Многообразие общественных отношений, которые возникают в сфере правового регулирования, безгранично. Перманентное развитие и одновременное усложнение общественной жизни неизбежно влечет возникновение новых общественных отношений, которые нуждаются в нормативном правовом ответе.

Первое столкновение с общественными отношениями, которые по различным объективным причинам не находят достаточного отражения в законодательстве, принимают судебные органы при разрешении конкретных дел.

Как лаконично замечает С. С. Алексеев: «Требуется соединить твердость юридической материи и изменчивую, метущуюся, трепетную жизнь». При этом автор задается вопросом, как одновременно соединить в законе качество жесткого организма и способность непосредственно реагировать на изменяющиеся жизненные ситуации, реализуя при этом правовую суть каждой из них^[1].

Между тем, он указывает, что история уже дала варианты ответа: наряду с обычным правом и прецедентом, существенное значение имеют «обобщения, возведенные в закон» или нормативные обобщения. Обобщения, возведенные в закон, во-первых, способны вобрать достижения практики с ее уникальными рациональными результатами, а во-вторых, выступить в качестве обобщений высокого уровня и диапазона, которые предусматривают широкий круг возможных вариантов жизненных ситуаций в данной области общественных отношений. Возведением в закон таких обобщений и повышается способность закона на высоком правовом уровне реагировать на изменчивость общественной жизни^[2].

Кроме того, как известно, правовая норма, сформулированная законодателем, характеризуется общностью и абстрактностью. Своеобразность каждого общественного отношения, выступающего предметом судебного разбирательства, исключает механическое применение правовых норм к конкретным составам. Истолковывая смысловую нагрузку правовой нормы применительно к конкретному отношению, суды зачастую привносят в ее понимание новые аспекты. Элемент новизны в действующее правовое регулирование судебные учреждения вносят также при столкновении с законодательными пробелами и необходимостью их оперативного преодоления.

Недостатки законодательства в форме пробелов и коллизий, отсутствия или недостаточности нормативной правовой регламентации определенных сфер общественных отношений обнаруживаются судебными органами в процессе рассмотрения конкретных дел. В результате многократного разрешения дел одной категории судебные учреждения формулируют правоположения, в которые закладывается опыт и итоговые результаты судебной практики по рассмотрению конкретной категории дел.

Объективированные результаты деятельности судов общей юрисдикции и арбитражных судов.

При рассмотрении индивидуального дела судебный орган стремится к тому, чтобы обеспечить наиболее полный учет особенностей конкретного казуса. Для этого судья, рассматривающий дело, осуществляет истолкование подлежащей применению правовой нормы, а при необходимости – ее конкретизацию. В науке представлены различные точки зрения относительно соотношения понятий толкования и конкретизации правовых норм^[3]. Несмотря на достаточную условность в разграничении операций толкования и конкретизации правовой нормы, отождествлять их не следует.

Толкование выступает первичным, необходимым процессом познания смысла правовой нормы в целях ее правильного применения к спорному общественному отношению. Истолкование юридической нормы, уяснение ее смысла является этапом, предшествующим конкретизации. Конкретизация правовой нормы осуществляется на основе эмпирического материала, полученного в результате толкования конкретного законодательного положения.

Таким образом, процессы толкования и конкретизации являются близкими, но самостоятельными операциями по уяснению смысловой нагрузки правовой нормы.

К примеру, Н. Н. Вопленко соотносит толкование и конкретизацию как общее и единичное, при этом толкование правовых норм рассматривается как общее условие и средство, с помощью которого удается конкретизировать или аналогично разрешить определенный правовой казус. Конкретизация понимается как результат правоприменительного (а также правотворческого) процесса, при котором с помощью применения средств толкования, детализации, уточнения достигается максимальная определенность и полнота смысла юридических норм.

Материализуется данный результат в правоположениях как общего, так и индивидуального характера^[4].

Несмотря на то, что рамками диссертационного исследования охватываются в большинстве проблемы правоприменительной конкретизации, следует отметить о существовании конкретизации на правотворческом уровне. Как указывает М. Л. Давыдова, оба вида конкретизации соотносятся с уровнями правовой определенности. Определенность правовой нормы – итог правотворческой конкретизации, а достижение определенности акта применения права выступает результатом правоприменительной конкретизации^[5].

Научное определение и классификация видов конкретизации норм права были предложены А. Б. Венгеровым. Под конкретизацией правовой нормы в процессе ее неоднократного применения следует понимать особый процесс накопления судебной практикой конкретных форм реализации абстрактной нормы права, выработку совокупности различных определений, конкретизирующих правовую норму. В качестве самостоятельных видов конкретизации правовых норм выделяются: конкретизация общего смысла законодательства, конкретизация обще сформулированной правовой нормы, конкретизация понятий, терминов и определений, включенных в правовую норму^[6].

В научной литературе аргументируется позиция, согласно которой в результате конкретизации правовой нормы в ее понимание вносятся определенные новые аспекты. Например, способность конкретизации вносить определенные элементы новизны в те или иные сферы регулирования общественных отношений, в которых она применяется, указывается в качестве ключевой отличительной особенности процесса конкретизации от толкования^[7].

Как указывает С. С. Алексеев, общие правовые положения, вырабатываемые в результате индивидуально-правовой деятельности правоприменительных органов, конкретизируют нормы действующего права. По внешнему облику они близки к юридическим нормам, почти в готовом виде могут быть восприняты законодателем. Такие общие правовые положения являются поднормативными образованиями. Кроме того, при рассмотрении функций юридической (судебной) практики автор выделяет правоконкретизирующую функцию, задача которой заключается в конкретизации практикой содержания действующего права, образующих его нормативных предписаний^[8].

Интересна позиция В. В. Лазарева, который при изучении связи толкования и конкретизации указывает, что конкретизация ближе связана с жизненными отношениями и означает привязку общего правила к фактическим обстоятельствам посредством дополнительной разработки этого общего правила^[9].

Впоследствии В. В. Лазарев, совместно с А. К. Безиной, приходят к выводу, что в результате конкретизации в правовое регулирование привносится определенный элемент новизны, ранее отсутствовавший в нормативном акте. При этом новый элемент не выходит за рамки содержания конкретизируемой правовой нормы^[10].

Примечательно, что В. В. Лазарев, продолжая обращаться к проблеме конкретизации правовых норм и в своих сегодняшних работах, поддерживает позицию, высказанную в трудах многолетней давности. При осуществлении терминологической конкретизации правовой нормы законодатель предоставляет правоприменителю возможность самостоятельно наполнить понятие, содержащееся в норме права, применительно к конкретному рассматриваемому случаю. По мнению ученого, правоприменительный орган осуществляет толкование закона, но при этом привносит в него новые нюансы^[11].

Проанализировав научные воззрения по вопросам толкования и конкретизации правовых норм, можно сделать определенные выводы. Толкование и конкретизация являются объективно необходимыми операциями при применении норм права к конкретным общественным отношениям. Толкование, не осуществляя преобразования юридической нормы, не внося в ее содержание новых аспектов, устанавливает и разъясняет ее смысловое значение. При конкретизации анализ правовой нормы предполагает определенную переработку содержания, предусмотренного законодателем, применительно к фактическим составам. Осуществляя конкретизацию правовой нормы, судебный орган привносит в ее содержание ранее не известный элемент, в результате чего формулируется новое правило поведения. Сформулированное правоприменителем правило поведения имеет более ограниченные сферы своего регулирующего воздействия, нежели норма права, которая подвергается конкретизации.

В процессе разрешения конкретных дел судебные учреждения прибегают к использованию операции толкования правовой нормы, как первичного, необходимого условия для уяснения смысла правовой нормы, и конкретизации правовой нормы для применения абстрактной нормы права к фактическим составам.

Ценностное значение судебной практики для совершенствования законодательства не ограничивается способностью раскрытия и уточнения смысла содержания правовых норм. В процессе осуществления текущей деятельности по разрешению споров судебные органы обнаруживают недостатки законодательства в виде его пробелов и коллизий, а также обозначают новые потребности общественного развития в правовой регламентации. Так осуществляется реализация сигнально-информационной функции механизма воздействия судебной практики на законодательство: правотворческому органу адресуется необходимая информация об актуальных потребностях правового регулирования.

Как отмечает М. Н. Придворова, осуществляя текущую деятельность по рассмотрению в определенном процессуальном порядке конкретных юридических дел, суд любой инстанции выявляет области недостаточно урегулированных отношений. Для урегулирования спорного правоотношения суд вырабатывает судебную практику, которая становится связующим звеном между статьей закона и индивидуальным общественным отношением.

Объективированные результаты правоприменительной деятельности судебных органов являются правоположениями судебной практики^[12].

Юридическая конструкция «правоположения судебной практики» прочно укрепилась в современной теории права. Несмотря на то, что различные аспекты правоположений судебной практики исследуются в науке продолжительное время, дискуссионными продолжаются оставаться вопросы, касающиеся понятийной нагрузки правоположений и субъектного состава, который может их создавать.

Традиционно при исследовании проблем правоположений судебной практики обращаются к научным взглядам А. Б. Венгерова, согласно которым под правоположениями судебной практики понимаются положения, сложившиеся в процессе неоднократного применения судебными органами правовых норм по аналогичным делам, сочетание многочисленных определений, связанных с конкретизацией в рамках закона правовой нормы^[13]. В научной литературе представлен широкий спектр точек зрения относительно понятия правоположений судебной практики^[14].

Одним из функциональных направлений механизма воздействия судебной практики на законодательство является информирование правотворческого органа о состоянии и потребностях правового регулирования. Правоположения судебной практики обладают сильным информационным потенциалом и ориентируют законодателя при принятии правотворческих решений. Судебная практика не ограничивается обозначением сфер правового регулирования, в которых обнаруживаются различные недостатки законодательства, а предлагает законодателю свой проект преодоления несовершенства права, который вкладывается в правоположения судебной практики.

О значении правоположений судебной практики пишет А. Б. Венгеров. Он указывает, что судебная практика включает в себя деятельность судебных органов по применению правовых норм, связанную с выработкой определѐнных правовых положений на основе раскрытия смысла и содержания закона, а в необходимых случаях его конкретизации и детализации, и итог, результат этой деятельности – сами правоположения. Эти результаты раскрывают и углубляют содержание применяемой нормы права, конкретизируют еѐ в форме определѐнных положений своеобразного нормативного характера – правоположений. Они выступают необходимым звеном, опосредствующим применение закона к спорному случаю.

Правоположения обладают известной степенью нормативности, т.е. определенной степенью обобщенности и обязательности. Однако отсутствие у правоположений такого элемента, как санкция, делает невозможным их безусловную реализацию.

По мнению С. Н. Братуся и А. Б. Венгерова, можно лишь утверждать, что правоположения могут быть признаны образованиями, наиболее приближающимися к правовым нормам^[15].

В. В. Лазарев усматривает значение правоположений в том, что они являются общими велениями правоприменительных органов, которые с наибольшей определенностью отражают волю законодателя и служат относительно самостоятельным средством поднормативного юридического воздействия на субъектов общественных отношений^[16].

В современной науке ставится проблема, касающаяся отсутствия общепризнанного определения правоположений судебной практики^[17]. Так, А. В. Уткина, аккумулировав точки зрения ученых по вопросу понятийной нагрузки правоположений судебной практики, приходит к выводу, что в науке они рассматриваются в нескольких значениях: как синоним правовой нормы или в качестве ее разновидности, как результат толкования и конкретизации нормы права, как способ преодоления юридической коллизии, как синоним правовой позиции^[18].

Как показывает анализ научных точек зрения, единого понимания термина «правоположения судебной практики» в научной литературе не достигнуто. Несмотря на глубокую научную разработку данного правового явления, исследования указанной проблематики должны продолжаться. В современной российской правовой системе ценностное значение судебной практики для совершенствования законодательства неуклонно повышается, а потому требуется проведение работы, направленной на достижение в науке единого смыслового понимания термина «правоположения судебной практики».

Предметом других дискуссий, касающихся правоположений судебной практики, является определение субъектного состава, который может формулировать правоположения. Как известно, судебная система в России является многоуровневой. Закономерна постановка вопроса о том, какие звенья судебной системы формулируют правоположения судебной практики по результатам рассмотрения конкретных дел? Относится ли прерогатива формулирования правоположений судебной практики исключительно к компетенции высших судебных инстанций или их предпосылки можно проследить в деятельности, например, районного суда, разрешающего конкретное судебное дело в производстве по первой инстанции?

Так, С. Н. Братусь и А. В. Венгеров указывают, что не только высшие судебные учреждения, но и суды первой инстанции, рассматривая гражданские и уголовные дела в пределах своей компетенции, выносят так называемые «разъяснительные» решения, в которых раскрывают содержание закона. Данные разъяснения, будучи обязательными для конкретного дела, служат образцом для решения аналогичных дел. Степень влияния на практику применения закона судами основывается на силе авторитета^[19].

А. К. Безина выступает на позиции признания того, что правоположения, представляя собой вспомогательный, дополнительный результат судебной деятельности по применению и толкованию правовых норм, могут вырабатываться всеми судебными инстанциями, начиная с районных судов. При этом суд первой инстанции осуществляет конкретизацию положений, содержащихся в статье нормативного акта. Конкретное разъяснение найдет свое воплощение в решении суда и тем самым будет влиять на реальное поведение людей^[20].

В. В. Лазарев говорит, что судебное решение в определенной степени является обязательным для другого суда, который рассматривает иное дело, связанное с первым. Таким образом, в определенной мере признается и казуальное разъяснение закона, применяемого при рассмотрении конкретно-индивидуального спора^[21].

Интересна следующая позиция С. С. Алексеева. По его мнению, юридическая практика как правовая реальность состоит из правоположений.

Каждый акт правоприменительного органа включается в «опыт», из которого складывается практика. В результате многократного применения при рассмотрении типовых споров данный опыт проверяется жизнью и обобщается в актах высших судебных органов. Однако основой для обобщения выступает первичный опыт применения закона, содержащийся в актах повседневной, текущей практики^[22]. Тем самым, автором признается возможность выработки правоположений судебными органами всех уровней.

А. А. Пионтковский, говоря о необходимости наблюдения за реальной практикой применения норм права, указывает, что именно повседневная практика применения норм права сталкивается с проблемой уяснения смысла правовой нормы путем установления возможных форм выражения данной абстрактной правовой нормы в конкретных правоотношениях, с проблемой конкретизации правовой нормы^[23].

Противоположную точку зрения высказывает О. С. Курылева, которая категорично отрицает возможность формулирования правоположений судебными учреждениями первой инстанции даже по принципиальным делам. Положение, выработанное судом первой инстанции, на момент вынесения решения не обладает известной степенью обобщенности, применимости к однородным фактическим составам и неизвестно приобретет ли данные характеристики в дальнейшем. Если положение, выработанное судом первой инстанции, впоследствии будет воспринято судебной практикой, происходит перерастание индивидуального правила в общее, которое может оформиться в качестве правоположения. В связи с этим, по мнению О. С. Курылевой, правоположения могут содержаться только в актах высших судов, если спор ранее являлся предметом судебного рассмотрения, а также в обобщенной судебной практике и в руководящих разъяснениях высших судебных инстанций^[24].

На наш взгляд, справедливо утверждать, что правоположения могут вырабатываться любыми звеньями судебной системы. Влияние судебной практики на законодательство выражается в том, что в процессе разрешения определенного дела норма права конкретизируется, тем самым в ее смысловое понимание вносится определенная доработка, которая в результате многократного применения и дальнейшего развития «сопровождает» норму права при ее дальнейшем применении для аналогичных составов. Таким же образом судебная практика действует в ситуации столкновения с законодательными пробелами. Изыскивая нормы права, наиболее применимые в каждом конкретном случае, судебная практика формулирует на их основании определенные правила, с помощью которых указанные пробелы преодолеваются до момента их восполнения законодателем.

Ключевым моментом является тот факт, что именно при разрешении конкретных казусов обнаруживаются сферы общественных отношений, нормативная регуляция которых имеет различного рода несовершенства, а также ситуации, при которых требуется конкретизация правовой нормы. Выявление указанных сфер и является отправной точкой для формулирования правоположений.

Утверждение, что правоположения судебной практики вырабатываются исключительно высшими судебными инстанциями, вызывает возражения.

Нередко именно районный суд (либо мировой судья судебного участка) при рассмотрении конкретно-индивидуального спора задает тенденцию для формирования судебной практики по определенной категории дел. В дальнейшем данные положения получают свое развитие при рассмотрении дел в судах высших инстанций. Таким образом, деятельность по выработке правоположений осуществляется всеми звеньями судебной системы: обнаруживает свое начало при рассмотрении индивидуального судебного спора, получает дальнейшее развитие в судах вышестоящих инстанций, и в конечном итоге формулируется устойчивое правоположение судебной практики.

Таким образом, правоположения судебной практики являются результатом деятельности различных судебных инстанций по рассмотрению конкретных дел и содержат ценный практический опыт судебной практики.

Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации.

Уникальный правовой инструментарий, находящийся в распоряжении Конституционного Суда Российской Федерации, оказывает влияние на правотворческую деятельность. Конституционному Суду Российской Федерации принадлежит монопольное правомочие признания правового акта или отдельного его положения неконституционным, что влечет за собой утрату правовой нормой юридической силы. Легальность данного конституционно-судебного воздействия закреплена положениями статьи 79 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации». Решения Конституционного Суда, последствиями которых является утрата правовой нормой юридической силы, имеют такую же сферу действия во времени, в пространстве и по кругу лиц, как и решения нормотворческого органа, и, следовательно, такое же, как соответствующие законодательные акты, общее значение^[25].

В связи с этим в научной литературе широкое распространение получила концепция признания Конституционного Суда Российской Федерации «негативным законодателем», когда в процессе конституционно-судебной деятельности осуществляется проверка нормативного правового материала на предмет конституционности. Выступая в качестве негативного законодателя, орган конституционного правосудия выбраковывает юридически дефектные нормы из правовой системы^[26].

Конституционный Суд Российской Федерации оказывает влияние на законодательство в процессе отправления конституционного правосудия, рассматривая конкретные дела. Влияние судебной практики органа конституционного правосудия на законодательство многоаспектно, а потому исследование рационально осуществлять, предварительно выделив формы такого влияния.

Признание нормативного правового акта или его отдельного положения не соответствующими Конституции Российской Федерации – первая форма влияния практики органа конституционного правосудия на законодательство.

Как отмечает В. Д. Зорькин: «Конституционный Суд Российской Федерации всегда стремится понять позицию законодателя и, по возможности, сохранить ее правовой резон»^[27]. Кроме того, интересно заметить, что Председатель Конституционного Суда Российской Федерации акцентирует внимание на моменте, что Суд, как правило, не признает законодательные нормы полностью неконституционными, а делает оговорки: «в той мере, в какой» и т.п., а нередко и вовсе ограничивается выявлением конституционного смысла нормы, с тем, чтобы исключить возможность придания ей на практике неконституционного смысла и (или) снять ее неоднозначное истолкование правоприменителями, в конечном счете ведущее к нарушению конституционного принципа равенства.

Вторая форма влияния практики органа конституционного правосудия на законодательство заключается в выявлении и констатации в конкретном судебном акте законодательного пробела. Как указывает Конституционный Суд Российской Федерации, обращения, в которых ставится вопрос о нарушении конституционных прав и свобод отсутствием того или иного законодательного положения, встречаются часто. Установление факта пробельности законодательного акта, которым нарушены или могут быть нарушены конституционные права и свободы, может являться основанием проверки конституционности закона. В результате Суд либо признает подобный правовой акт неконституционным, либо выявляет его конституционно-правовой смысл или в иной надлежащей правовой форме выражает свое отношение к пробелу^[28].

В Постановлении от 31.03.2015 № 6-П Конституционный Суд Российской Федерации зафиксировал наличие законодательного пробела в связи с отсутствием четко установленного законодательного механизма судебного рассмотрения дел об оспаривании актов федеральных органов исполнительной власти, являющихся актами разъяснения тех или иных законоположений и обладающих нормативными свойствами. В резолютивной части решения орган конституционного контроля указал законодателю на необходимость устранения пробела путем внесения соответствующих изменений в действующее правовое регулирование^[29].

Впоследствии пробел в законодательстве был устранен, правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации получили закрепление в тексте закона (Федеральный конституционный закон от 15.02.2016 № 2-ФКЗ, Федеральные законы от 15.02.2016 № 18-ФЗ и 19-ФЗ).

В Определении от 03.07.2008 № 734-О-П Конституционный Суд Российской Федерации, указывая, что статья 151 Гражданского кодекса Российской Федерации в системе действующего гражданского правового регулирования не может рассматриваться как препятствующая принятию решения о денежной компенсации в случаях неисполнения судебных решений по искам к Российской Федерации, ее субъектам или муниципальным образованиям, фиксирует, что в законодательстве не установлены критерии и процедура, обеспечивающие присуждение компенсаций за неисполнение вышеуказанных решений^[30]. При этом в судебном акте содержится прямое указание федеральному законодателю о необходимости принятия соответствующих законодательных положений в кратчайшие сроки.

Судебная практика также получила учет в законодательном процессе, приняты соответствующие нормативные правовые акты (Федеральные законы от 30.04.2010 № 68-ФЗ и 69-ФЗ).

Судебный акт Конституционного Суда Российской Федерации порождает императивные обязанности для определенных государственных органов и должностных лиц, которые должны рассмотреть вопрос о принятии нового нормативного акта с учетом указаний, содержащихся в судебном акте. При этом законодательная формула «в данном Конституционным Судом истолковании» очерчивает легальные границы правотворческой деятельности при исполнении законодателем обязанности по принятию соответствующих правовых актов.

Третья форма влияния практики Конституционного Суда Российской Федерации на законодательство проявляется в превентивной деятельности Суда по появлению пробелов в правовом регулировании. Деятельность в указанном направлении не является столь явной, а проявляется скорее в форме дачи рекомендаций законодателю по вопросам совершенствования законодательства.

Например, в Определении от 09.02.2016 № 337-О Конституционный Суд Российской Федерации обратил внимание законодателя на возможность дальнейшего совершенствования механизма обеспечения баланса конституционно защищаемых ценностей при осуществлении правового регулирования порядка реализации активного избирательного права на муниципальных выборах военнослужащими, зарегистрированными в установленном порядке при воинской части, организации, учреждении по месту их службы по контракту^[31].

По результатам рассмотрения запроса группы депутатов Государственной Думы Российской Федерации о проверке конституционности подпункта «з» пункта 25 статьи 38 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» Конституционный Суд Российской Федерации в Определении от 21.09.2017 № 1789-О указал на право федерального законодателя внести изменения в вышеуказанный федеральный закон в части определения оснований отказа в регистрации списка кандидатов в депутаты, выдвинутого политической партией, в случае исключения из него значительного числа кандидатов.

При этом Конституционный Суд Российской Федерации рекомендовал законодателю учесть не только требования Конституции и особенности действующей избирательной системы, но и правовые позиции, сформулированные Судом по смежным вопросам, которые уже являлись предметом рассмотрения в порядке конституционного судопроизводства (Постановление от 25.04.2000 № 7-П, Постановление от 11.03.2008 № 4-П)^[32].

В Определении от 14.07.2017 № 21-П предметом рассмотрения явилась неопределенность в вопросе о конституционности положений части первой статьи 260 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, согласно которой стороны в течение трех суток со дня ознакомления с протоколом судебного заседания могут подать на него замечания. Признав указанное законоположение не противоречащим Конституции Российской Федерации, Конституционный Суд Российской Федерации, тем не менее, указал законодателю на возможность внесения в законодательство изменений, направленных на совершенствование порядка подачи и рассмотрения замечаний на протокол судебного заседания, в том числе, имея в виду синхронизацию установленных сроков для ознакомления с протоколом судебного заседания и подачи замечаний на него и сроков обжалования приговора и передачи дела в суд апелляционной инстанции, а также рекомендовал внести изменения, способствующие скорейшему внедрению обязательной фиксации судебного разбирательства во всех судах посредством аудио-, видеозаписи судебного заседания, материалы которой могут использоваться при оценке замечаний на протокол судебного заседания, а также фактов и обстоятельств, относящихся к заседанию нижестоящего суда, в суде вышестоящей инстанции^[33].

Таким образом, сегодняшняя правовая действительность свидетельствует, что акты конституционной юрисдикции оказывают существенное влияние на развитие законодательства. В научной литературе также исследуется указанная проблема. Значение практики органа конституционного правосудия для совершенствования законодательства не отрицается. Касательно аспекта влияния практики Конституционного Суда Российской Федерации на законодательный процесс и законодательство высказываются следующие мнения.

Как отмечает Н. С. Бондарь, орган конституционного контроля, выявляя конституционные модели организации определенных сфер общественных отношений, пробелы и дефекты в правовом регулировании, а также тенденции развития конституционных отношений, определяет конституционную стратегию совершенствования законодательства^[34].

По мнению Г. А. Гаджиева, Конституционный Суд Российской Федерации является участником законотворческого процесса, в то время как дает оценку правовой позиции законодателя, признавая конкретную правовую норму неконституционной, вследствие чего она теряет юридическую силу^[35].

Решения органа конституционного правосудия, которыми отменяются те или иные нормы права, обладают нормотворческим характером, так как порождают для участников общественных отношений новые права и обязанности, – такой позиции придерживается Р. З. Лившиц^[36].

О влиянии практики Конституционного Суда Российской Федерации на законодательство говорит В. М. Жуйков. Согласно его точке зрения, признание судом нормативного акта недействительным и соответственно утрата им юридической силы тождественно принятию другого нормативного акта, которым отменяется первый^[37].

Нередко влияние практики Конституционного Суда Российской Федерации на правовые нормы исследуется в рамках отраслевого материального или процессуального законодательства^[38].

В рамках исследования инструментария механизма воздействия судебной практики на законодательство важно отметить, что акт конституционной юрисдикции не следует отождествлять с правовой позицией органа конституционного правосудия. Сам факт существования феномена «правовая позиция» вытекает из положений статьи 73 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации», которая к настоящему моменту утратила силу^[39].

В научной литературе под правовыми позициями органа конституционного контроля понимаются правовые идеи или единичная идея, которые могут быть выражены в форме мнения, вывода и пр., и являются результатами толкования Конституции. Правовые позиции предопределяют содержание решений Конституционного Суда Российской Федерации. «Результирующая аргументов и выводов Суда, образующая интеллектуально-юридическое содержание судебного решения», – терминологическая нагрузка, предложенная В. А. Кряжковым и Л. В. Лазаревым, наиболее полно отражает сущность правовых позиций Конституционного Суда Российской Федерации^[40].

Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации отражаются как в мотивировочной части решения, так и в резолютивной части судебного решения. При этом содержаться они могут как в постановлениях, так и в определениях Суда.

Среди существенных признаков правовых позиций необходимо выделить устойчивость и юридическую обязательность. Устойчивость правовой позиции проявляется в том, что орган конституционного правосудия распространяет сформулированные позиции на иные отношения при рассмотрении последующих дел^[41]. Правовые позиции, облеченные в форму акта органа конституционного правосудия, обязательны к применению судебными органами в процессе осуществления правоприменительной деятельности – сущность признака юридической обязательности. В. И. Анишина утверждает, что правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации, закрепленные в актах его деятельности, имеют преюдициальную силу для всех органов судебной власти.

Справедливо замечание, что судье становится все сложнее ориентироваться в значительном массиве актов Конституционного Суда Российской Федерации и обнаруживать правовые позиции^[42]. В связи с этим проблема надлежащего освещения и дальнейшего законодательного закрепления правовых позиций органа конституционного правосудия с каждым годом приобретает все большую актуальность не только для совершенствования законодательства, но и обеспечения профессиональной деятельности органами судебной власти.

Правовые позиции Европейского Суда по правам человека.

Подписание и вступление в силу для Российской Федерации Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее – Конвенция) имеет фундаментальное значение в части признания юрисдикционного механизма Европейского Суда по правам человека (далее – ЕСПЧ). Решение ЕСПЧ должно быть исполнено государством, которому оно адресуется. Так, Верховный Суд Российской Федерации обращает внимание на обязанность государства принять во исполнение постановлений ЕСПЧ меры частного характера, направленные на устранение нарушений прав человека, предусмотренных Конвенцией, и последствий этих нарушений для заявителя, а также меры общего характера, чтобы предупредить повторение подобных нарушений^[43].

Правовые позиции ЕСПЧ, содержащиеся в актах конвенционной юрисдикции, оказывают влияние на национальное законодательство. Указанное влияние осуществляется в нескольких направлениях, что позволяет обозначить отдельные формы влияния судебной практики Страсбургского Суда на национальное законодательство.

Установление несоответствия национального законодательства конвенционным нормам – первая форма. Установление ЕСПЧ в судебном решении факта нарушения норм Конвенции представляет собой наивысшую форму проявления несовершенства национального законодательства.

Конвенция устанавливает, что государства-участники принимают на себя обязательство обеспечения каждому, кто находится под их юрисдикцией, прав и свобод, указанных в Конвенции. При этом государство-участник обладает правом выбора в отношении средств, которыми будут обеспечиваться данные права и свободы. В этом сущностное значение принципа субсидиарности, который пронизывает механизм Конвенции. При этом предполагается, что выбранные государством-участником средства должны быть эффективными и достаточными, чтобы устранить неблагоприятные последствия и предотвратить наступление таковых в будущем.

В случае, если жалобы граждан государства однотипного предметного характера поступают на протяжении периода времени, возможен вывод, что судебная практика Страсбургского Суда, в которой ранее уже дано соответствующее толкование, не получила учета в национальном законодательстве и правоприменительной практике.

В качестве своеобразного орудия против систематического нарушения конвенционных норм ЕСПЧ был введен институт «пилотных постановлений».

Примером может служить активно обсуждаемое Постановление по делу «Бурдов против Российской Федерации» (№2), в котором констатируется факт систематического уклонения Российского государства от исполнения судебных решений, которое выражается в непогашении задолженности, а также отсутствии эффективного средства правовой защиты от указанного нарушения.

Одновременно указывается на обязанность органов государственной власти России предусмотреть во внутреннем правовом регулировании эффективное средство правовой защиты по обеспечению исполнения решений судов и возмещению ущерба в случае их неисполнения^[44].

Следующее «пилотное постановление», касающееся смежных вопросов, было принято по делу «Герасимов и другие против Российской Федерации»^[45].

ЕСПЧ обязал органы государственной власти Российской Федерации принять меры по решению системной проблемы и предусмотреть во внутреннем правовом регулировании эффективное средство правовой защиты от нарушений, связанных с длительным исполнением судебных решений по обязательствам государства в натуральной форме.

Российским законодателем во исполнение «пилотного постановления» были внесены соответствующие изменения в законодательство в части присуждения компенсации за нарушение права на исполнение в разумный срок судебного акта, предусматривающего исполнение государством требований имущественного и (или) неимущественного характера^[46].

Правовые позиции, содержащиеся в решениях ЕСПЧ, обладают мощным прогностическим потенциалом для совершенствования национального законодательства. Они выступают наднациональными ориентирами в выявлении сфер общественных отношений, требующих обновления и актуализации нормативно-правовой регуляции, с учетом их развития и изменчивости.

Практической ценностью в последующей нормативно-правовой регуляции обладают соответствующие правовые позиции ЕСПЧ. Выявление норм, требующих актуализации с учетом развития регулируемых общественных отношений, – это вторая форма влияния судебной практики Страсбургского Суда на национальное законодательство.

Как указывает В. А. Туманов, создание правовых позиций и принципиальных установок путем толкования конвенционных норм близко к правотворчеству. Кроме того, он справедливо замечает, что в процессе толкования норм судебная практика выступает выразителем процесса применения закона к конкретному случаю с учетом изменяющихся общественных условий^[47].

В судебной практике ЕСПЧ можно усмотреть потенциальные пробелы в законодательстве, которые не так отчетливо ощущаются на уровне национальной правовой системы. Наряду с решениями ЕСПЧ, принятыми в отношении Российской Федерации, особую ценность в выявлении пробелов в правовом регулировании имеют правовые позиции ЕСПЧ, сформулированные в решениях, принятых в отношении других государств-участников.

В Постановлении Конституционного Суда Российской Федерации от 05.02.2017 № 2-П содержится принципиальная правовая позиция: «Ратифицируя Конвенцию о защите прав человека и основных свобод, Российская Федерация признала юрисдикцию Европейского Суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней в случаях предполагаемого нарушения Российской Федерацией положений этих договорных актов (Федеральный закон от 30.03.1998 № 54-ФЗ). Таким образом, как и Конвенция о защите прав человека и основных свобод, решения Европейского Суда по правам человека – в той части, в какой ими, исходя из общепризнанных принципов и норм международного права, дается толкование содержания закрепленных в Конвенции прав и свобод, включая право на доступ к суду и справедливое правосудие, – являются составной частью российской правовой системы, а потому должны учитываться федеральным законодателем при регулировании общественных отношений и правоприменительными органами при применении соответствующих норм права»^[48]. Правовая позиция

Конституционного Суда Российской Федерации указывает законодателю на необходимость учета и реализации правовых позиций ЕСПЧ, содержащихся в решениях, принятых как в отношении России, так и иных государств.

Правовые системы разных государств отличаются качественным уровнем развития. Практика Страсбургского Суда в отношении других государств, при сопоставлении с национальной правовой системой, может указать на сферы общественных отношений, правовое регулирование которых отсутствует или недостаточно. Указание на потенциальные пробелы в правовом регулировании – третья форма влияния практики ЕСПЧ на национальное законодательство.

Итак, влияние правовых позиций ЕСПЧ на национальное законодательство достаточно убедительно. Необходимо отметить, что значительную работу в этом направлении осуществляет Конституционный Суд Российской Федерации. На сегодняшний день органом конституционного правосудия проведена большая работа по имплементации положений Конвенции в национальное правовое пространство, по многим проблемам российской правовой системы, выявленным ЕСПЧ, сформулированы соответствующие правовые позиции.

В Постановлении от 10.02.2017 № 2-П Конституционным Судом Российской Федерации дано толкование конституционно-правового смысла статьи 212.1 Уголовного кодекса Российской Федерации «Неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования». В основу правовых позиций, сформулированных по делу органом конституционного правосудия, во многом заложены правовые позиции органа конвенционного правосудия. Так, Конституционным Судом Российской Федерации были имплементированы следующие правовые позиции ЕСПЧ.

Во-первых, право на свободу собраний, также как и свободу выражения мнения, в демократическом обществе является фундаментальным и не подлежит ограничительному толкованию (Постановление ЕСПЧ от 20.02.2003 по делу «Джавит Ан (Djavit An) против Турции»).

Во-вторых, это право касается как закрытых, так и публичных собраний, а равно собраний в определенном месте и публичных шествий и может осуществляться отдельными их участниками и организаторами, а также иными лицами, оказавшимися в месте их проведения (Постановление ЕСПЧ от 15.11.2007 по делу «Галстян (Galstyan) против Армении»).

В-третьих, государство должно воздерживаться от применения произвольных мер, которые могут препятствовать реализации права на мирные публичные акции. При этом государство не обладает полной свободой действий даже в случае нарушения их участниками правил проведения собраний.

Указанные правовые позиции сформулированы ЕСПЧ в Постановлении от 20.10.2005 по делу «Баранкевич (Barankevich) против России», в котором установлена неправомерность запрета со стороны властей проведения религиозного собрания.

Конституционным Судом Российской Федерации в рамках указанного дела имплементированы еще несколько правовых позиций ЕСПЧ, касающихся реализации и защиты права на свободу права на мирные собрания^[49].

Тем не менее, диалог российской конституционной и европейской конвенционной юрисдикций не всегда бесспорен. Трудности в достижении консенсуса заключаются в том, что одновременно со стремлением к имплементации конвенционных правовых положений в российское правовое пространство необходимо обеспечение защиты национальной конституционной идентичности. Проблема взаимодействия ЕСПЧ и Конституционного Суда Российской Федерации на сегодняшний день остро актуальна^[50]. В практике органа конституционного судопроизводства не единичны случаи, в которых несложно усмотреть столкновение национальных и конвенционных правовых норм, но найдены пути разрешения указанных коллизий.

Например, до определенного момента в российском гражданско-процессуальном законодательстве отсутствовали нормы, регулирующие порядок пересмотра по вновь открывшимся обстоятельствам судебных решений в связи с установлением ЕСПЧ нарушений Конвенции.

Конституционный Суд Российской Федерации в Постановлении от 26.02.2010 № 4-П обозначил необходимость внесения в гражданское процессуальное законодательство изменений в части гарантирования возможности пересмотра вступивших в законную силу судебных постановлений в случаях установления ЕСПЧ нарушения положений Конвенции при рассмотрении судом общей юрисдикции конкретного дела, в связи с принятием решения по которому заявитель обращался в ЕСПЧ, и содержится указание на соответствующую обязанность федерального законодателя^[51].

Процедура учета правовых позиций ЕСПЧ завершилась внесением соответствующих изменений в действующее правовое регулирование (Федеральный закон от 09.12.2010 № 353-ФЗ)^[52].

В рамках рассмотрения дела о возможности исполнения в соответствии с Конституцией Российской Федерации одного из самых широко обсуждаемых постановлений ЕСПЧ по делу «Анчугов и Гладков против России»^[53] Конституционный Суд Российской Федерации, признавая объективную необходимость деятельности ЕСПЧ по выявлению структурных недостатков национальных правовых систем и предложению путей по их устранению, констатировал наличие проблем, связанных с возможными отступлениями от принципа субсидиарности, на основе которого ЕСПЧ призван осуществлять возложенные на него полномочия.

В. Д. Зорькин, придерживаясь позиции, что только диалог между различными правовыми системами может быть основой надлежащего равновесия, указывает: «Конституционный Суд Российской Федерации и впредь готов действовать в духе сотрудничества и диалога с Европейским Судом по правам человека»^[54].

С. Д. Князев, говоря об обязанности государства приложить максимум усилий к организации исполнения решений ЕСПЧ, подчеркивает, что и в таких случаях, необходимо при активном участии Конституционного Суда Российской Федерации и ЕСПЧ, осуществлять поиск взаимоприемлемых способов минимизации конституционно-конвенционных коллизий^[55].

В современной научной литературе активно привлекается внимание к проблеме отсутствия четкой регламентации процедуры, направленной на учет судебной практики ЕСПЧ в национальном законодательстве. В диссертационных исследованиях, содержащих глубокий анализ проблемы исполнения решений ЕСПЧ, а также научных публикациях, исследуются причины неисполнения и предлагаются различные способы преодоления сложностей в указанном исполнении^[56].

О принятии федерального закона, «который охватил бы все элементы, составляющие национальный механизм реализации конвенционных норм и реагирования государства на решения ЕСПЧ», говорит К. Ю. Аверьянов^[57].

Представляется, что постановка проблемы о необходимости принятия специального федерального закона, преждевременна. Несмотря на усиление внимания научной общественности к проблеме исполнения решений органа конвенционного правосудия, к настоящему моменту не разработана комплексная модель механизма учета решений ЕСПЧ в национальном законодательстве даже на теоретическом уровне. Научные исследования в большинстве своем направлены на изучение проблемы принятия эффективных мер индивидуального характера во исполнение решений ЕСПЧ, крайне немногочисленны теоретические наработки по вопросу повышения эффективности по принятию мер общего характера. Кроме того, нельзя закрывать глаза на существующие проблемы во взаимоотношениях ЕСПЧ и Конституционного Суда Российской Федерации, а также обеспокоенность последнего проблемами, связанными с возможными отступлениями ЕСПЧ от принципа субсидиарности. Совокупность вышеуказанных проблем не может не наложить негативный отпечаток на позитивный эффект, ожидаемый от принятия специального закона.

Учитывая высокую степень актуальности проблемы исполнения решений ЕСПЧ, научные усилия должны быть направлены на комплексное исследование указанной проблемы, в том числе разработку механизма учета судебной практики в законодательстве.

Правоположения и правовые позиции как наивысший интеллектуальный продукт судебной практики.

Потребности общественного развития заявляют о себе в практике. Судебные инстанции при разрешении конкретных дел обнаруживают новые общественные отношения, которые требуют нормативной регуляции, а также конкретизируют нормативные правовые нормы применительно к особенностям фактических составов. В результате рассмотрения индивидуальных дел в судебной практике создаются правоположения и правовые позиции, содержащие правила и рекомендации по рассмотрению аналогичных ситуаций.

Правоположения и правовые позиции являются итоговым результатом интеллектуально-волевой деятельности судьи по рассмотрению конкретных дел.

В основу правоположений и правовых позиций закладывается опыт судебной практики. В судах общей юрисдикции и в арбитражных судах опытная составляющая формулируется в результате многократного применения по горизонтальной линии (судами одного уровня), проверяется и дополняется по вертикальной линии – в процессе рассмотрения дел вышестоящими инстанциями.

Ценнейший опыт конституционного правосудия отражается в правовых позициях Конституционного Суда Российской Федерации. На наднациональном уровне сведения, имеющие значение для совершенствования национального законодательства, содержатся в правовых позициях ЕСПЧ.

Опыт судебной практики, содержащийся в правоположениях и правовых позициях, является важным источником информации для законодательного органа. Реализуется сигнально-информационная функция механизма воздействия судебной практики на законодательство: правотворческому органу адресуются необходимые сведения об актуальных потребностях правового регулирования.

В научной литературе находит поддержку тезис о том, что правоположения и правовые позиции судебной практики обладают ценным информационным потенциалом для совершенствования законодательства.

Например, В. П. Реутов, указывает, что в процессе неоднократного применения органами власти правовых норм по аналогичным делам, связанного с конкретизацией в рамках закона правовой нормы, складываются правоположения, в которых может содержаться прообраз будущей правовой нормы. Данные правоположения, выработанные в ходе практики, способны восполнять пробелы в законодательстве. Кроме того, как указывает ученый, восприятие законодателем положений, выработанных в процессе конкретизации, приводит к конкретизации законодательства или к законодательной конкретизации правовых норм^[58].

Правоположения выступают своеобразными сгустками профессионального правосознания на грани их перерастания в юридические нормы, служат прообразом юридических норм, – такова точка зрения М. Г. Смирновой, выступающей за признание правоположений нетипичным источником права, выполняющим дополнительную, вспомогательную роль в правовом регулировании общественных отношений^[59].

Подводя итог, отметим следующее. В выявлении сфер общественных отношений, которые нуждаются во внимании законодательного органа, большое значение имеет деятельность судебных учреждений по рассмотрению конкретных дел. Осуществляя текущую деятельность по отправлению правосудия, суды сталкиваются с необходимостью конкретизации правовых норм применительно к фактическим составам, а также восполнения пробелов в законодательстве. Таким способом судебные инстанции формулируют определенные правила (правоположения, правовые позиции), которые применимы в дальнейшей аналогичной судебной практике.

Правоположения и правовые позиции содержат объективированные результаты судебной деятельности по рассмотрению конкретных дел и являются наивысшим интеллектуальным продуктом судебной практики. Вне зависимости от того какая судебная инстанция при рассмотрении конкретного дела формулирует такие положения, в них закладывается опытная составляющая. Для законодателя опыт судебной практики, содержащийся в правоположениях и правовых позициях, является источником информации об актуальных потребностях правового регулирования.

1. Алексеев С. С. Собрание сочинений. В 10 т. Том 6: Восхождение к праву. С. 220. ↑

2. Там же. С. 222-224. ↑

3. Так, по мнению А. Ф. Черданцева конкретизация является одной из операций, осуществляемых в ходе толкования, связана с мыслительным процессом толкования. (Черданцев А. Ф. Гносеологическая природа толкования права // Советское государство и право. 1972. № 11. С. 109). М. А. Гурвич указывает, что субъективная конкретизация является результатом познания спорного правоотношения. (Гурвич М. А. О применении советским судом гражданских законов // Ученые записки Всесоюзного юридического заочного института, вып. XVI. М., 1969. С. 271). А. С. Пиголкин отождествляя толкование с конкретизацией, указывает, что в акте толкования содержатся данные, конкретизирующие и более глубоко характеризующие содержание правовой нормы. (Пиголкин А. С. Толкование нормативных актов в СССР. М., 1962. С. 125). ↑

4. Вопленко Н. Н. Официальное толкование норм права. М., 1976. С. 22-25. ↑

5. Давыдова М. Л. Правотворческая конкретизация: форма, содержание, научный потенциал / Конкретизация права: теоретические и практические проблемы: Материалы IX Международной научно-практической конференции. М., 2015. С. 309-316. ↑

6. Венгеров А. Б. Роль судебной практики в развитии советского права: дис. … канд. юрид. наук. М., 1965. С. 71-73. ↑

7. Залоило М. В., Власенко Н. А., Шуберт Т. Э. Понятие, формы и содержание судебной практики // Судебная практика в современной правовой системе России: монография/ Т. Я. Хабриева, В. В. Лазарев, А. В. Габов и др. М., 2017. С. 86. ↑

8. Алексеев С. С. Общая теория права. Курс в двух томах. Том 1. М., 1981. С. 344-349. ↑

9. Лазарев В. В. Эффективность правоприменительных актов. Вопросы теории. Казань, 1975. С. 15-16. ↑

10. Безина А. К., Лазарев В. В. Конкретизация права в судебной практике // Советская юстиция. 1968. № 2. С. 6-7. ↑

11. Баранов В. М., Лазарев В. В. Конкретизация права: понятие и пределы / Конкретизация законодательства как технико-юридический прием нормотворческой, интерпретационной, правоприменительной практики: Материалы международного симпозиума (Геленджик, 27-28 сентября 2007 года) / под ред. В. М. Баранова. Нижний Новгород, 2008. С. 16-33. ↑

12. Придворова М. Н. Судебная практика в правовой системе Российской Федерации: дис. … канд. юрид. наук. Тамбов, 2003. С. 117-119. ↑

13. Венгеров А. Б. Роль судебной практики в развитии советского права: дис. … канд. юрид. наук. М., 1965. С. 114. ↑

14. См. Лазарев В. В. Правоположения: понятие, происхождение и роль в механизме юридического воздействия // Правоведение. 1976. № 6. С. 7-15; Придворова М. Н. Правоположения как объективированная форма выражения итогов деятельности судебных органов // Правовая политика и правовая жизнь. 2003. № 4. С. 170-176; Медная Ю. В. Правоположение судебной практики как средство «поднормативного» правового регулирования общественных отношений // Правовая политика и правовая жизнь. 2008. № 1. С. 64-69; Кулапов В. Л. Поднормативное правовое регулирование как способ преодоления дефектности нормативного регулирования // Правовая политика. Право. Правовая система: монография / под ред.: А. В. Малько. М., 2013. С. 280-312. ↑

15. Братусь С. Н., Венгеров А. Б., Кузнецов И. Н. Судебная практика в советской правовой системе / под ред. С. Н. Братуся. М., 1975. С. 16, 26. ↑

16. Лазарев В. В. Правоположения: понятие, происхождение и роль в механизме юридического воздействия // Правоведение. 1976. № 6. С. 3-15. ↑

17. Реутов В. П. Единство терминологии как проявление культуры юридического языка / Шестой Пермский конгресс ученых-юристов (г. Пермь, 16-17 октября 2015 г.): избранные материалы. М.: Статут, 2016. С. 120-129. ↑

18. Уткина А. В. К вопросу о понятии «правоположение» в юридической науке // Вестник Нижегородской академии МВД России. 2011. № 3. С. 327-331. ↑

19. Братусь С. Н., Венгеров А. Б., Кузнецов И. Н. Судебная практика в советской правовой системе / под ред. С. Н. Братуся. М., 1975. С. 9, 11. ↑

20. Безина А. К. Судебная практика и развитие советского трудового законодательства. Казань. 1971. С. 11-12. ↑

21. Лазарев В. В. Применение советского права. Казань. 1972. С. 103. ↑

22. Алексеев С.С. Общая теория права. Курс в двух томах. Том первый. М., 1981. С. 350. ↑

23. Пионтковский А. А. О некоторых вопросах советской правовой науки на современном этапе // Советское государство и право. 1964. № 2. С. 35-46. ↑

24. Курылева О. С. Судебная практика и совершенствование трудового законодательства / науч. ред. В. И. Семенков. Мн., 1989. С. 34-35. ↑

25. Пункт 4 мотивировочной части Постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 16 июня 1998 № 19-П «По делу о толковании отдельных положений статей 125, 126 и 127 Конституции Российской Федерации» // Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 1998. № 5. ↑

26. Кряжков В. А., Лазарев Л. В. Конституционная юстиция в Российской Федерации: Учебное пособие. М., 1998. С. 241–242. Кроме того, см.: Гаджиев Г. А., Кононов А. Л. Конституционный Суд – это отрицательный законодатель // Юридический мир. 1998. № 3. С. 27-41. ↑

27. Зорькин В. Д. Конституционная юстиция на переходном этапе исторического развития России // В. Д. Зорькин. Выступление на международной конференции «Современная конституционная юстиция: вызовы и перспективы». Санкт-Петербург. 17 мая 2016. URL: http://www.ksrf.ru/ru/News/Speech/Pages/ViewItem.aspx?ParamId=75 (дата обращения 25.02.2018). ↑

28. Информация об исполнении решений Конституционного Суда Российской Федерации, утв. Решением Конституционного Суда Российской Федерации от 21.04.2009 «Об информации об исполнении решений Конституционного Суда Российской Федерации» // Журнал конституционного правосудия. 2009. № 4. ↑

29. Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 31.03.2015 № 6-П «По делу о проверке конституционности пункта 1 части 4 статьи 2 Федерального конституционного закона «О Верховном Суде Российской Федерации» и абзаца третьего подпункта 1 пункта 1 статьи 342 Налогового кодекса Российской Федерации в связи с жалобой открытого акционерного общества «Газпром нефть» // Вестник Конституционного Суда. № 3. 2015. ↑

30. Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 03.07.2008 № 734-О-П «По жалобе гражданки В. на нарушение ее конституционных прав статьей 151 Гражданского кодекса Российской Федерации» // Вестник Конституционного Суда. № 1. 2009. ↑

31. Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 09.02.2016 № 337-О «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы граждан Ковалевой Ольги Алексеевны и Парфентьевой Татьяны Юрьевны на нарушение их конституционных прав пунктом 4 статьи 4, пунктом 3 статьи 16, пунктами 4 и 6 статьи 17 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», а также пунктом 2 статьи 3 и пунктом 6 статьи 7 Закона Санкт-Петербурга «О выборах депутатов муниципальных советов внутригородских муниципальных образований Санкт-Петербурга» // Документ опубликован не был. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс». ↑

32. Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 21.09.2017 № 1789-О «По запросу группы депутатов Государственной Думы о проверке конституционности подпункта «з» пункта 25 статьи 38 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» // Собрание законодательства РФ. 2017. № 41. Ст. 6086; Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 25.04.2000 № 7-П «По делу о проверке конституционности положения пункта 11 статьи 51 Федерального закона от 24 июня 1999 года «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» // Вестник Конституционного Суда. № 4. 2000; Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 11.03.2008 № 4-П «По делу о проверке конституционности подпункта «л» пункта 25 статьи 38 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» и пункта 10 части 9 статьи 41 Закона Вологодской области «О выборах депутатов Законодательного Собрания Вологодской области» в связи с жалобой общественного объединения «Политическая партия «Союз правых сил»// Вестник Конституционного Суда. № 3. 2008. ↑

33. Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 14.07.2017 № 21-П «По делу о проверке конституционности части первой статьи 260 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина Е. В. Савченко» // Российская газета. № 175. 2017. ↑

34. Бондарь Н. С. Конституционный Суд России: не «квазисуд», а больше, чем суд // Журнал конституционного правосудия. 2010. № 3. С. 28-33. ↑

35. Гаджиев Г. А. Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации как источник конституционного права // Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. 1999. № 3. С. 83. ↑

36. Лившиц Р. З. Судебная практика как источник права // Судебная практика как источник права. М., 1997. С. 7. ↑

37. Жуйков В. М. К вопросу о судебной практике как источнике права // Судебная практика как источник права. М., 2000. С. 81. ↑

38. См., например: Ломакина Л. А. Влияние правовых позиций Конституционного Суда РФ на развитие законодательства об административной ответственности // Правоведение. 2012. № 3. С. 61–68; Нуртдинова А. Ф. Значение решений Конституционного Суда Российской Федерации для совершенствования трудового законодательства // Журнал российского права. 2011. № 10. С. 68–81; Гаджиев Г. А. Правовые позиции Конституционного Суда РФ как новый источник российского гражданского права // Закон. 2006. № 11. С. 22-32. ↑

39. Статья 73 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» до момента утраты силы на основании Федерального конституционного закона от 03.11.2010 № 7 гласила: «В случае, если большинство участвующих в заседании палаты судей склоняются к необходимости принять решение, не соответствующее правовой позиции, выраженной в ранее принятых решениях Конституционного Суда Российской Федерации, дело передается на рассмотрение в пленарное заседание». ↑

40. Кряжков В. А., Лазарев Л. В. Конституционная юстиция в Российской Федерации: Учебное пособие. С. 246. ↑

41. Подробно: Кряжкова О. Н. Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации: вопросы теории и практики: автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2004. С. 13-14. ↑

42. Анишина В. И. Правовые позиции Конституционного Суда России // Российская юстиция. 2000. № 7. С. 11-12. ↑

43. Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 10.10.2003 № 5 «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2003. № 12. ↑

44. Постановление ЕСПЧ от 15.01.2009 «Дело «Бурдов против Российской Федерации» (№ 2) (жалоба № 33509/04) // «Российская хроника Европейского Суда». 2009. № 4. Во исполнение указанного постановления были приняты внутренние правовые акты: Федеральный закон от 30.04.2010 № 68-ФЗ «О компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок» // Российская газета. № 94. 2010; Федеральный закон от 30.04.2010 № 69-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с принятием Федерального закона «О компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок» // Российская газета. № 94. 2010. ↑

45. Подробно о причинах принятия указанного постановления: Ковлер А. И. «Герасимов и другие против России» – новое «пилотное постановление» Европейского Суда // Международное правосудие. 2014. № 3. С. 3-10. ↑

46. Федеральный закон от 19.12.2016 № 450-ФЗ «О внесении изменений в Федеральный закон «О компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок» в части присуждения компенсации за нарушение права на исполнение в разумный срок судебного акта, предусматривающего исполнение государством требований имущественного и (или) неимущественного характера» // Российская газета. № 292. 2016. (В законе понятие «исполнение обязательств в натуре» заменено понятием «требования имущественного характера»). ↑

47. ↑

48. Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 05.02.2007 № 2-П «По делу о проверке конституционности положений статей 16, 20, 112, 336, 376, 377, 380, 381, 382, 383, 387, 388 и 389 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом Кабинета Министров Республики Татарстан, жалобами открытых акционерных обществ «Нижнекамскнефтехим» и «Хакасэнерго», а также жалобами ряда граждан» // Вестник Конституционного Суда. 2007. №3. ↑

49. Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 10.02.2017 № 2-П «По делу о проверке конституционности положений статьи 212.1 Уголовного кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина И. И. Дадина» // Вестник Конституционного Суда. 2017. № 2. ↑

50. Например: Калиниченко П. А. К вопросу о коллизии между постановлениями ЕСПЧ и Конституцией России в свете позиции Конституционного Суда РФ // Актуальные проблемы российского права. 2016. № 2. С. 42-48; Кожеуров Я. С. Споры о соотношении Конституции России и Европейской конвенции о защите прав человека: Можно ли избежать цугцванга? // Актуальные проблемы российского права. 2016. № 2. С. 49-54. ↑

51. Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 26.02.2010 № 4-П «По делу о проверке конституционности части второй статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан А. А. Дорошка, А. Е. Кота и Е. Ю. Федотовой» // Российская газета. № 51. 2010. Дальнейшее разъяснение правовой позиции Конституционный суд Российской Федерации осуществляет в Определении от 07.06.2011 № 853-О-О «По жалобе граждан Баева Юрия Ивановича, Макарова Валерия Николаевича и других на нарушение их конституционных прав положениями статьи 392 и части первой статьи 397 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации» // Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 2012. № 1. ↑

52. Изменения внесены Федеральным законом от 09.12.2010 № 353-ФЗ «О внесении изменений в Гражданский процессуальный кодекс Российской Федерации» // Российская газета. № 281. 2010. ↑

53. Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 19.04.2016 № 12-П «По делу о разрешении вопроса о возможности исполнения в соответствии с Конституцией Российской Федерации постановления Европейского Суда по правам человека от 4 июля 2013 года по делу «Анчугов и Гладков против России» в связи с запросом министерства юстиции Российской Федерации» // Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 2016. № 5. ↑

54. Зорькин В. Д. Конституционная юстиция на переходном этапе исторического развития России // В. Д. Зорькин. Выступление на международной конференции «Современная конституционная юстиция: вызовы и перспективы». Санкт-Петербург. 17 мая 2016. URL: http://www.ksrf.ru/ru/News/Speech/Pages/ViewItem.aspx?ParamId=75 (дата обращения 25.02.2018). Детальное освещение проблема взаимоотношений Конституционного Суда Российской Федерации и ЕСПЧ: Зорькин В. Д. Цивилизация права и развитие России. М., 2015. С. 170-196. ↑

55. Князев С. Д. Обязательность постановлений ЕСПЧ в правовой системе России (на основе практики Конституционного Суда Российской Федерации) // Журнал российского права. 2016. № 12. С. 5-17. ↑

56. См., например: Абдрашитова В. З. Теоретико-правовые основы исполнения решений Европейского Суда по правам человека: автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2008. С. 21-24; Султанов А. Р. Постановления ЕСПЧ в гражданском процессе: перезагрузка? // Вестник гражданского процесса. 2015. № 6. С. 69–91; Шуберт Т. Э. Имплементация решений ЕСПЧ в национальное законодательство // Журнал российского права. 2015. № 6. С. 136-143; Сидоренко А. И. Принцип правовой определенности в судебной практике: имплементация решений Европейского Суда по правам человека: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Пермь, 2016. 30 с. ↑

57. Аверьянов К. Ю. Решения Европейского Суда по правам человека в системе источников (форм) права России : дис. … канд. юрид. наук. М., 2013. С. 118. ↑

58. Реутов В. П. Юридическая практика и развитие законодательства дис. … канд. юрид. наук. Свердловск, 1968. С 134-141. ↑

59. Смирнова М. Г. Правоположения судебной практика как нетипичный источник права //Ленинградский юрид. журн. 2006. № 1. С. 56-57. ↑