При переходе от капиталистического строя к коммунизму перед пролетариатом в его классовой борьбе стоит не только задача подавления классового врага. Диктатура пролетариата, представляющая собой целую историческую эпоху, необходима «и для того, чтобы дать пролетариату возможность, во-первых, воспитать и закалить себя как силу, способную управлять страной, во-вторых, перевоспитать и переделать мелкобуржуазные слои в направлении, обеспечивающем организацию социалистического производства»^[1].

Таким образом перед пролетариатом стоит не только классовый враг, но на определенном этапе революции еще и масса неустойчивых элементов из среды трудящихся, не отрешившихся от прежних воззрений и навыков. «Мелкое производство, — говорит Ленин, — рождает капитализм и буржуазию постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе»^[2]. Громадная масса крестьянства не идет сразу, полностью, безоговорочно за пролетариатом. Колебания в ней, как говорил Ленин, неизбежны: «Крестьянин, как труженик, тянет к социализму, предпочитая диктатуру рабочих диктатуре буржуазии. Крестьянин, как продавец хлеба, тянет к буржуазии, к свободной торговле, т. е. назад к «привычному», старому, «исконному» капитализму»^[3].

Именно эту двойственность в крестьянине и использует кулак в своей борьбе против пролетарской диктатуры. Он всячески пытается мобилизовать в крестьянине бедняке и середняке эту его сторону «продавца хлеба», это его тяготение назад, к старому, к капитализму. В тех случаях, когда кулаку эти попытки удаются, ему удается втянуть крестьянина середняка или бедняка в ту или иную форму деятельности, опасную для интересов пролетариата.

При этом однако такое вовлечение отдельных, хотя и многочисленных представителей трудящихся крестьянских масс в преступную деятельность не следует понимать всегда как непосредственное подстрекательство к совершению того или иного конкретного преступления: при чрезвычайно многочисленных случаях такого непосредственного подстрекательства^[4] кулацкое влияние осуществляется гораздо шире и тоньше, иногда в форме создания соответствующих настроений, в форме сложной сети, опутывающей бедняка и середняка в его быту.

Коллективизация произвела колоссальнейшие сдвиги не только в экономике, но и в сознании бедняцко-середняцкой крестьянской массы. «Надо признать, — говорит г. Сталин, — что трудовое крестьянство, наше советское крестьянство окончательно и бесповоротно стало под красное знамя социализма… окончательно отчалило от берегов капитализма и пошло вперед в союзе с рабочим классом к социализму»^[5]. Но при всех гигантских успехах коллективизации все же сознание колхозника, этого, по выражению т. Сталина, «вчерашнего единоличника», еще не переделано полностью. В нем еще осталось нечто от капиталистического прошлого, в нем еще есть мелкособственнические остатки. Тов. Сталин в своем докладе на январском пленуме ЦК и ЦКК указывает нам: «Вы как марксисты должны знать, что сознание людей отстает в своем развитии от фактического их положения. Колхозники по положению — уже не единоличники, а коллективисты, но сознание у них пока еще старое, частнособственническое»^[6]. И вот подобно тому как кулак стремится использовать у единоличника его тяготение назад, к «исконному капитализму», так и по отношению к колхознику он старается сыграть на остатках этого старого частнособственнического в сознании колхозника, втягивая отдельных колхозников в классовую борьбу против диктатуры пролетариата, на данном этапе главным образом в основные формы своего кулацкого сопротивления, в хищения социалистической собственности. Тов. Сталин говорит: «И вот бывшие люди из рядов эксплоататорских классов используют частнособственнические привычки колхозников, чтобы организовать расхищение общественного имущества и тем поколебать основу советского строя — общественную собственность»^[7].

В этих случаях представители трудящихся-крестьян выступают как прямая агентура классового врага.

Но при совершении преступлений крестьяне-колхозники и единоличники (середняки и бедняки) не всегда действуют под непосредственным влиянием капиталистических элементов. Остающееся у них старое частнособственническое сознание, старые традиции, привычки, наследие прошлого, вся муть мелкобуржуазной стихии — все эго может толкнуть неустойчивого колхозника или единоличника на совершение преступления и без непосредственного подстрекательства кулака. Это положение необходимо подчеркнуть в противовес троцкистскому противопоставлению широких масс крестьянства пролетариату. Троцкий, говоря о пролетариате, стоящем у власти, в свое время утверждал, что «…при этом он придет во враждебное столкновение не только со всеми группировками буржуазии, которые поддерживали его на первых порах его революционной борьбы, но и с широкими массами крестьянства, при содействии которых он пришел к власти»^[8]. Тов. Сталин разоблачил меньшевистскую сущность этих утверждений Троцкого. Приводя эту цитату из Троцкого, т. Сталин противопоставляет этим утверждениям ленинское учение о союзе пролетариата и трудящихся слоев крестьянства: «Ленин говорит о союзе пролетариата и трудящихся слоев крестьянства как основе диктатуры пролетариата, у Троцкого же получаются «враждебные столкновения» «пролетарского авангарда» с «широкими массами крестьянства». Ленин говорит о руководстве трудящимися и эксплоатируемыми массами со стороны пролетариата, у Троцкого же получается «противоречие в положении рабочего правительства в отсталой стране с подавляющим большинством крестьянского населения»^[9]. В этом проявлялось существо троцкизма, с его «отрицанием возможности вовлечения основных масс крестьянства в дело социалистического строительства в деревне»^[10].

Годы победоносной борьбы пролетарской диктатуры, в течение которых троцкизм превратился в авангард контрреволюционной буржуазии, дали возможность т. Сталину в 1934 г. подтвердить этот анализ, данный им в 1924 и 1930 гг. «Пусть болтают эсеро-меньшевистские и буржуазно-троцкистские кумушки, — говорит т. Сталин, — что крестьянство по природе контрреволюционно, что оно призвано восстановить в СССР капитализм, что оно не может быть союзником рабочего класса в деле построения социализма, что в СССР невозможно построить социализм. Факты говорят, что эти господа клевещут и на СССР, и на советское крестьянство. Факты говорят, что наше советское крестьянство окончательно отчалило от берегов капитализма и пошло вперед в союзе с рабочим классом — к социализму»^[11].

Переходим к вопросу о преступлениях, совершаемых в условиях советской власти представителями неустойчивой, отсталой части рабочих. Здесь в первую очередь необходимо подчеркнуть, что пролетариат одной из задач осуществления своей диктатуры ставит задачу перевоспитания «в длительной борьбе на почве диктатуры пролетариата и самих пролетариев, которые от своих собственных мелкобуржуазных предрассудков избавляются не сразу, не чудом, не по велению божьей матери, не по велению лозунга, резолюции, декрета, а лишь в долгой и трудной классовой борьбе с массовыми мелкобуржуазными влияниями»^[12].

Ленин не раз писал о том, что рабочий класс не изолирован от старого общества. «Рабочий, — говорит Ленин, — никогда не был отделен от старого общества китайской стеной. И у него сохранилось много традиционной психологии капиталистического общества. Рабочие строят новое общество, не превратившись в новых людей, которые чисты от грязи старого мира, a стоят по колени еще в этой грязи. Приходится только мечтать о том, чтобы очиститься от этой грязи. Было бы глубочайшей утопией думать, что это можно сделать немедленно. Это было бы утопией, которая на практике только отодвинула бы царство социализма на небеса»^[13]. Хотя с тех пор, когда были написаны эти слова, пролетарская диктатура сделала чрезвычайно многое для поднятия классового самосознания рабочих, хотя неизмеримо возросло влияние и авангарда пролетариата — коммунистической партии, хотя все большие и большие многомиллионные массы рабочих все больше и больше очищаются от этой грязи прошлого, новое же влияние этого прошлого, влияние мелкобуржуазных традиций в рабочем классе, в его наиболее отсталых слоях, особенно в тех его прослойках, которые недавно оторвались от деревни и еще недостаточно переварились в котле социалистической индустрии, еще существует. «Пока буржуазия не свергнута и затем пока не исчезло совершенно мелкое хозяйство и мелкое товарное производство, до тех пор буржуазная обстановка, собственнические привычки, мещанские традиции будут портить пролетарскую работу как извне, так и изнутри рабочего движения»^[14].

Даже теперь, когда — как это констатировал XVII съезд партии устами т. Сталина —«капиталистическое хозяйство в СССР уже ликвидировано, а единолично-крестьянский сектор в деревне оттеснен на второстепенные позиции»^[15], даже теперь нельзя еще сказать, что пережитки капитализма в сознании людей преодолены. Это показано и объяснено т. Сталиным: «XVII конференция нашей партии сказала, что одна из основных политических задач при осуществлении второй пятилетки состоит «в преодолении пережитков капитализма в экономике и сознании людей». Это совершенно правильная мысль. Но можно ли сказать, что мы уже преодолели все пережитки капитализма в экономике? Нет, нельзя этого сказать. Тем более нельзя сказать, что мы преодолели пережитки капитализма в сознании людей»^[16].

Именно этими остатками влияния капитализма, влияния прошлого и его традиций объясняются те преступления, которые в условиях пролетарской диктатуры совершаются отдельными, хотя сравнительно и многочисленными представителями наиболее отсталых слоев рабочего класса. Эти преступления служат проявлением недостаточной внутриклассовой дисциплинированности, они являются выражением влияния стихии буржуазной анархичности. «Мелкобуржуазная стихия, — говорил Ленин, — с которой нам предстоит теперь вести самую упорную, борьбу, сказывается именно в том, что слабо сознание народнохозяйственной и политической связи голода и безработицы с распущенностью всех и каждого в деле организации и дисциплины, что держится прочно мелкособственнический взгляд: мне бы урвать побольше, а там хоть трава не расти»^[17]. Это определяет необходимость борьбы, «величайшей, имеющей всемирноисторическое значение, борьбы социалистической сознательности против буржуазно-анархической стихийности»^[18]. Эта борьба является одной из форм классовой борьбы. «Разве классовая борьба, — говорит Ленин, — в эпоху периода от капитализма к социализму не состоит в том, чтобы охранять интересы рабочего класса от тех горсток, групп, слоев рабочих, которые упорно держатся традиций (привычек) капитализма и продолжают смотреть на советское государство по-прежнему: дать «ему» работы поменьше и похуже, — содрать с «него» денег побольше»^[19]. Таким образом мы видим, что классовая борьба в переходную к коммунизму эпоху заключается и в том, чтобы охранять интересы рабочего класса в целом от отдельных его слоев, поддающихся влиянию мелкобуржуазной стихии, совершающих поступки, опасные для интересов всего класса в целом. Борьба за классовую самодисциплину есть поэтому классовая борьба, конечно, и в тех случаях, когда она проводится не только убеждением, но и принуждением, когда она носит репрессивный характер.

Таким образом осуществление уголовной репрессии по отношению к совершающим преступления представителям отсталых и неустойчивых групп рабочих является формой классовой борьбы пролетариата. Но отсюда нельзя механически делать обратного вывода, что самые эти преступления, совершаемые отсталыми представителями рабочих, все и всегда являются формой классовой борьбы.

Вообще нельзя считать, что каждой форме борьбы класса противостоит такая же, но с отрицательным знаком, форма классовой борьбы. Вспомним пять форм классовой борьбы, указанных Лениным. Здесь таким формам классовой борьбы пролетариата, как подавление сопротивления эксплоататоров и гражданская война, действительно соответствуют также формы классовой борьбы — сопротивление эксплоататоров и в частности военные действия эксплоататорских классов в гражданской войне. Но если взять третью форму классовой борьбы пролетариата — «нейтрализацию» мелкой буржуазии, особенно крестьянства, то здесь картина меняется. Крестьянская масса «реакционна и революционна постольку, поскольку»; с этой характеристикой — «реакционна и революционна» — связано тут же ленинское замечание: крестьянин, как труженик, и крестьянин, как эксплоататор (спекулянт, собственник). «Постольку, поскольку». В революционной стороне крестьянина-труженика — ключ к уразумению того, что ведение классовой борьбы пролетариата по отношению к трудящемуся крестьянству (к тому же борьбы особой, заключающейся в руководстве крестьянством, резко отличающейся от борьбы в первых двух указанных Лениным формах) не означает ведения трудящимся крестьянством как антагонистом классовой борьбы против пролетариата. В этом ключ к уразумению всего того глубокого отличия ленинского отношения к крестьянству и того троцкистского противопоставления крестьянства пролетариату, о котором уже сказано было выше.

То же относится к пятой, указанной Лениным, форме классовой борьбы: эта форма, как известно, — воспитание новой дисциплины. Ленин конкретно указывает ряд методов этого воспитания: «а) Диктатура пролетариата и профессиональные союзы, б) «Коммунистические субботники», в) Очистка партии и ее роль, г) Премии и сдельная плата»^[20]. Уже достаточно привести этот перечень, чтобы понять, что этой форме классовой борьбы пролетариата вовсе не противостоит некая «специальная» форма классовой борьбы против пролетариата, что введению премий и сдельной платы вовсе не соответствует некая «дважды специальная» форма классовой борьбы против пролетариата. Пролетариат как класс осуществляет воспитание новой дисциплины, он ведет классовую борьбу и потому это — форма классовой борьбы пролетариата; пролетариат воспитывает новую дисциплину в рядах своих как класса для себя, и потому это — форма классовой борьбы пролетариата. Конечно эта борьба ведется не с пустотой, не с ветряными мельницами: она, в конечном счете, направлена против классового врага, против которого организуются и закаляются пролетарские ряды, но это не значит, что этой форме классовой борьбы пролетариата противостоит сопротивление определенных элементов трудящихся, тоже как специальная форма классовой борьбы. Вообще нельзя по коробочкам раскладывать формы классовой борьбы, не видя их переплетения и взаимной связи.

Таким образом, исходя из того правильного тезиса, что уголовная репрессия, направленная против всех преступлений, есть форма классовой борьбы пролетариата, неправильно делать вывод, что при пролетарской диктатуре все преступления представляют собой форму классовой борьбы. Влияние буржуазной и мелкобуржуазной стихии, действующее и вне рядов трудящихся и внутри их^[21], далеко не всегда выражается в таких поступках, которые являются формами классовой борьбы.

И на данном этапе существуют влияния мелкобуржуазной и буржуазной стихии в виде пережитков капитализма в сознании людей «не только потому, что сознание людей в его развитии отстает от их экономического положения, но и потому, что все еще существует капиталистическое окружение, которое старается оживлять и поддерживать пережитки капитализма в экономике и сознании людей в СССР»^[22].

Эти пережитки также порождают преступления, то являющиеся формами классовой борьбы пли перерастающие в них, то не доходящие до такого перерастания.

Хотя основная масса преступлений при пролетарской диктатуре является формой классовой борьбы классового врага и его агентуры, сопротивляющихся и непосредственно и путем использования пережитков прошлого в сознании трудящихся, мобилизующих прямо и косвенно против советского строя мелкобуржуазную и буржуазную стихии, но это еще не значит, что все преступления в условиях пролетарской диктатуры составляют форму классовой борьбы. Признать это — значило бы не учесть всей конкретной сложности и многообразия общественной жизни.

Эта сложность относится в частности и к бытовым преступлениям.

Множество бытовых преступлений является формой классовой борьбы, многие перерастают в нее (хотя далеко не все), либо содержат элементы классовой борьбы.

Возьмем, например, хулиганство. В последнее время особенное значение получило хулиганство на железнодорожном транспорте, вызвавшее специальное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) о решительных мерах борьбы с этим видом хулиганства. В газетах сообщалось о таких случаях хулиганства на железнодорожном транспорте, которые перерастают в прямое вредительство; например, на Казанской дороге уволенный прогульщик Седельников взобрался на стоявший под парами паровоз и дал полный ход навстречу подходящему к станции пассажирскому поезду; хотя столкновение поездов и было предотвращено, но паровоз сошел с рельсов, и государство потерпело убытки на сумму в 30 000 рублей. На станции Волноваха Екатерининской дороги слесари Андреев и Кузинок молотками разбивали детали автоматических тормозов и т. д. Это — случаи хулиганства, переходящие в прямое вредительство; говоря словами передовицы в «Правде», «принципиально нет никакой разницы между хулиганством крупного пошиба и хулиганством мелким, ибо даже из мельчайших пакостей составляется в конце концов громадный вред государству. Люди, покушающиеся на целость и сохранность государственного имущества, люди, подвергающие смертельной опасности тысячи пассажиров транспорта, есть злостные враги народа»^[23]. Таким образом хулиганство иногда сближается с посягательствами на общественную собственность, хотя и не в форме хищений, оно увязывается с основной на данном этапе формой борьбы классового врага и даже в мелких случаях иной раз принципиально не отличается от форм классовой борьбы.

Но в целом ряде многочисленных случаев, отнюдь не представляющих собою исключений, бытовые преступления, хотя и выражающие сопротивление мелкобуржуазной и буржуазной стихии, не являются формой классовой борьбы. Таковы, например, в массе своей убийства из ревности, неосторожное убийство, изнасилование, неплатеж алиментов, оскорбление и т. д.; однако многие из этих преступлений могут быть формой классовой борьбы и могут перерастать в формы классовой борьбы, на определенных этапах особенно отчетливо обнаруживая себя даже как прямая форма классовой борьбы классового врага: выше было показано, например, как изнасилование кулаками батрачек в прошлые годы сплеталось с кулацкой эксплоатацией. Таким образом один и тог же «состав» преступления выступает перед нами то как форма классовой борьбы, то как такое проявление мелкобуржуазной стихии, которое не всегда является формой классовой борьбы. Поэтому нельзя дать перечня преступлений, относящихся и не относящихся к формам классовой борьбы: в каждой отдельной группе таких преступлений и в каждом отдельном случае это является «вопросом факта».

Жизнь в ее конкретных проявлениях не укладывается в прокрустово ложе формулировок. Она сталкивает рабочего с людьми различных прослоек, людьми чуждой психологии. Это не может не накладывать отпечатка на сознание и на поступки иной раз стопроцентного пролетария, а тем более человека, еще не закалившегося в обстановке пролетарской общественности, еще не переварившегося в фабричном котле.

Можно привести чрезвычайно характерный пример такого бытового преступления из практики Московского губсуда (1926 г.)^[24]. Член партии К-ев, происходящий из крестьян, сначала — пастух в деревне, короткое время— рабочий шахтер, затем — мальчик в аптекарском магазине и приказчик, затем — красноармеец, после демобилизации возвращается в деревню, но потом едет на заработки в Москву. Здесь он работает грузчиком, выдвигается на работе, вступает в партию и учится на рабфаке. По характеристике, даваемой материалами судебного дела, облик

К-ева и внешний и духовный напоминает былинного богатыря Микулу Селяниновича: богатырский рост и телосложение, сила атлета, позволяющая ему поднимать 20 человек, простодушие и примитивность психического склада, неискушенность в вопросах внешней культуры — таким рисуют К-ева материалы судебного дела. В Москве эта «черноземная сила», не успевшая достаточно обтесаться в городской обстановке, встречается с женщиной, противоположной во всем К-еву, — юрисконсультом союза грузчиков Р-ной. Между ними завязывается роман, и они сходятся. Приговор Мосгубсуда так характеризует их связь: «…Сошлись два совершенно различных человека, продукты разных социальных группировок, люди, совершенно инакомыслящие: К-ев — крестьянский сын, рабочий, рвавшийся к знанию и науке, смотревший жизни вперед с полной верой и искренностью отдавший свое чувство Р-ной. Р-на — дочка буржуазной мещанской среды, продукт социальной группировки, призванной отмирать, не прошедшая трудовой школы жизни, избалованная своим прошлым бесшабашным бытием, развращенная донельзя, искавшая в К-ве человека, способного на удовлетворение ее сексуальных потребностей». Связь между К-вым и Р-ной не могла привести их к спокойной и дружной жизни: они сходятся и расходятся, ревнуют друг друга. Р-на изводит К-ва своими извращенными сексуальными требованиями и желанием посредством аборта избавиться от ребенка, третирует К-ва, как «хама, мужика». К-в неоднократно грозит Р-ной, что искалечит ее — «вырвет ей глаза и отрежет нос» и однажды после бурной сцены приводит свою угрозу в исполнение: в порыве раздражения и гнева “выдавливает Р-ной глаз и ножом кромсает лицо.

Пример этого преступления показывает какими сложными и извилистыми путями мелкобуржуазная стихия анархичности может привести трудящегося к преступлению. Здесь, разумеется, не может быть речи о преступлении как о форме классовой борьбы: столкнулись разные люди, разных характеров, воспитания, привычек, столкнула их сексуальная страсть, и она же привела их к кровавой развязке. Но классовая почва этого преступления несомненна — она взрастила разные характеры этих людей, она создала то влияние мелкобуржуазной стихии анархичности на поступки К-ва, для которого противоречие между его прежним деревенским бытием и городской жизнью оказалось слишком резким, неразрешенным благодаря недостаточности переварки его в котле новой жизни — в рабочей, партийной и рабфаковской среде. Если бы вместо «Микулы Селяниновича» пред нами был типичный кадровый рабочий, то, во-первых, возможно, он не связал бы своей судьбы с изломанной и чужой Р-ной, а если бы и связал, то нашел бы другой выход из конфликта; впрочем, и такому примолинейному предположению жизнь могла бы нанести удар: отравляющее влияние мелкобуржуазной стихии разливается тонко и не всегда доступно учету в отдельных людях, в отдельных индивидуальных случаях.

Этим же влиянием в конечном счете объясняется и масса всевозможных других преступлений, также совершаемых на почве ревности. Ревность как мотив совершения преступления играет важную роль в убийствах. До данным Мосгубсуда, относящимся примерно к тому же периоду, что и описанный выше случай, из числа всех убийств, совершенных мужчинами, 31% был вызван ревностью; для женщин этот процент еще выше: 60. И другие мотивы — корысть, ссора, месть, соперничество, тщеславие и т. д. — все они свидетельствуют о том, что у нового, пролагающего себе все более широкие пути социалистического быта есть много врагов в пережитках прошлого, в трудностях налаживания новой жизни, в сопротивлении старых навыков, традиций, в мутном и еще не иссякшем потоке мелкобуржуазной стихии.

Преступления, совершаемые неустойчивыми элементами из среды трудящихся, как и всякие преступления, совершаемые в классовом обществе, вызываются классовыми противоречиями и классовой борьбой, носят на себе ее отпечаток, могут перерастать в формы классовой борьбы и непосредственно представлять собою форму классовой борьбы, доходя до прямой измены своему классу и свидетельствуя в этих случаях о переходе на сторону классового врага.

Но все эти преступления вытекают из наследия прошлого, они неизбежно в это прошлое должны уйти.

В процессе укрепления социализма в нашей стране влияние буржуазной и мелкобуржуазной стихии все больше изживается, социалистическое сознание трудящихся крепнет. «По мере роста сопротивления буржуазии и ее прихлебателей, — говорит Ленин, — растет сила пролетариата и присоединяющегося к нему крестьянства. Эксплоатируемые крепнут, мужают, растут, учатся, скидывают с себя «ветхого Адама» наемного рабства по мере того, как растет сопротивление их врагов — эксплоататоров. Победа будет на стороне эксплоатируемых, ибо за них — жизнь, за них сила числа, сила массы, сила неисчерпаемых источников всего самоотверженного, идейного, честного, рвущегося вперед, просыпающегося к строительству нового, всего гигантского запаса энергии и талантов так называемого «простонародья», рабочих и крестьян. За ними победа»^[25].

С ходом революции действительный источник преступлений, совершаемых неустойчивыми представителями трудящихся масс, обнажается все больше.

Если мы посмотрим на классовый состав осужденных в судах РСФСР за все те преступления, которые проходят перед пролетарским судом; то мы увидим, что хотя в абсолютных числах — да и в процентном отношении — подавляющее большинство преступлений выпадает на долю трудящихся, но, во-первых, этот процент с развитием революции понижается, а во-вторых, удельный вес осужденных нетрудовых элементов, если учесть соотношение их числа с общей массой населения СССР, больше удельного веса осужденных за преступления трудящихся.

Так, если взять восстановительный период и начало реконструктивного периода, то по статистическим данным, собранным Герцензоном^[26], мы получим следующее процентное соотношение:

	1922 г.	1928 г.
Осужденные из числа трудящихся	95%	91%
«  «  «  «  «  нетрудящихся	5%	9%

Таким образом обнаруживается уменьшение на 4% осужденных из трудящихся и соответствующее увеличение процента нетрудящихся. Правда, из этой же таблицы видно преобладающее число осужденных из трудящихся, но это преобладание естественно вытекает из подавляющего большинства трудящихся в общей численности населения страны. Если же сопоставить процент осужденных из отдельных категорий трудящихся и соответственно процент осужденных отдельных категорий нетрудящихся с процентным отношением всех этих категорий к общей численности населения, то картина получится иная: по данным 1927 г. рабочие среди всего населения составляют 5%, а среди всех осужденных — 13,9%, т. е. среди осужденных удельный вес рабочих в 2,8 раза больше их удельного веса среди населения. В отношении осужденных бедняков и середняков процент осуждённых меньше удельного веса бедняцко-середняцкой массы населения: в то время как бедняки и середняки составляли 60,7% населения, среди осужденных их было 55,2%.

Если мы обратимся к вопросу о торговцах, то их процент ко всему населению составляет 0,4, а процент осужденных торговцев по отношению к числу всех осужденных — 2,6, т. е. процент осужденных торговцев по отношению ко всем торговцам в 6,5 раза больше. Что касается деклассированных, то их процент ко всему населению равен 0,1, а процент осужденных деклассированных ко всем осужденным — 0,5, т. е. удельный вес осужденных деклассированных в пять раз больше.

Хотя и рабочие дают таким образом повышенный уровень процента осужденных сравнительно с общим числом рабочих в стране, но для нетрудящихся — торговцев и деклассированных — повышение такого уровня гораздо большее: если для рабочих коэффициент превышения равен 2,8 (а для фабрично-заводских рабочих — 1,8), то для торговцев и для деклассированных этот коэффициент равен 5—6.

Особо стоит вопрос о кулаках. Статистика осужденных кулаков не может дать нам правильной картины. До 1931 г. наша уголовная статистика не дифференцировала «крестьян» по классовому признаку, не отделяла кулаков от середняков и бедняков. Учитывавшаяся статистикой группа крестьян, «пользующихся наемным трудом», не охватывает осужденных кулаков, так как в наших условиях кулак во время его осуждения мог конечно и не пользоваться наемным трудом. Имеющиеся статистические данные свидетельствуют о повышенном коэффициенте осужденных кулаков сравнительно с процентом всех кулаков ко всему населению страны. Так процентное отношение числа осужденных кулаков к общему числу всех осужденных было равно 0,9, тогда как процентное отношение всех кулаков к общей численности населения было равно 0,7.

Но действительное превышение кулацкой преступности сравнительно с численностью кулачества в общей массе населения было гораздо больше.

Дело в том, что социальное положение осужденных в судебных приговорах указывается сплошь и рядом неправильно: обвиняемые стремятся заявить себя трудящимися, а суд так же, как и органы расследования, часто их заявлений не проверяет. Поэтому, если выше было отмечено преуменьшение процента осужденных кулаков вследствие классово недифференцированного статистического учета, то здесь нужно дополнительно подчеркнуть преувеличение процента осужденных рабочих. Насколько часто этот процент преувеличивается, можно показать на примере анализа данных о хулиганстве, приведенного т. Булатовым^[27].

Анализируя выборочные обследования 150 дел народных судов Коломны, Тулы и Серпухова за 1931 г., т. Булатов показывает, что группа рабочих среди осужденных за хулиганство, по статистическим данным, составляет 60%. Но при более детальном ознакомлении с судебными делами о них в действительности раскрывается настоящее социальное лицо этих «рабочих», а именно: 60% привлеченных за хулиганство рабочих составляют только что пришедшие на производство из деревни, без производственного стажа, без профсоюзной карточки; 15% —сезонники и отходники, 10% — неквалифицированные рабочие и только 5%— кадровые рабочие. Аналогичное обследование 600 дел, произведенное в 1932—1933 гг. Московским городским судом, дало такие же результаты.

Из всех привлеченных по статистическим данным за хулиганство рабочих — 5,3% были нечлены профсоюза, 12% оказались при проверке людьми без определенных занятий, 16% — преступниками-рецидивистами. «Таким образом, — заключает т. Булатов, — 80% проходящих под маркой рабочих на самом деле — выходцы из деревни, часто с темным прошлым, или деклассированные элементы, а в лучшем случае — представители мелкой буржуазии, только что втянутые в процесс производства»^[28].

Практика показывает, что это явление наблюдается и по отношению к другим группам преступлений и преступников. Если мы учтем эту поправку на существовавшее в статистике отсутствие классовой дифференциации статистического учета и на нечеткое определение классовой принадлежности обвиняемых и осужденных в постановлениях органов расследования и в приговорах судов, то необходимо признать, что действительное процентное соотношение осужденных представителей трудящихся и осужденных классово чуждых элементов должно быть иным — процент классово чуждых, классово враждебных и разложившихся элементов неизбежно должен возрасти и, наоборот, процент трудящихся — снизиться.

Основной вывод тот, что среди совершающих при пролетарской диктатуре преступления наибольший удельный вес имеют классово враждебные и деклассированные элементы и что этот удельный вес в рассмотренный нами период повышается за счет уменьшения удельного веса осужденных представителей трудящихся масс.

Положение сохраняет свою силу и для всего реконструктивного периода, для первой и второй пятилетки.

Особенно ярко это выступает, если сравнить процент осужденных кулаков к общему числу осужденных с процентом кулаков к численности всего населения СССР в 1934 г. Если мы видели, что в 1927—28 г. процентное отношение кулаков ко всем осужденным (0,9) лишь не на много превышало процентное отношение кулаков ко всему населению (0,7), то в начале 1934 г. это соотношение резко меняется, из всех осужденных в первом квартале 1934 г. кулаки, по данным Госинститута уголовной политики составляли 2,7% (процент осужденных кулаков резко повысился), а среди всего населения кулаки составляли лишь 0,09% (по данным, приведенным тов. Молотовым на VII съезде советов^[29]), т. е. процент кулаков среди осужденных в 30 раз выше процента кулаков среди населения.

Нельзя забывать того, что и в условиях второй пятилетки классовая борьба отнюдь не развивается в сторону ее смягчения и главного снижения: мы знаем, наоборот, что классовая борьба в условиях ликвидации классов обостряется, и что это обострение, самое развитие классовой борьбы происходят неравномерно, обостряясь «в отдельные моменты и особенно в отдельных районах и на отдельных участках социалистической стройки»^[30].

1. Сталин, Об основах ленинизма, Вопросы ленинизма, изд. 9, 1932, c. 30. ↑

2. Ленин, т. XXV, с. 173. ↑

3. Ленин, т. XXIV, с. 314. См. также «Речь на заседании Московского совета» (т. XXV, с. 67). ↑

4. По данным Верховного суда РСФСР террористические акты в 1933 г., совершенные по подкупу и подговору, составляли 11,5%; в первом полугодии 1934 г. этот процент повышается до 16,8% (Мат. Инст. угол. полит. при Прокуратуре СССР и НКЮ РСФСР). ↑

5. Сталин, Отчетный доклад XVII съезду ВК11(б), Стеногр. отчет, 1934, с. 21. ↑

6. Сталин, Вопросы ленинизма. Дополнение к 9 изд. 1933, с. 35. ↑

7. Там же. ↑

8. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 9, 1932, с. 81. ↑

9. Там же, с. 82. ↑

10. Сталин, Политический отчет XVI съезду ВКПГб). Вопросы ленинизма, изд. 9, 1932, с. 558. ↑

11. Сталин, Отчетный доклад XVII съезду ВКП(б), Стеногр. отчет, 1934, с. 21. ↑

12. Ленин, т. XXV, с. 247. ↑

13. Ленин, Из речи на II всероссийском съезде профессиональных союзов, т. XXIII, с. 490. ↑

14. Ленин, т. XXV, с. 249. ↑

15. Стеногр. отчет XVII партсъезда. 1934, с. 15. ↑

16. Там же, с. 28. ↑

17. Ленин, т. XXII, с. 460. ↑

18. Там же, с. 451. См. также «Письмо к организациям РКП»: «Победить Колчака, Юденича, Деникина было много легче, чем победить старые мелкобуржуазные привычки, отношения, навыки, хозяйственные условия, отстаиваемые и воспроизводимые миллионами и миллионами мелких хозяев рядом с рабочими, вместе с ними, среди них» (т. XXV, с. 44). ↑

19. Ленин, О характере наших газет, Соч., т. XXIII. с. 213. ↑

20. Ленин, т. XXV, с. 7. ↑

21. Ленин, т. XX, с. 458. ↑

22. Сталин, Отчетный доклад XVII съезду партии, Стеногр. отчет, 1934, с. 28. ↑

23. См. «Правду» от 3 июня 1934 г. ↑

24. См. Бруханский, Материалы по сексуальной психопатологии, 1927, с. 18—46. Автор совершенно бездоказательно пытается, вопреки приговору суда, представить этот случай как психопатологический. ↑

25. Ленин, Запуганные крахом старого и борющиеся за новое. Соч., т. XXII, с. 157. ↑

26. Материалы Гос. ин-та по изуч. преступности при HKЮ РСФСР. ↑

27. Булатов, Хулиганство и меры борьбы с ним в реконструктивном периоде. «Сов. гос-во», 1933, № 4. ↑

28. Там же, с. 68. ↑

29. См. Молотов, Отчетный доклад о работе правительства VII съезду советов, Партиздат, с. 43—44. ↑

30. Резолюции XVII партконференции. ↑