

40. Маркс и Энгельс, Письма об Англии, Соч., т. IX, с. 20. ↑

41. У Энгельса в статье «Фурье о торговле» мы находим в отношении банкротства следующее: «Отсюда проистекает наряду с другими злоупотреблениями банкротство, т. е. грабеж хуже уличного». «Банкротство представляет собою самое утонченное и бесстыдное мошенничество, какое когда-либо существовало». Соч. М. и Э., т. V, с. 61. ↑

42. Подлог и подделка — преступление, характерное именно для капитализма. «В истории права, — говорит Белогриц-Котляревский, — подлог до конца прошлого столетия (XVIII — Г. Б.) и начала текущего не занимал самостоятельного места». В римском праве «понятие falsum обнимало всевозможные случаи сокрытия истины. Только в сказанное выше время подлог выкристаллизовывается в самостоятельное преступление» (Белогриц-Котляревский, Учебник русского уголовного права, с. 563). ↑

43. См., у Энгельса в «Положении рабочего класса в Англии», с. 83 о фальсификации и ее фактической безнаказанности. ↑

44. Шляпочников и Эстрин, Золотой век преступлений и коррупций, «СГ», 1933, № 4, с. 411. ↑

45. Приводимые ниже примеры почерпнуты из обильного материала, собранного П. И. Люблинским и представленного им в докладе Госинституту по изучению преступности при НКЮ РСФСР в 1932 г. Материал этот главным образом составлен по официальным отчетам различных американских правительственных и буржуазных общественных комиссий. ↑

46. См. предыдущее примечание. ↑

47. См. также Булатов, Уголовная политика эпохи Империализма, 1933, и статью Шляпочникова и Эстрина, упомянутую выше. ↑

48. Сталин, Об основах ленинизма, Вопросы ленинизма, изд. 9, 1932, с. 47. ↑

49. Там же. ↑

50. Сталин, Беседа с первой американской рабочей делегацией, Вопросы ленинизма, изд. 9, 1932, с. 283. ↑

51. Фактический материал о «суде Линча» в США почерпнут из другого доклада И. Люблинского в Государственном институте по изучению преступности. ↑

52. Достаточно в виде иллюстрации привести один случай линчевания, описанный в отчете «Американской южной комиссии по изучению линчеваний», относящийся к 1931 г.: «Джемс Ирвинг в Оцилле (штат Георгия) в течение всей ночи разыскивался охотниками за людьми. Когда на следующее утро он был схвачен, то вместе с ним схватили и шерифа и их обоих приволокли на место преступления. Здесь быстро собралась тысячная толпа, среди которой были женщины и дети. Подозреваемый негр был повешен на каучуковом дереве за руки на такой высоте, что ноги его касались земли. Участники толпы мучили его в течение более часа. В рот его воткнули шест; медленно палец за пальцем отрезали у него на руках и ногах; проволочными петлями у него вырвали зубы. После этих и других невероятных калечений живое еще тело негра было облито газолином и подожжено. Пока пламя пожирало жертву, в нее было выпущено несколько сот выстрелов. В течение всего дня тысячи людей прибывали из окрестностей за много миль, чтобы полюбоваться на это зрелище. Только с наступлением ночи власти увезли обуглившийся труп и похоронили его». ↑

53. Классовые незаконные суды — но только тайные — и раньше применялись иногда буржуазией. Энгельс в письме к Марксу в 1867 г. писал, что буржуазия имела в Австралии и Калифорния и даже в Англии, в Шеффилде свои тайные суды и свои сыскные комиссии (Соч. М. и Э., т. XXIII, с. 419). ↑

54. Энгельс, Крестьянская война в Германии, Соч. М. и Э., т. VIII, с. 123. ↑

55. Там же, с. 124. ↑

56. См. «Архив Маркса и Энгельса», т. I (VI), с. 338. ↑

57. Энгельс, Германская кампания за имперскую конституцию, Соч., М. и Э., т. VII, с. 416. ↑

58. Маркс, Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта, Соч. М. и Э., т. VIII, с. 367—368. ↑

59. Маркс и Энгельс, Манифест коммунистической партии, Соч. М. и Э. т. V, с. 493. ↑

60. Маркс, Классовая борьба во Франции, Июльское поражение 1848 г., Соч. М. и Э., т. VIII, с. 6. ↑

61. Ленин, Партизанская война, т. X, с. 82. Перерастание люмпен-пролетарской уголовной «деятельности» в политический белый террор нашло свое характерное отражение в разговорной речи: слово «хулиган», первоначально за границей имевшее чисто уголовное значение, обозначавшее разложившегося человека, с озорными преступными выходками (вроде французского «апаша»), в период революции 1905 г. приобрело чисто политический смысл: хулиганом называли всякого реакционера, хотя бы поведение его было самым «джентльменским» образчиком «хорошего тона». Здесь видна несомненая тесная связь с «черной сотней», которая совмещала в себе и оголтелую реакционность, и хулиганские (в уголовном, «босяцком» смысле этого слова) преступные выходки. ↑

62. «Rote Fahne», 29 января 1932. ↑

63. «Rote Fahne», 3 января 1932. ↑

64. «Rote Fahne», 12 января 1932. ↑

65. «Rote Fahne», 26 января 1932. ↑

66. «Rote Fahne», 2 февраля 1932. ↑

67. Rote Fahne», 3 февраля 1932. ↑

68. «Der Abend», 5 февраля 1932. ↑

69. «Rote Fahne», 7 марта 1932. ↑

70. «Rote Fahne», 13 февраля 1932. ↑

71. «Berliner Tageblatt», 18 февраля 1932. ↑

72. «Berliner Tageblatt», 14 февраля 1932. ↑

73. «Berliner Tageblatt», апрель 1932. ↑

74. «Rote Fahne», 5 апреля 1932. ↑

75. «Rote Fahne», 13 апреля 1932. ↑

76. «Известия», 27 апреля 1932. ↑

77. «Rote Fahne», 1 апреля 1932. ↑

78. «Rote Faline», 8 апреля 1932. ↑

79. «Известия», 11 июня, 25 июня, 27 июня, 3 июля; «Правда», 26 июня,

    29 июня. ↑

80. «Bic», 30 июля 1932. ↑

81. «Правда», 20 июля и 1 августа. ↑

82. «Соц. земледелие», 2 августа 1932. ↑

83. «Известия», 4 августа и 7 августа. ↑

84. «Rote Fahne», 16 августа 1932. ↑

85. «Berliner Tageblatt», 18 августа 1932. ↑

86. «Известая», 18 августа 1932. ↑

87. «Berliner Tageblatt», 27 августа 1932. ↑

88. «Rote Fahne», 4 сентября 1932. ↑

89. «Vorwarts», 30 сентября 1932. ↑

90. «Правда», 23 декабря 1932. ↑

91. «Правда», 3 янтаря 1933, 10 января 1934. ↑

92. «Rots Fahne», 3 января 1933. ↑

93. «Rote Fahne». ↑

94. «Так, «Berliner Tageblatt» от 6 января, 7 янтаря, 4 февраля, «Germania», «Правда» от 24 февраля 1933 г., «Известия» от 10 марта 1933 г. Об антисемитских беспорядках в Вене — см. «Правда» от 11 мая 1933 г., о еврейском погроме, устроенном немцами-фашистами в Черновицах (Румыния), см. «Правда» от 22 апреля 1933 г. и т.д. ↑

95. «Rote Fahne», 26 января 1932. ↑

96. «Vorwarts». 4 января 1933. ↑

97. «Vorwarts» при своей попытке якобы разоблачить фашистов лакейски скрывает фамилии более или менее видных фашистов. ↑

98. См. сборник «Антисоветские подлоги», изд. НКИД. ↑

99. Маркс пишет о вопле буржуазии: «Только кража может спасти затаенность, только клятвопреступление может спасти религию, только разврат может спасти семью, только беспорядок — порядок» (Соч. М. и Э., т. VIII, с. 558). ↑

100. Ленин, Два мира, Соч., т. XIV, с. 380. ↑

101. Маркс, Капитал, т. I, с. 591—592. ↑

102. Энгельс, Введение к «Классовой борьбе во Франции», Петрогр., 1919, с. 19. ↑

103. Ленин, Два мира, Соч. т. XIV, с. 380. ↑

104. Там же, с. 381. ↑

105. Там же, с. 377. ↑

106. Там же, с. 381. ↑