В переходный от капитализма к коммунизму период времени, когда у власти уже стоит революционный пролетариат, буржуазия оказывает пролетарской диктатуре яростное сопротивление. Содержанием этого сопротивления диктатуре пролетариата являются, попытки капиталистической реставрации. «Переход от капитализма к коммунизму, — говорит Ленин,— есть целая историческая эпоха. Пока она не закончилась, у эксплоататоров неизбежно остается надежда на реставрацию, а эта надежда превращается в попытки реставрации»^[1].

Отсюда «правилом является при всякой глубокой революции долгое, упорное, отчаянное сопротивление эксплоататоров, сохраняющих в течение ряда лет крупные фактические преимущества над эксплоатируемыми»^[2]. Это сопротивление становится «тем более бешеным, чем ближе мы подходим к тому, чтобы окончательно вырвать последние испорченные зубы капиталистической эксплоатации»^[3].

Борьба ведется буржуазией и ее подголосками всеми способами — и за власть в целом, и за сохранение каких бы то ни было позиций. Ленин, говоря о задачах советского суда, писал: «Новый суд нужен был прежде всего для борьбы против эксплоататоров, пытающихся восстановить свое господство, или отстаивать свои привилегии, или тайком протащить, обманом заполучить ту или иную частичку этих привилегий»^[4].

Формы этого сопротивления и этой борьбы буржуазии разнообразны и меняются на каждом этапе развития пролетарской революции и социалистического строительства.

Эти формы сопротивления эксплоататоров проявляются и в совершении преступлений, как особой формы классовой борьбы. Ленин по этому поводу говорит: «Вот почему представители имущих классов все ставят на карту, вот почему это для них последние и решительные битвы, и они не остановятся ни перед каким преступлением, лишь бы сломить советскую власть. Разве вся история социализма, французского в особенности, которая так богата революционными стремлениями, не показывает нам, что когда сами трудящиеся массы берут в свои руки власть, правящие классы, идут на неслыханные преступления и расстрелы, когда дело идет об охране их собственных денежных мешков»^[5].

Нельзя забывать, что это сопротивление начинается еще до свержения власти эксплоататоров, еще до захвата власти пролетариатом. Ленин говорит: «Сопротивление эксплоататоров начинается до их свержения и обостряется после с двух сторон»^[6].

Так как сопротивление эксплоататоров после свержения их власти обостряется, то отсюда неизбежна «особая (высшая) ожесточенность классовой борьбы»^[7]. Буржуазия прибегает к новым многочисленным формам сопротивления и, в том числе, к новым многочисленным формам преступлений.

По необходимости это — «новые формы сопротивления, соответствующие капитализму и его высшей стадии (заговоры+аботаж+воздействие на мелкую буржуазию, etc. etc.)»^[8]. Буржуазия формы своего сопротивления черпает в условиях своего строя, причем в известных случаях применяет их в новых условиях классовой борьбы с соответствующим видоизменением.

В числе этих форм сопротивления необходимо отметить в первую очередь те, которыми буржуазия пользуется уже в условиях своего загнивающего строя. Она имеет опыт их применения и в прошлом и в настоящем в капиталистических странах, и использует этот опыт в классовой борьбе против трудящихся при пролетарской диктатуре.

После революционного захвата власти пролетариатом эксплотаторские классы теряют государство как аппарат организованного насилия, аппарат, разбитый Октябрьской революцией. Тем более они стараются использовать другие формы насилия против рабочих, против всех трудящихся, использовать и преступление.

По этому поводу напрашивается то возражение, что нельзя механически переносить понятие преступления, как оно существует в условиях капиталистического общества, на условия советские, условия строя, переходного к коммунизму. Но вопрос о механическом перенесении отпадает, если проанализировать более конкретно вопрос о том, какие именно группы преступлений и как именно направляет буржуазия против революционного движения.

Выше уже указывалось, что в условиях загнивающего капитализма одним из противоречий капиталистического строя является то, что для защиты своей системы частной капиталистической собственности буржуазия вынуждена разрушать свою собственную законность. Она идет на убийства, погромы, поджоги, грабежи и пр. Это в частности проявляется, как мы видели, в том, что буржуазия использует преступления как одну из форм насилия по отношению к революционному пролетариату, как одну из форм классовой борьбы против пролетариата. Эта группа преступлений по форме своей остается действиями, противоречащими интересам господствующего класса, противоречащими всему укладу «нормального» буржуазного строя, она является «противоправной», но классовое содержание преступлений этой группы меняется еще в условиях капиталистического строя по сравнению с содержанием основной массы всех действий, считающихся преступными: опасность с точки зрения классовых интересов буржуазии остается, однако лишь постольку, поскольку неизбежно опасен для капиталистического строя самый процесс разложения законности как проявление процесса загнивания капитализма. Но сознание этой опасности перекрывается необходимостью для буржуазии использовать и это оружие в попытках сохранить самую частнособственническую систему производственных отношений.

В условиях пролетарской диктатуры группа преступлений, в которых выражается непосредственное сопротивление буржуазии пролетарскому наступлению, принципиально имеет другое значение. Разница состоит в том, что в условиях капиталистического общества эти преступления составляют форму подавления буржуазией трудящихся, в советских же условиях такие преступления составляют форму борьбы буржуазии против пролетарской диктатуры и не могут быть подавлением трудящихся. Но и там, и здесь эти преступления выражают собою сопротивление буржуазии революционному движению.

В то же время уже нет того противоречия между формой и содержанием, которое отмечалось нами для преступлений, совершаемых в условиях капиталистического строя буржуазией в целях подавления революционного движения. В наших условиях преступления, совершаемые представителями капиталистических элементов, полностью опасны для интересов пролетарской диктатуры, опасны как сопротивление пролетарской диктатуре и социалистическому строительству и тем самым как нарушение социалистической законности. Если для империализма характерно разложение буржуазной законности, то при диктатуре пролетариата мы имеем качественно иной, диаметрально противоположный процесс — укрепления революционной социалистической законности.

По мере роста и укрепления социалистического строительства разбитая буржуазия идет и на другие формы преступлений, неизвестные ей при ее господстве и определяемые советским уголовным кодексом соответственно с развитием классовой борьбы.

Преступные формы этого сопротивления делаются многочисленней и разнообразней; но остается ряд форм сопротивления, практиковавшихся буржуазией до свержения ее власти и существующих и теперь в странах, где власть буржуазии еще не свергнута.

Выше отмечалось, что одной из таких форм насилия буржуазии против революционного движения в условиях империализма являются убийства участников революционного движения, в первую очередь коммунистов. Эта форма сопротивления как бы «воспроизводится» по-новому капиталистическими элементами в условиях пролетарской диктатуры в виде террористических актов.

Разумеется, говоря о том, что буржуазия при диктатуре пролетариата прибегает наряду с другими к этой форме борьбы с революционным движением, как к форме, соответствующей капитализму в его последней стадии, что она как бы «воспроизводит» в контрреволюционных террористических актах убийства рабочих и деятелей революционного движения, совершаемые в условиях капитализма, нужно помнить все время о том, что эти преступления нельзя отождествлять, хотя и там и здесь мы имеем убийство представителем буржуазии революционеров, но существеннейшее различие состоит в том, что там это — преступления, к которым прибегает господствующий класс, преступления, остающиеся в большинстве случаев безнаказанными, преступления, которые остаются преступлениями лишь по форме, а по содержанию почти теряют признак опасности для интересов господствующего класса. Контрреволюционный же террористический акт совершается в совершенно других условиях, когда он направлен на представителя господствующего класса — пролетариата и является для интересов этого господствующего класса и преступным по форме и особо опасным по содержанию.

Террористические акты в начале гражданской войны направлялись против вождей пролетарской революции (убийство Урицкого, Володарского, покушение на Ленина). Ленин говорил, касаясь контрреволюционной роли меньшевиков и эсеров, что «они в последней надежде прибегают к спекуляции на голоде, а когда и это не выходит, они не брезгают такими приемами, как убийство из-за угла»^[9].

В начале реконструктивного периода эти убийства революционеров воспроизводятся в наших советских условиях классовым врагам в форме террористических актов кулачества против сельских активистов. Если в 1928 г. число осужденных за террористические акты составляло 29,9% общего числа осужденных за контрреволюционные преступления, то в 1929 г., в момент наиболее острого нашего наступления на кулачество с целью ликвидации его как класса и наиболее острого, приобретающего открытые формы, кулацкого сопротивления, этот процент поднимается до 52,4 с тем, чтобы в 1930 г. снизиться до 35%, а в 1931 г.— до 22,5%^[10].

Если мы обратимся к социальному составу участников террористических актов, то увидим, что в совершении террористических актов больше всего участвуют кулаки. Так, по данным Верховного суда РСФСР приведенным т. Герцензоном^[11], можно вычислить «следующее процентное отношение, касающееся 1928 г. В общем числе осужденных за террористические акты было:^[12]

Кулаков	45%	Бедняков	21%
Середняков	32,5%	Рабочих	1,5%

У нас нет статистических данных, которые бы точно говорили об участии кулаков в террористических актах за последующие годы, от 1928 до 1931, так как только с 1931 г. статистика проводит классовую диференциацию в учете преступлений, совершаемых «крестьянами». Но данные за 1931 и за 1932 гг. показывают такую же преобладающую роль кулачества в совершении террористических актов.

Так, в 1931 г. за террористические акты было осуждено:

Кулаков (вместе с зажиточными)	43,3%	Бедняков	8,4%
Колхозников	2,2%
Середняков	35%	Рабочих	3,8%

В 1932 г. (первое полугодие):

Кулаков (вместе с зажиточными)	51,7%	Бедняков	6,8%
Колхозников	10,7%
Середняков	24,6%	Рабочих	2,4%

Мы видим, как в 1932 г. вырос процент кулаков, осужденных за террористические акты, и как упал процент осужденных середняков, бедняков и рабочих. Правда, цифры показывают некоторое повышение участия в террористических актах колхозников, но это объясняется тем, что масса колхозников в это время количественно выросла в чрезвычайной степени и что в колхозы проникали враждебные элементы; колхозники — это вчерашние единоличники; если соединить цифры осужденных за 1932 г. единоличников (середняков и бедняков) с числом осужденных колхозников, то мы получим 41,9%, т. е. на 10% меньше, чем процент кулаков, и на 4% меньше суммы процентов соответствующих групп за предыдущий год.

Однако более важным, чем числовое соотношение, является то, что кулак вовлекает отдельных трудящихся и в этом смысле осуществляет организующую роль в террористических актах^[13], ту организующую роль, которая особенно ярко выступит и потом в хищениях социалистической собственности. По данным Верховного суда РСФСР за 1928 г.^[14], в числе всех участников организаторами террористических актов являются:

Кулаки	95%	Бедняки	—
Середняки	5%	Рабочие	—

т. е. организаторами почти всех террористических актов являются кулаки.

Кулак не отказывается и от роли исполнителя и от пособничества, но охотнее эти роли он отводит втягиваемым им в террористические акты середнякам и беднякам.

Так, исполнителями террористических актов были:

Кулаки	31%	Бедняки	34%
Середняки	32%	Рабочие	3%

а пособниками:

Кулаки	42%	Бедняки	13%
Середняки	45%	Рабочие	—

В Ленинградской области за 11 полугодие 1928 г. среди «середняков» и «бедняков» нашелся только один организатор террористического акта, да и тот оказался… бывшим торговцем^[15].

Эти данные показывают, что кулачество в совершении террористических актов в основном играет организующую роль. Это обстоятельство, к которому мы еще вернемся, нужно особо подчеркнуть. По данным Верхсуда РСФСР в 1934 г., ни один кулак не совершил террористического акта под чужим влиянием или по родственным связям — инициатива принадлежала кулакам; что же касается трудящихся, то в 28% всех случаев их осуждений установлено «чужое влияние или родственные связи» в качестве непосредственных причин террористических актов (материалы Госинст. угол, политики при Прокуратуре СССР и НКЮ РСФСР). Не следует забывать того, что такое «чужое влияние», которое может быть установлено при расследовании уголовного дела, составляет только незначительную, находящуюся на поверхности, часть всех тех запуганных нитей, по которым в действительности, в быту, тянется от прошлого влияние кулачества.

В связи с этим надо отметить и еще одно важное обстоятельство. Кулак, организуя террористические акты, пользуется не только силами наиболее отсталых, неустойчивых, еще тянущихся к прошлому середняков и отчасти бедняков, но и силами профессиональных преступников, подкупая, подговаривая и защищая их от преследования власти и общественности, держа с ними тесную связь (подробнее см. ниже).

Сращивание кулацких элементов с профессиональными преступниками, близкими им социально, сказывается в том, что наряду с террористическими актами, совершаемыми открыто или хотя бы тайно, но по явно политическим мотивам, мы встречаем во многих случаях террористические акты, где политическое содержание искусственно и зачастую очень искусно маскируется «бытовыми» мотивами. Эти мотивы должны представить террористические акты как простое «уголовное» убийство. Так например, в 1928 г. в селе Новопокровском на Херсонщине кулак Сазонов задушил комсомольца Андрея Мельника и ограбил его, забрав 27 рублей. После ареста Сазонова в процессе дознания было установлено, что Сазонов, сидя под стражей при милиции, перед допросом спрашивал у другого арестованного, за какoe преступление ему угрожает большее наказание — за уголовное или за политическое? Узнав, что за политическое преступление ему грозит более тяжкое наказание, Сазонов, после того как ему было предъявлено обвинение по ст. 58⁸ УК (террористический акт), категорически стал настаивать на том, что убийство было им совершено исключительно с целью завладеть деньгами Андрея Мельника, но суд установил, что убийство было совершено на почве классовой мести. В Ленинградской области (Славковский район, дер. Загубниково) в 1931 г. была убита вельская активистка, член сельсовета, Спиридонова; ее задушили и тело бросили в прорубь. Все имущество ее оказалось разграбленным. Оказавшиеся убийцами кулаки Андреев и Иванов сознались, что убийство было совершено ими на почве классовой мести, вещи же они похитили для отвода подозрения и придания убийству чисто уголовного характера^[16]. В Новохоперском округе Нижневолжского края группа кулаков решила убить общественника, кузнеца Мазко. После ряда совещаний кулаки решили замаскировать террористический акт романтической интригой, для чего провели длительную подготовку: распустили слух о том что сын одного из кулаков Николай Маныч находится в связи с женой Мазко Варварой, а сам Мазко в связи с 50-летней матерью Николая Маныча. Исполнителем террористического акта был назначен молодой Маныч, который, для придания романтической версии вящшего правдоподобия должен был убить вместе с Мазко и его жену Варвару. План был выполнен — Мазко был Манычем убит, а Варвара тяжело ранена. На следствии Маныч отстаивал романтическую версию убийства, но когда все же инсценировка «романа» была разоблачена, сознался, как и остальные участники, в совершении террористического акта.

Из приведенного материала мы можем сделать следующие выводы. Во-первых, капиталистические элементы являются «организующей силой», лишь частично выступая в качестве непосредственных исполнителей, а главным образом используя еще недостаточно вышедшие из-под кулацкого влияния и наиболее отсталые группы середняков, бедняков и колхозников, а также деклассированные элементы и профессиональных преступников. Во-вторых, классовый враг смыкается с этими деклассированными элементами и профессиональными преступниками, используя их подкупом, своим влиянием как орудия для совершения террористических актов, защищая их, мстя за них советской власти и общественности. В-третьих, эта смычка капиталистических элементов с уголовщиной проходит и по линии маскировки террористических актов якобы «чисто уголовными» преступлениями — убийствами, совершенными по «бытовым мотивам»; впрочем, иногда эти «бытовые» мотивы бывают неподдельными: они часто действительно существуют и являются иногда действительно непосредственными мотивами и непосредственными поводами к совершению преступления; но и в этих случаях они вырастают из почвы классовой борьбы, ненависти и мести.

К контрреволюционным террористическим актам классовый враг прибегает и в наши дни, дни второй пятилетки. Сопротивление классового врага меняет свои формы. На данном этапе оно всем фронтом обращается против основы советского строя — социалистической собственности, но враг не забывает в то же время ни одного приема, которым он пользовался еще во время гражданской войны, хотя и по-новому ими пользуется. Он в лице последышей, подонков зиновьевской оппозиции, организует террористические «центры». Не имея никакой опоры в массах, обреченный на политическую смерть воспитанный подлым двурушничеством своих вдохновителей — Зиновьева, Каменева и других, он хватается за револьвер и сзади, из-за угла стреляет в Кирова^[17]. В этом предательском фашистском убийстве необходимо отметить связь террористических контрреволюционных групп с иностранным консульством, платившим деньги убийцам, т. е. конкретную, практическую, а не только идеологическую связь с международным фашизмом. В империалистических странах фашизм, и особенно германский, наряду с массовым белым и «коричневым» террором широко пользуется и террором индивидуальным, обращая его острие как главным образом против деятелей коммунистического движения, так и против представителей соперничающих с «наци» буржуазных групп и партий. Мы видим, что и здесь подтверждается указанное выше положение: классовый враг при диктатуре пролетариата использует «новые формы сопротивления, соответствующие капитализму в его высшей стадии».

Выше было показано, что при капитализме одной из форм подавления эксплоатируемых являются преступления, совершаемые представителями буржуазии и вытекающие непосредственно из эксплоатации трудящихся. В стране советов эта форма классовой борьбы буржуазии против трудящихся применялась главным образом в начале нэпа и затем в тех условиях, когда вопрос «кто — кого» еще не был разрешен, когда партия ставила своей задачей еще только ограничение эксплоататорских тенденций кулачества и когда частник в городе, кулак в деревне, осуществляя свои эксплоататорские тенденции, прибегали зачастую к преступным формам эксплоатации.

Однако и здесь, как и по отношению к террористическим актам, нельзя отождествлять эти преступления, совершаемые в условиях социалистического строя, с преступлениями, вытекающими из эксплоатации при строе капиталистическом. В капиталистических странах они совершаются в условиях эксплоататорского строя, являются продолжением в преступных формах эксплоатации как основы строя. У нас же они совершались в условиях строя, направленного на полное уничтожение эксплоатации, до того, как в результате побед первой пятилетки эксплоатация была уничтожена, в тот период, когда эксплоатация допускалась в рамках, строго ограниченных законом и всей политикой партии и советской власти.

В этом отношении может быть показательна хотя бы такая «классическая» форма эксплоатации, как ростовщичество и заключение кабальных сделок. Кулаки стремились использовать самые тяжелые обстоятельства, чтобы усилить путем ростовщичества и кабальных сделок эксплоатацию бедняков. Еще во время голода 1920 г. они заключали кабальные сделки с голодающими бедняками, и понадобилось специальное постановление ВЦИК и СНК о признании недействительными тех кабальных сделок, которые были совершены с хитрым расчетом обойти ст. 193 УК, преследовавшую ростовщичество и кабальные сделки^[18]. И далее вплоть до реконструктивного периода нашим органам юстиции приходилось бороться с ростовщичеством. В 1927 г. по данным НКЮ РСФСР число осужденных за ростовщичество составляло 0,47% всего числа осужденных за имущественные преступления. Этот процент может показаться небольшим, но действительная его величина выступает ярче, если его сравнить с процентом, выпадающим на долю например разбоя (0,42), и если учесть то, что за ростовщичество было осуждено больше чем за фальшивомонетчество, бесхозяйственность, сводничество и содержание притонов.

Если мы проследим за изменением движения ростовщичества в реконструктивном периоде, то мы увидим резкое падение этого преступления. По отношению к общему числу всех осужденных в РСФСР за все преступления осужденные за ростовщичество составляли: в 1929 г. — 0,09%, в 1930 г.— 0,07%, в 1931 г. — 0,02%, в 1932 г. — 0,003%»^[19].

Таким образом в 1932 г. эти преступления почти исчезли: когда последний эксплоататорский класс, лишенный экономической базы, разбит, хотя и не добит окончательно, в стране исчезла такая «классическая» форма эксплоатации, как ростовщичество. Тов. Сталин в своем историческом докладе на XVII съезде партии прямо на это указывает, говоря: «Ликвидация паразитических классов привела к исчезновению эксплоатации человека человеком. Труд рабочего и крестьянина освобожден от эксплоатации… С исчезновением кулацкой кабалы исчезла нищета в деревне… Исчезли старые знатные фигуры кулака-эксплоататора, ростовщика-кровососа, купца-спекулянта, батюшки-урядника…»^[20]. Но в предыдущие годы ряд преступлений этой группы (т. е. вытекающих из непосредственных отношений эксплоатации) прямо выражался в чрезмерной эксплоатации, нарушающей Кодекс законов о труде и влекущей за собой совершение других преступлений, как например, изнасилование, побои, убийства и т. д. Факты такой эксплоатации выявлялись органами Наркомтруда и НКЮ с первых годов нэпа и влекли за собой привлечение к уголовной ответственности по ст. 132 УК ред. 1922 г. При этом частники в городе и кулаки в деревне старались, так же как и во многих других случаях, маскировать эксплоатацию, прикрываясь якобы семейными и «патриархальными» отношениями с эксплоатируемыми. Примером, относящимся к этому времени, может служить одно из дел Московского губсуда за 1923 г. — дело Панченко, который «приютил из милости» четырех человек, приехавших из голодающего Поволжья, а фактически превратил их в наемных рабочих, чрезмерно эксплоатируя их труд и конечно не соблюдая каких бы то ни было правил Кодекса законов о труде. Кассационная инстанция отвергла жалобу осужденного Панченко, вскрывая в своем определении лицемерие, которое было «прикрытием голой эксплоатации, тем худшей, что она производилась в отношении беспомощных людей, находящихся в тяжелом материальном положении»^[21]. И в последущие годы восстановительного периода практика отмечает многочисленные случаи такой эксплоатации и такой маскировки. «Таким прикрытием служат всякого рода фиктивные семейные отношения: фиктивные браки, приймачество (незарегистрированное), призрение фиктивных родственников (племянников, племянниц и т. n.)… В действительности же под всеми такими женами, приемышами, родственниками и т. п. скрываются как взрослые батраки, так и в особенности батрачки и подростки»^[22].

Вот примеры таких кабальных сделок, относящихся к 1927 г. В течение четырех лет батрак Зарубин работал в хозяйстве кулака Царева; когда он заболел, то наниматель выбросил его на улицу без всяких средств к существованию (Ульяновская губ.). Батрак Гудков за 11 месяцев работы получил только одни лапти; батрак Фролов за 6 месяцев работы получил только 2 рубашки и 1 рубль деньгами^[23].

Особенно ярко выступала преступная эксплоатация по отношению к подросткам и детям. Так например, в селе Новоегорлыкском Сальского округа наниматель Пивоваров заключил договор о найме 9-летней батрачки, причем особо оговорил 10-часовой рабочий день. В селе Савдаты того же округа заключен трудовой договор о найме 11-летнего батрака Ктиторова без ограничения рабочего времени. Кулак Безусов, имеющий хозяйство промышленного типа, нанял 12-летнего батрака по договору на 4 ½ месяца за 15 руб. на весь срок с неограниченным рабочим временем. Из произведенного уже в 1929 г. обследования в Кубанском округе 500 трудовых договоров с подростками обнаружено 25% кабальных договоров^[24]. Что собой представляют эти цифры в конкретной действительности, можно видеть из заявлений подростков-батраков. Так например, 14-легняя Крылова заявляет, что она не получала жалованья, жила исключительно за харчи, зимой ходила полуголая и почти босая, работу выполняла непосильную. Кроме того, — говорит Крылова, — «хозяин ко мне приставал ночью, неоднократно пытался изнасиловать, показывал мне неприличные карточки и книжечки». Другая батрачка — ребенок — работала у кулака с 8-летнего возраста. Ее заставляли также выполнять непосильную работу и даже посылали воровать сено. Таких заявлений обследование собрало очень много^[25].

Обильные данные дало обследование, произведенное в Саратовской губ., в Курской губ., Московской губ. в 1927 г. и в Воронежской губ., где часты были случаи, когда «одинокий крестьянин, не желая оформить наем батрачки письменным договором, но эксплоатируя ее труд, на суде заявляет, что имеет у себя не батрачку, а жену в фактическом браке; лишь после того как суд определяет права этой женщины на имущество, крестьянин прекращает фактический брак»^[26].

Возмутительные случаи подобного рода сообщала «Беднота» в 1928 г. Так в селе Демидове Смоленской губ. батрачка С. работала у одного торговца, который ее изнасиловал. Когда следы преступления стали обнаруживаться, торговец заставил батрачку сделать аборт, а потом уволил ее. В той же Смоленской губ. в Руднянской волости батрачка Леонова работала у кулака Титова, который ее безжалостно эксплоатировал, когда суд присудил в пользу Леоновой 275 руб., то Титов убил Леонову^[27]. В 1929 г. в станице Терской (Северный Кавказ) кулак Сергеенко эксплоатировал 15-летнюю батрачку Балабанову, изнасиловал ее и заразил сифилисом («Батрачка», 1929 г. № 9). В Михайловском районе Тульской губ. батрачка Карташева была изнасилована торговцем Масленниковым («Батрачка», 1929 г. № 21). В деревне Краждиново Гриневской волости Смоленского уезда и губернии батрачка Куракина подвергалась в течение двух лет тяжелой эксплоатации со стороны хозяев-кулаков, братьев Прозовицких. Один из Прозовицких заставил Куракину вступить с ним в половую связь, а когда Куракина забеременела, убил ее двумя выстрелами из револьвера («Батрачка», 1929 г. № 9). В станице Темижбекской кулак Черномуров изнасиловал свою батрачку Беляеву и выгнал с ребенком на улицу («Батрачка», 1929 г. № 19). В селе Мертвецовка Илецкой волости Оренбургской губ. сын кулака Сидоренкова силой принудил батрачку Загора к сожительству, а когда она забеременела, убил ее («Батрачка», 1927 г. № 10). В села Бахалды, Сергачского уезда Нижегородской губ. кулак Глазков изнасиловал батрачку Назарову («Батрачка», 1925 г. № 9). Такой же случай — в деревне Олятово Северо-Двинской губ. («Батрачка», 1926 г. № 10) и т. д.

Помимо тех форм сопротивления революционному движению, которыми буржуазия пользовалась уже в условиях капиталистического строя, она прибегает при пролетарской диктатуре к многочисленным другим формам, соответствующим капитализму. Как мы видели выше, Ленин, перечисляя некоторые из них, указывает («etc. etc.»), что это конечно далеко не исчерпывающий перечень. Сюда относятся «заговоры+саботаж+воздействие на мелкую буржуазию».

С контрреволюционными заговорами как преступлениями, непосредственно направленными против самого существования советской власти, мы встречаемся с первых дней Октябрьской революции. Так, в написанном Лениным правительственном сообщении 11 декабря (28 ноября) 1917 г. говорится о «заговоре Центрального комитета кадетской партии» вместе с Калединым, Корниловым и Дутовым против революции и советской власти, заговоре, открывшем собой гражданскую войну буржуазии против пролетарской диктатуры^[28]. Тогда же был издан декрет СНК (проект которого собственноручно написан Лениным) «Об аресте вождей гражданской войны против революции», согласно которому «члены руководящих учреждений партии кадетов, как партии врагов народа» подлежат аресту и преданию революционному суду революционных трибуналов»^[29]. Все содействующие контрреволюционному восстанию Каледина и Дутова, поддерживаемому Центральной радой, подлежат ответственности «по всей тяжести революционных законов», а «вожди заговора объявляются вне закона»^[30]. Если сопоставить эти факты с другими, относящимися к контрреволюционным заговорам, с заговорами в Москве «Союза защиты родины и свободы» (май 1918 г.), с мятежом в июле 1918 г. левых эсеров в Москве, с ярославским контрреволюционным восстанием, с белогвардейскими заговорами и восстаниями в Рыбинске, Муроме, с заговором в Новгороде, с заговором «союзных» дипломатов во главе с английским консулом Локкартом и т. д., то станет ясно, что все эти заговоры, имевшие целью вооруженное восстание, переплетавшиеся с вооруженным восстанием и с интервенцией, являлись актами гражданской войны. Ленин, говоря о пяти новых главнейших формах классовой борьбы, непосредственно связывает гражданскую войну с новыми формами сопротивления (в том числе заговором)^[31]. И в дальнейшем ходе классовой борьбы и развития революции после ликвидации гражданской войны контрреволюционные заговоры сплетаются с попытками организовать вооруженное восстание и тем возобновить гражданскую войну.

Одной из форм сопротивления буржуазии и ее агентов на протяжении всех этапов революции, меняя свои проявления, служит также саботаж, то выступающий (в начале революции) в виде открытого отказа от работы в органах пролетарской диктатуры, то переплетающийся с бюрократизмом и рядом должностных преступлений, то перерастающий во вредительство. Последнее получило в период 1927—1931 гг. особенно широкое распространение.

Тов. Сталин в политическом отчете XVI съезду партий говорил о важнейших формах сопротивления классового врага. «Злостное вредительство верхушки буржуазной интеллигенции во всех отраслях нашей промышленности, зверская борьба кулачества против коллективных форм хозяйства в деревне, саботаж мероприятий советской власти со стороны бюрократических элементов аппарата, являющихся агентурой классового врага, — таковы пока что главные формы сопротивления отживающих классов нашей страны»^[32].

Не останавливаясь здесь на указанном Лениным воздействии на мелкую буржуазию (об этом специально будет сказано ниже), можно продлить список важнейших форм буржуазного сопротивления пролетарской диктатуре, являющихся по советскому праву преступными. В этот список войдут: спекуляция, бандитизм, сопротивление хозяйственно-политическим кампаниям, хищение общественной собственности как основная форма сопротивления классового врага на данном этапе и т. д.

В настоящей книге не ставится задача проанализировать все эти формы сопротивления классового врага, выражающиеся в совершении им и его агентурой преступлений: эта задача может быть выполнена в работах по анализу так называемой особенной части уголовного права, исследующей отдельные виды преступлений. Наша задача иная: на некоторых из этих групп преступлений показать, как они служат формами классовой борьбы капиталистических элементов против диктатуры пролетариата.

Выше были показаны те преступления, где буржуазия использует в советских условиях такие формы борьбы против пролетарской диктатуры и трудящихся, которые применялись ею еще в капиталистическом обществе как формы подавления трудящихся. К проанализированным выше террористическим актам мы можем добавить еще такую форму как вооруженное восстание. В условиях диктатуры пролетариата оно разумеется, имеет принципиально иное качество, нежели вооруженное восстание в условиях капиталистического строя, где оно также считается «преступлением». Вооруженное восстание рабочего класса в капиталистическом строе — это острейшая форма классовой борьбы пролетариата, борьбы организованной. Буржуазные уголовные кодексы рассматривают вооруженное восстание как одно из тягчайших преступлений, наказываемых в уголовном порядке.

Контрреволюционное вооруженное восстание в условиях диктатуры пролетариата есть также форма классовой борьбы, но борьбы за восстановление эксплоататорского строя, борьбы, ведущейся отживающим классом. Всякое участие в вооруженном восстании против пролетарской диктатуры есть преступление, классовое содержание которого качественно иное, противоположное тому вооруженному восстанию, которое считается преступлением в капиталистическом строе. Однако и здесь буржуазия использует форму «сопротивления, соответствующую капитализму и его высшей стадии», но конечно лишь форму, сходную с теми, которые имеются в арсенале борьбы рабочего класса против капитала.

Опять-таки иной характер имеют другие формы сопротивления диктатуре пролетариата, выражающиеся в уголовных преступлениях, совершаемых капиталистическими элементами, хотя и они «соответствуют капитализму», но в советских условиях получают окраску, которой они никогда не имели в капиталистическом обществе.

Если должностная растрата, взяточничество, подкуп, служебный подлог и другие должностные преступления в капиталистическом строе являются выражением разложения аппарата, такие же по форме должностные преступления, совершаемые проникнувшим в советский государственный аппарат классовым врагом или его агентом, являются формой кассовой борьбы буржуазии против пролетариата. Опять-таки содержание этих преступлений качественно иное по сравнению с должностными преступлениями, совершаемыми в буржуазном государстве, хотя их форма соответствует преступлениям, совершаемым в капиталистическом обществе.

Так же обстоит дело и с бандитизмом. Бандитизм, например в городах США является выражением разложения мелкой буржуазий, ее деклассации. При этом происходит процесс своеобразного «сращивания» представителей капиталистических кругов с бандитскими шайками. Кулацкий бандитизм в СССР есть форма классовой борьбы капиталистических элементов против диктатуры пролетариата, борьбы, где тесно переплетается так называемый «политический» и «уголовный» бандитизм: при этом, как сказано было выше, налицо тесное снашивание кулацких элементов села и профессиональных преступников в бандитских шайках. Содержание преступления здесь иное, но форма его, хотя и видоизменяется, также «соответствует капитализму».

Эти примеры можно было бы умножить. Остановимся лишь на наиболее актуальном вопросе — о хищении общественной собственности^[33].

При советском строе посягательства классового врага на общественную (социалистическую) собственность по своему содержанию противоположны имущественным преступлениям в капиталистическом строе. Диаметрально противоположна социалистическая собственность частно-капиталистической, различное классовое значение имеют самые акты посягательства, и только форма преступления в основном сохраняется — форма кражи, грабежа, растраты и т. д.

Остановимся кратко на этих трех моментах: на противоположности буржуазной частной собственности и собственности социалистической, на противоположном значении самых актов посягательства на буржуазную и социалистическую собственность и на вопросе об их форме.

Для того чтобы уяснить принципиальное различие между буржуазной и общественной (социалистической) собственностью, необходимо прежде всего уяснить, что не существует собственности «вообще». Маркс по этому поводу говорит: «Стремиться определить собственность как независимое отношение, как особую категорию, как абстрактную, точную идею — значит впадать в метафизическую или юридическую иллюзию^[34]. Ибо в «каждую историческую эпоху собственность развивалась различно и при совершенно различном складе общественных отношений»^[35].

Частная капиталистическая собственность, будучи результатом эксплоатации, в то же время есть основа этой эксплоатации. Только при наличии отделения рабочего от средств производства возможна покупка и продажа рабочей силы и извлечение прибавочной стоимости. Поэтому частнособственническим началом пропитаны все отношения капиталистического строя, им отравлено сознание людей, их быт, вся их жизнь. Поэтому частная собственность для буржуа священна. От нее нет мостиков к общественной (социалистической) собственности: общественная собственность создается и развивается только в процессе уничтожения частной буржуазной собственности, приходит в результате революции ей на смену, как бы ни пытались буржуазные юристы утверждать обратное.

Революция уничтожает частную капиталистическую собственность, ибо «частная собственность, — говорил Маркс, — в противоположность общественной, коллективной собственности существует лишь там, где средства труда и внешние условия труда принадлежат частным лицам»^[36].

Частная собственность есть противоположность общественной коллективной собственности, и коллективная общественная собственность есть противоположность частной, она — отрицание частной капиталистической собственности, процесс ее образования и развития — экспроприация экспроприаторов^[37].

Процесс образования и развития общественной (социалистической) собственности — это процесс самой революции. Он — в революционном захвате власти, он проходит в первых декретах о земле, о национализации банков^[38], о национализации фабрик, заводов и т. д., он широко развертывается при сплошной коллективизации в год великого перелома. Поэтому самая борьба за социалистическую собственность, будучи борьбой за социалистическое накопление, за материальную базу социализма и за создание социалистической плановости, есть классовая борьба.

Действительно, ликвидация последнего эксплоататорского класса — кулачества осуществляется на базе сплошной коллективизации, т. е. на основе расширения и укрепления общественной (социалистической) собственности. Революционная замена ею частной собственности является основой ликвидации последнего эксплоататорского класса, есть органическая часть всего процесса ликвидации классов. Именно поэтому социалистическая собственность — основа советского строя — священна и неприкосновенна. Ленин еще в 1918 г. писал: «В такое время, — а для истинно коммунистического общества это верно всегда, — каждый пуд хлеба и топлива есть настоящая святыня, повыше тех святынь, которыми морочат головы дуракам попы, обещающие царствие небесное в награду за рабство земное. А чтобы сбросить всякий остаток поповской «святости» с этой настоящей святыни, надо овладеть ею практически…»^[39] и т. д. Поэтому охрана социалистической собственности требует всяческого укрепления такого отношения к ней со стороны трудящихся. Тов. Сталин в 1926 г. в докладе ленинградскому партактиву «О хозяйственном положении Советского союза», указывая на необходимость решительной борьбы с расхищением общественной собственности, со всей силой подчеркнул эту сторону дела: «…Тут нужна другая мера, более действительная и более серьезная. Эта мера состоит в том, чтобы создать вокруг таких воришек атмосферу общего морального бойкота и ненависти окружающей публики. Эта мера состоит в том, чтобы поднять такую кампанию и создать такую моральную атмосферу среди рабочих и крестьян, которая исключала бы возможность воровства, которая делала бы невозможными жизнь и существование воров и расхитителей народного добра, веселых и невеселых»^[40].

Классовый враг посягал на социалистическую собственность с самого начала пролетарской диктатуры. О борьбе с хищениями всех видов и сортов Ленин писал неоднократно^[41]. Но на определенном этапе развития эта форма классовой борьбы стала главной.

В своем историческом докладе на январском (1933 г.) пленуме ЦК и ЦКК ВККП(б) т. Сталин исчерпывающе раскрыл классовое содержание хищений общественной собственности, показав, кто сейчас составляет остатки умирающих классов: «Оказались вышибленными из колеи последние остатки умирающих классов: промышленники и их челядь, торговцы и их приспешники, бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы, всякого рода буржуазные интеллигенты шовинистического толка и все прочие антисоветские элементы»^[42].

Далее т. Сталин говорит о том, какие позиции занимает классовый враг, где он окопался для своих вылазок. «Будучи вышибленными из колеи и разбросавшись по лицу всего СССР, эти бывшие люди расползлись по нашим заводам и фабрикам, по нашим учреждениям и торговым организациям, по предприятиям железнодорожного и водного транспорта и главным образом по колхозам и совхозам^[43]. Расползлись и укрылись они там, накинув маску «рабочих» и «крестьян», причем кое-кто из них пролез даже в партию»^[44].

Уже это одно диктует классовому врагу определенную тактику борьбы: он уже не в состоянии вести открытую борьбу. Ему остается только одно: «пакостить и вредить»; он и идет по этому пути вредительства во всех областях социалистической стройки. «Но главное не в этом, — продолжает т. Сталин. — Главное в «деятельности» этих бывших людей состоит в том, что они организуют массовое воровство и хищения государственного имущества, кооперативного имущества, колхозной собственности. Воровство и хищение на фабриках и заводах, воровство и хищение железнодорных грузов, воровство и хищение в складах и торговых предприятиях, — особенно воровство и хищение в совхозах и колхозах, — такова основная форма «деятельности» этих бывших людей. Они чуют как бы классовым инстинктом, что основой советского хозяйства является общественная собственность, что именно эту основу надо расшатать, чтобы напакостить советской власти, — и они действительно стараются расшатать общественную собственность путем организации массового воровства и хищения»^[45].

Почему именно на данном этапе посягательства на общественную собственность стали главной формой сопротивления классового врага? Партия развила широчайшую и дающую огромный эффект борьбу за сплошную коллективизацию и на базе ее — ликвидацию кулачества как класса. Процесс коллективизации, как сказано «было выше, является таким образом базой для ликвидации последнего эксплоататарского класса — кулачества. В то же время коллективизация есть широчайший процесс развития и укрепления социалистической собственности. Классовый враг видит, или, говоря словами т. Сталина, «чует как бы классовым инстинктом, что основой советского хозяйства является общественная собственность»^[46], что ее укрепление и развитие —база для его ликвидации. Естественно, что, сопротивляясь ликвидации своей как класса, он направляет главный удар против этой базы, против укрепления и развития социалистической собственности. Затем, раньше у классового врага были силы для открытых выступлений непосредственно против пролетарской диктатуры; теперь этих сил у него нет, хотя острота сопротивления и ненависть его усилились именно потому, что силы умирающего класса иссякают. А посягательство на общественную собственность — хищения — допускают в широких размерах тайную форму хищений, позволяют именно распыленному врагу приносить советской власти наибольший вред с наименьшей затратой сил. Наконец хищения — это такая форма сопротивления, которая дает возможность использовать самые примитивные эгоистические мотивы неустойчивых элементов из среды середняков и даже бедняков и колхозников для вовлечения их в совершение преступлений против советской власти. Уговорить украсть хлеб легче, чем уговорить пойти на террористический акт, на контрреволюционный заговор и т. п. Здесь легче использовать частнособственнические настроения мелкобуржуазной стихии, еще неизжитые стремления урвать себе кусок общественного добра, легче сыграть на корыстных побуждениях. Здесь кулаку легче замаскировать политическое содержание преступления.

В неменьшей, а то и в большей степени такая форма сопротивления, как хищение, облегчает кулаку использование в качестве своего агента профессионального преступника, представителя деклассированных элементов.

В итоге хищения социалистической собственности дают классовому врагу при данной расстановке классовых сил большие организационные возможности, чем другие формы классовой борьбы. Этим объясняется огромная опасность хищения социалистической собственности, требующая особенной бдительности, и особая ее распространенность.

Так как внешняя «чисто уголовная» форма хищений социалистической собственности при нынешнем состоянии сил классового врага облегчает его сопротивление, то он и приобретает к ней особенно охотно и широко. Эта форма сопротивления капиталистических элементов также является «соответствующей капитализму», при котором основную форму преступлений представляют преступления имущественные, хотя содержание «имущественных преступлений» в капиталистическом обществе и в советском строе диаметрально противоположно.

Выше указывалось на организационную роль капиталистических элементов в террористических актах. Сейчас мы видели, что хищения социалистической собственности удобны для классового врага по своей форме при всех прочих условиях потому, что дают классовому врагу наибольшие возможности проявить свою организующую в деле совершения преступлений роль в любой обстановке, в которой классовый враг на данном этапе находится.

Как мы уже раньше видели, буржуазия при империализме, прибегая для подавления революционного движения к насилиям в преступных формах, также играла организующую роль, руководя уголовными элементами, штрейкбрехерами, сыщиками и т. д. Эта организаторская роль классового врага показывает, что формы и методы сопротивления революционному движению, применяемые буржуазией в условиях ее господства, используются ею после своего свержения на иной основе против диктатуры пролетариата.

Это соображение подкрепляется еще следующими обстоятельствами. Классовая борьба в СССР не изолирована от классовой борьбы за границами Советского союза. Она — продолжение ее как во времени, так и в пространстве: классовый враг в своей борьбе находит поддержку активных контрреволюционных групп буржуазии за границей^[47].

Такая поддержка осуществляется различными путями, в том числе и путем непосредственной организации и руководства преступлениями, совершаемыми против советского строя. Стоит вспомнить процессы: «центра действия» эсеров, меньшевиков, промпартии, вредителей на электростанциях и т. п., чтобы эта организаторская роль заграничных буржуазных групп в деле совершения преступлений была очевидной. «Доказано, — говорит т. Сталин, — что вредительство наших спецов, антисоветские выступления кулачества, поджоги и взрывы наших предприятий и сооружений субсидируются и вдохновляются извне»^[48].

Враждебные выступления классового врага и его агентуры внутри страны в связи с помощью таких же враждебных элементов извне переплетаются в сложном конгломерате разнообразных преступлений, направленных против пролетарской диктатуры прямо или косвенно. Одни формы преступной деятельности соединяются с другими, одни выступают на первый план сегодня, чтобы смениться другими ведущими формами завтра. Но и оттесненные на второй план, они не исчезают вовсе, сохраняя тем самым все многообразие сопротивления классового врага.

Примером может служить националистическая контрреволюция в Белоруссии, Украине и других национальных республиках.

Чрезвычайно поучителен пример дела СВУ, так называемого «союза освобождения Украины». Контрреволюционная программа этой организации, представшей в марте 1930 г. пред Верховным судом УССР, не блещет в ряду других контрреволюционных программ оригинальностью: она сводится к восстановлению частной собственности на землю, восстановлению помещиков, возвращению фабрик и заводов их бывшим собственникам, уплате военных и довоенных долгов старой России капиталистическим государствам, вознаграждению иностранных капиталистов за убытки, понесенные от революции, и установлению после свержения советской власти военной диктатуры^[49]. Но формы и методы деятельности СВУ поражают своим разнообразием и разветвленностью в различных областях общественной жизни. Контрреволюционная пропаганда и агитация, вредительство, саботаж, террор, подготовка вооруженного восстания и интервенции, — все это пытались осуществить члены СВУ через своих агентов в городе и селе, в государственных, научных и учебных учреждениях, в кооперации и в больницах и т. д. Они проектировали массовый террор против коммунистов и комсомольцев — даже против пионеров — «душить их красными галстухами!», — они доходили до плана «медицинского террора», который должны были осуществлять члены СВУ — врачи, убивая своих пациентов-коммунистов и т. д.

Прошло два-три года после раскрытия этой организации. Основной формой сопротивления классового врага стало хищение социалистической собственности, методом — «тихая сапа». Но отказался ли классовый враг от вредительства и террора, от подготовки интервенции и вооруженных восстаний, от шпионажа и заговоров? Нет, та же Украина дает пример достаточно убедительный: контрреволюционные организации, раскрытые в УССР за последние годы, свидетельствуют о том, что и от этих методов классовый враг не отказался.

Уже в октябре 1934 г. т. Постышев в докладе на пленуме Киевского обкома и облисполкома говорил, что «лишь недавно на Украине была раскрыта контрреволюционная троцкистская группировка», которая свидетельствует о том, что «остатки контрреволюционного троцкизма блокируются сейчас на Украине как с украинскими националистами, так и с русскими великодержавниками. Соединяя свои силы, они пытаются и теперь вести контрреволюционную работу в наших вузах, научных учреждениях, на селе. Причем характерно, что в борьбе против партии эти обломки контрреволюционного троцкизма так же использовали пропаганду национал-шовинизма, как и «чистые» националисты, видя в шовинистической, националистической пропаганде орудие борьбы против партии, против ее ленинского руководства»^[50].

Однако при всей сложности и переплетении форм сопротивления классового врага, при всем разнообразии конкретных преступлений, выражающих это сопротивление, и при всяком перемещении центра тяжести с одной формы на другую, политическое содержание всех преступлений этого рода в основе остается одним и тем же: это не ослабляющееся сопротивление классового врага, сопротивление капиталистических элементов пролетарской революции и пролетарской диктатуре и не только не ослабляющееся, но наоборот, обостряющееся по мере того, как силы классового врага разрушаются.

Разные ли вещи — контрреволюционное вооруженное восстание, террористическая или вредительская организация, руководимая какой-либо контрреволюционной политической партией или группировкой, имеющая свою точно сформулированную программу, и, с другой стороны, кулацкие махинации против колхозов, хищение врагами народа социалистической собственности и т. п.? Разные в том смысле, что это — иные формы сопротивления классового врага, что кулак, ворующий колхозный хлеб или подбивающий к тому единоличника-середняка, — птица другого полета, чем член контрреволюционной политической группировки, создающий программу и формулирующий контрреволюционные политические цели. Но это вещи не разные в том смысле, что классовое содержание и тех и других преступлений — одно и то же, что и те и другие преступления — только различные формы того же сопротивления капиталистических элементов, что птицы разного полета принадлежат к одной породе — хищников капиталистического мира.

1. Ленин, Пролетарская революция и ренегат Каутский, т. XXIII. с. 355. ↑

2. Там же, с. 354. ↑

3. Там же, с. 39. ↑

4. Ленин, т. XXII, с. 424. ↑

5. Ленин, т. XXII, с. 209. (Подчеркнуто мной — Г. В.). ↑

6. Ленин, т. XXV с. 6. ↑

7. Там же. ↑

8. Там же. (Подчеркнуто мной — Г. В.) ↑

9. Ленин, т. XXIII, с. 68. ↑

10. Цифровые данные взяты из диссертации т. Ошеровича «О контрреволюционных преступлениях». ↑

11. Материалы Государственного института по изучению преступности при НКЮ РСФСР. ↑

12. Надо полагать, впрочем, что и этот ничтожный процент рабочих относится не к настоящим рабочим: см. ниже об определении социального состава осужденных. То же в значительной степени относится и к середнякам и беднякам, часть которых, впрочем, в качестве подкулачников действительно входит в состав осужденных за террористические акты. ↑

13. Само собою разумеется, что когда здесь и далее говорится об организующей роли капиталистических классов в борьбе против пролетариата, то имеется в виду организация сопротивления пролетарской диктатуре, т. е по отношению к пролетарской диктатуре эта роль капиталистических элементов является дезорганизаторской. ↑

14. См. указанную работу Герцензона. ↑

15. Лаговиер и Роднянский, Социалистическое наступление и кулацкий террор, 1930, с. 11. ↑

16. «Суд идет», 1931, № 11, с. 5. ↑

17. Из доклада т. Косиора об июньском пленуме ЦК ВКП(б) видно, что дополнительным данным расследования эти двурушники оказываются не только вдохновителями, но и фактическими организаторами гнусного убийства т. Кирова («Известия», 1935 г., № 145). ↑

18. Постановление ВЦИК и СНК от 3 июля 1922 г., СУ 1922 г. № 43, ст. 515. См. также циркуляр НКЮ от 16 ноября 1922 г. № 132, где говорится по этому поводу: «О случаях, когда крайняя нужда эксплоатируется хищническими элементами, использующими эту нужду в своих личных, своекорыстных интересах для заключения сделок, явно подрывающих хозяйственное благосостояние контрагентов». ↑

19. Вычислено по данным Стат. отдела НКЮ. Данные за 1932 г. приведены по неполным сведениям, что не может нарушить процентное отношение сколько-нибудь значительно. ↑

20. Стеногр. отчет XVII партсъезда, 1934, с. 24. ↑

21. Дело Мосгубсуда № 4911, 1923 г. ↑

22. Мокеев, Наемный труд в деревне, «Еженед. сов. юст.», 1927, № 10, с. 287. ↑

23. Там же. ↑

24. Петровский, Детский труд недостаточно охраняется, «Еженед. сов. юст.», 1929, № 51—52. ↑

25. Там же. Аналогичные случаи в 1925 г. в селе Высокополье, Криворожского окр., Екатеринославской губ., «Батрачка», 1925, № 5, и т. д. ↑

26. Дмитриев, Наемный труд в деревне, «Еженед. сов. юст.», 1927, №19, с. 564. То же см. «Батрачка», 1927, № 9, 1925, № 8 и др. ↑

27. «Беднота», 1928, № 3105. Подобные же случаи в периодической прессе отмечались часто (см. «Красный шахтер» за 1928 г. № 77, заметку Орлова в «Ежен. сов. юст.» за 1929 г., № 35, «Защита прав батрачества»). ↑

28. «Декреты Октябрьской революции», Партиздат, 1933, с. 214. ↑

29. Там же, с. 210 ↑

30. Там же, с. 190. ↑

31. Ленин, т. XXV. с. 6. Хотя Ленин расчленяет первую и вторую формы классовой борьбы, относя заговоры и пр. к абзацу «Подавление сопротивления эксплоататоров», а гражданскую войну—к отдельному абзацу, но он тут же их и связывает, поставив после перечисления «заговоры+саботаж+воздействие на мелкую буржуазию etc. etc.» — связующее: «И в частности гражданская война». Эта связь подкрепляется и внешне: греческой аллитерацией абзацев. Нет сомнения, что Ленин рассматривал гражданскую войну как органическую часть подавления сопротивления эксплоататоров. ↑

32. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 9-е, 1932, с. 526. ↑

33. Здесь не предполагается разрабатывать в целом вопрос о хищении социалистической собственности. Это — предмет специального исследования. Ему посвящен ряд работ в нашей литературе. Задача, поставленная в настоящей книге, — более специальная: поставить вопрос о хищениях социалистической собственности в связи с исследуемым вопросом о преступлении, как форме классовой борьбы. ↑

34. Маркс, Теории прибавочной стоимости, т. II, с. 265. ↑

35. Там же. ↑

36. Маркс, Капитал, т. I, с. 611. ↑

37. «Капиталистическое производство, — говорит Маркс, — с неизбежностью процесса природы порождает отрицание себя самого. Это отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность рабочего, но индивидуальную собственность на основе завоеваний капиталистической эры, т. е. на основе кооперации и общего владения землей и другими средствами производства, которые произведены самим же трудом. Превращение раздробленной, покоящейся на собственном труде отдельных лиц частной собственности в собственность капиталистическую есть конечно процесс несравненно более продолжительный, тяжелый и трудный, чем превращение капиталистической собственности, фактически уже основанной на общественном производстве, в общественную собственность. Там дело заключалось в экспроприации народной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов» (Капитал, т. I, с. 613). ↑

38. «Рабочий контроль и национализация банков начали проводиться в жизнь, а это именно и есть первые шаги к социализму», говорит Ленин (т. XXII, с. 155). Выступая на III съезде советов и говоря о создании ВСНХ. Ленин подчеркивал, что «только эта мера вместе с национализацией банков и железных дорог, которая будет проведена в ближайшие дни, даст нам возможность приняться за постройку нового социалистического хозяйства» (т. XXII, с. 215). ↑

39. Ленин, т. XXIII, с. 30. ↑

40. Сталин, О хозяйственном положении Советского союза. 1926, с. 19—20. ↑

41. Ленин, т. XXII, с. 163—167, 443, 448—451, 460—461 и т. д. ↑

42. Сталин, Вопросы ленинизма. Дополнение к 9 изд. 1933, с. 34. ↑

43. Данные НКЮ РСФСР показывают, что число осужденных по закону 7 августа за хищения общественной собственности в колхозах и совхозах в I полугодии 1933 г. составляли 66,1% всего числа осужденных по закону 7 августа. Во 2 полугодии 1932 г. этот процент был еще выше — 78,3%. ↑

44. Сталин, Вопросы ленинизма. Дополнение к 9 изд. 1933, с. 34. ↑

45. Там же, с. 35. ↑

46. Сталин, Вопросы ленинизма. Дополнение к 9 изд. 1933, с. 35. ↑

47. Сталин, Вопросы ленинизма. Дополнение к 9 изд. 1933, с. 35. ↑

48. Там же. Ср. с денежной помощью, оказанной консулом N шайке зиновьевских контрреволюционеров-террористов в Ленинграде. ↑

49. См. «Спiлка Визволення Украiни». Стенографический овiт. суд. процессу, т. I, изд-во «Пролетар», 1931. Харьков. См. также мою статью в «Революции права», 1930 г., № 5—6. ↑

50. «Правда» от 27 октября 1934 г. № 297. ↑