В процессе развития советского законодательства вопрос о классовой природе преступления, вопрос об определении, что такое преступление, полное разрешение получил не сразу.

В первом советском опыте кодификации уголовного законодательства давалось чисто формальное буржуазное определение преступления. Но этот опыт в сущности нельзя назвать опытом кодификации советского уголовного законодательства. Речь идет о попытке народного комиссара юстиции левого с.-р. Штейнберга своеобразно «кодифицировать» уголовное законодательство, в сущности внести несколько поправок в царское уголовное уложение 1903 г. В результате этой работы в начале 1918 г. появилась «Инструкция местным и окружным народным судам о применении уголовных законов». Впрочем, эта инструкция на места не дошла и даже не была напечатана типографским способом. В этой Инструкции преступление определяется точно так же, как оно определялось в царском уголовном уложении: ст. 1 «инструкции» говорит, что «преступным признается деяние, воспрещенное во время его учинения законом под страхом наказания». По поводу этого определения можно сказать то же самое, что говорилось в предыдущей главе о формально-нормативистских определениях любого буржуазного уголовного кодекса. Как сказано уже было, штейнберговская инструкция в советское право не вошла, почему это определение ни в какой степени не характерно для советского уголовного права.

Впервые в советском уголовном законодательстве мы встречаемся с определением преступления в «Руководящих началах по уголовному праву РСФСР» ^[1] — этом чрезвычайно ценным — и ценном не только исторически — документе. Здесь ст. 5 определяет преступления так: «Преступление есть нарушение порядка общественных отношений, охраняемого уголовным правом». В этом определении мы встречаем резкий отказ от нормативистских определений, даваемых буржуазными уголовными кодексами, здесь преступление рассматривается в ряду общественных отношений. Однако это определение само по себе еще не характеризует взглядов «Руководящих начал» на преступление; в нем еще не вскрываются классовые корни преступления, не указываются, какого именно строя общественные отношения нарушаются преступлением; кроме того здесь за уголовным правом признается только охранительная функция и не учитывается его активно воздействующая революционная роль. Наконец, центр тяжести статья переносит на формальный признак — «отношения, охраняемые уголовным правом». Точно так же и следующая ст. 6, хотя и говорит о преступлении как о действии и бездействии, «опасном для данной системы общественных отношений», но не устанавливает ни классового происхождения этой опасности, ни того, какая именно система общественных отношений имеется в виду. Зато в первых трех статьях «Руководящих начал» постепенно, так сказать, концентрически, раскрывается классовая природа преступления в советском строе: в ст. 1 говорится об интересах господствующего класса, точно так же как в ст. 2 .говорится о «системе общественных отношений данного классового общества», и наконец в ст. 3 говорится о «системе общественных отношений, соответствующей интересам трудящихся масс, организовавшихся в господствующий класс в переходный от капитализма к коммунизму период диктатуры пролетариата».

Непосредственно о классовой природе преступлений говорят ст.ст. 10 и 12. На основании ст. 10 «при выборе наказания следует иметь в виду, что преступление в классовом обществе вызывается укладом общественных отношений, в котором живет преступник». Согласно ст. 12 при определении меры наказания в каждом отдельном случае следует различать: а) совершено ли преступление лицом, принадлежащим к имущему классу с целью восстановления, сохранения или приобретения какой-либо привилегии, связанной с правом собственности, или неимущим, в состоянии голода или нужды; б) совершено ли деяние в интересах восстановления власти угнетающего класса или в интересах личных совершающего деяние». Здесь мы находим уже определение преступлений как явлений классового общества.

В начале перехода к нэпу были разработаны два проекта уголовного кодекса, к счастью не получившие утверждения, в которых формулировки сущности преступления значительно ухудшены. Первый проект был разработан комиссией Общеконсультационного отдела Народного комиссариата юстиции с участием буржуазного криминалиста Фельдштейна.

В этом проекте мы видим резкий поворот от определения преступления как явления классового общества к формулам социологической школы. Уже в объяснительной записке центр тяжести переносится на индивидуальные свойства преступника, оцениваемые с точки зрения «преступного состояния деятеля». И далее в ст. ст. 2 и 3 говорится о «лице опасном для существующего порядка общественных отношений», об «опасности лица, обнаруживаемой наступлением последствий, вредных для общества», а в ст. 6 — о «фактическом изменении настроения правонарушителя». Точно так же в ст.ст. 13 и 14 Проект говорит только об «опасности преступника для общежития», о том, что при определении наказания суд должен учитывать только «субъективные» моменты: «миросозерцание личности правонарушителя», «духовное развитие правонарушителя» и т.д. Нигде проект, говорящий о преступнике, не дает определения того, что такое преступление, нигде не расшифровывает значения термина «общество», не показывает классовой структуры общества. Самое преступление в проекте выступает только как «симптом» опасности субъекта. Весь проект написан в духе буржуазной социологической школы.

Не лучше этого проекта1 и второй проект, составленный в 1921 г. Институтом советского права с участием и под сильнейшим влиянием буржуазного криминалиста Исаева. Этот проект^[2] эклектичен с начала и до конца. Авторы проекта считали, что, после того как отгремели громы октябрьских боев, период «бури и натиска» вообще прошел, что в законодательстве можно проводить какую-то «равнодействующую сил»: «Когда социальный уклад начинает оформливаться (?), когда намечаются равнодействующие различных социально-политических сил, столкнувшихся в первоначальном «хаосе» революции», тогда авторы проекта считают возможным попробовать силы буржуазной уголовно-правовой теории и построить уголовный кодекс на смешении принципов классической и социологической школ уголовного права. Кодекс «должен покоиться» на принципе «nullum crimen, nulla poena sine lege». Этот принцип проводится в ст. 5, говорящей: «Применение наказания и мер социальной защиты к общественно-опасным деяниям может иметь место только в случаях, предусмотренных в особенной части этого кодекса и в позднейших к нему дополнениях». Рядом с этим принципом, позаимствованным из старых запасов классической школы, проект щедрой рукой черпает премудрость школы социологической. В объяснительной записке говорится: «Нас не может пугать, что те или иные положения выдвинуты были в свое время представителями так называемой (!) буржуазной науки». Выражая очевидно свое неудовольствие тем обстоятельством, что в советской литературе буржуазная наука называется своим настоящим именем, авторы проекта все же действительно не только не «путались», но и не стеснялись в своих предложениях. Стоит посмотреть самые постановления проекта, например, ст. 3: «Поскольку преступление в классовом обществе вызывается в подавляющем большинстве случаев (подчеркнуто мной. — Г. В.) укладом общественных отношений, в котором живет преступник…» и т. д. Разве эта формулировка не целиком позаимствована у социологической школы, готовой признать «значительную роль» общественных отношений и даже «подавляющее большинство» случаев влияния этого уклада для того, чтобы такой формулировкой оставить лазейку для «биологического фактора» и чтобы, когда это нужно, «подавляющее большинство случаев» отнести именно за счет этого биологического фактора. И дальше, статья 6 упрямо говорила о так называемом «опасном или антисоциальном состоянии» преступника, а ст. 7 говорит о значении «социальной среды» («milieu social» социологической школы), разумеется, не расшифровывая действительной классовой природы этой «социальной среды». Таким образом и в этом проекте мы видим стремление всячески затушевать классовый характер преступления и советского уголовного права и подменить соответствующие формулировки терминологией социологической школы. В частности не без влияния этого проекта в советское законодательство был введен такой термин социологической школы, как «меры социальной защиты». Один из авторов проекта — и его несомненный вдохновитель — М. М. Исаев — по этому поводу писал: «Наиболее существенным, пожалуй, в нашем проекте было введение мер социальной защиты, в основу которых была положена соответствующая теория. В этом отношении проект исходил действительно от начал западноевропейской теории»^[3].

Хотя, как сказано было выше, и этот проект, и проект общеконсультационного отдела НКЮ не получили, к счастью, силу закона, тем не менее они успели оказать вредное влияние на дальнейшие законодательные акты: пример с термином «меры социальной защиты» является достаточно показательным в этом отношении^[4].

В 1922 г. был издан УК РСФСР, а затем и УК других союзных республик. Ст. 6 УК 1922 г. определяет преступление, по выражению т. Курского, «так, как должен определять Уголовный кодекс, написанный марксистами и продиктованный правосудием, которое творят рабочие и крестьяне», хотя точной и развернутой до конца формулировки УК 1922 г. также не дает. Ст. 6 говорит: «Преступлением признается всякое общественно-опасное действие или бездействие, угрожающее основам советского строя и правопорядку, установленному рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени». И в других статьях УК 1922 г. подчеркивает классовый характер преступлений, совершаемых в условиях пролетарской диктатуры. Так ст. 25 предлагает при определении меры наказания различать: «а) совершено ли преступление в интересах восстановления власти буржуазии или в интересах чисто личных совершившего преступление; б) направлено ли преступление против государства или отдельной личности». А ст. 27 признает наиболее опасными преступления, «направленные против установленных рабоче-крестьянской властью основ нового правопорядка». Наконец УК 1922 г. решительно порывает с буржуазным принципом «nullum crimen, nulla poena sine lege», устанавливая в ст. 10 принцип применения репрессии по аналогии, о чем подробнее будет сказано ниже.

В изданных в 1924 г. «Основных началах уголовного законодательства СССР и союзных республик» определения преступления не дается, но классовым его пониманием, хотя и нашедшим недостаточно четкие формулировки, «Основные начала» пронизаны насквозь. Так, в определении задач советского уголовного законодательства «Основные начала» говорят о «защите государства трудящихся от общественно-опасных деяний, подрывающих власть трудящихся или нарушающих установленный ею правопорядок»^[5]. В ст. 2 «Основные начала», разделяя преступления на две категории, определяют наиболее опасные преступления как «направленные против основ советского строя, установленного в СССР волею рабочих и крестьян». Классовый подход «Основных начал» к вопросу о преступлении виден из статей, трактующих об определении «мер социальной защиты». Так, ст. 31 предлагает суду принимать более строгие меры, «если преступление совершено в целях восстановления власти буржуазии», «если преступление хотя и не направлено непосредственно против интересов советского государства или интересов трудящихся, но по своим объективным результатом может принести ущерб этим интересам». В первоначальной редакции «Основных начал», в ст.ст. 31 и 32 были еще два пункта, впоследствии исключенные^[6]. В одном из этих пунктов говорилось о том, что более суровая мера применяется, «если преступление совершено лицом, в той или иной мере связанным с принадлежностью в прошлом или настоящем к классу лиц, эксплоатирующих чужой труд», а ст. 32 в другом пункте говорила о применении более мягкой меры, «если преступление было совершено… рабочим или трудовым крестьянином». Исключение этих пунктов объясняется тем, что существовало опасение огульной оценки опасности совершенного преступления и преступника по одному голому факту его классовой принадлежности^[7]. Как бы то ни было, быть может, и в неудачной формулировке, но эти пункты ст.ст. 31 и 32 характеризуют классовый подход «Основных начал» к вопросу о преступлении и поскольку не они одни только характеризуют такой подход, их исключение из «Основных начал» принципиальных положений этого законодательного акта не поколебало. Как и УК 1922 г., «Основные начала» отказываются от принципа «nullum crimen sine lege», устанавливая применение репрессии по аналогии и еще полнее, чем УК 1922 г., развертывая в ст. 22 принцип уголовной ответственности, основанный не обязательно на совершении конкретного, предусмотренного в Уголовном кодексе преступления, о чем, так же как и об аналогии, речь будет идти ниже.

Переработанная в 1926 г. на базе «Основных начал» новая редакция Уголовного кодекса РСФСР определяет преступление в ст. 6 так: «Общественно-опасным признается всякое действие или бездействие, направленное против советского строя или нарушающее правопорядок, установленный рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени». Хотя ст. 6 избегает слова «преступление», но этим термин «преступление» из Уголовного кодекса не исключается: он разбросан по всему кодексу, и даже в ст. I, говорящей о задачах уголовного законодательства в СССР, «общественно-опасные действия» в скобках поясняются словом «преступления». Как мы видим, при сопоставлении ст. 6 УК 1926 г. со ст. 6 УК 1922 г. самое определение преступления в обоих кодексах одинаково, если не считать некоторых редакционных изменений.

1. СУ 1919, № 66, ст. 590. ↑

2. «Пролетарская револ. и право», 1921, № 15. ↑

3. Исаев, Общая часть уголовного права РСФСР, 1925, с. 94. ↑

4. Подробнее историю замены термина «наказание» термином «меры социальной защиты» см. в моей статье «Наказание в советском уголовном праве». «Проблемы уголовной политики», 1935 г. № 1. ↑

5. СЗ 1924, № 24, ст. 205. Подробно анализирует текст «Основных начал» т. Крыленко в работе «Суд и право в СССР», ч. III, с. 40 и сл., сопоставляя текст «Основных начал» с текстом других советских законодательных актов в области уголовного права. ↑

6. СЗ, 1927 г. № 12, ст. 122. ↑

7. См. Крыленко, Суд и право в СССР, ч. III, с. 166—168. ↑