Поскольку проблема неудачного использования оценочных кате­горий гражданского права стоит не так остро, наиболее целесообраз­но обратиться к этой же проблематике в сфере публичного права, а именно права уголовного (в широком смысле), или, по выражению В.А. Четвернина, «наказательного права»^[1].

Ученые приводят самые разные данные о количестве оценоч­ных признаков в УК РФ: одни полагают, что во всем Кодексе таких признаков не более трех десятков^[2]; другие же, к примеру, насчиты­вают их около 260 в одном только разд. VIII «Преступления в сфере экономики»^[3]. Значительное количество оценочных категорий со­держится и в КоАП РФ; при этом многие из них в обоих кодексах похожи или совпадают.

Что касается налогового права, особый интерес здесь представляет гл. 16 НК РФ. В целом данная глава может быть для законов, устанав­ливающих публично-правовую ответственность, неким образцом, поскольку она не оперирует значительным количеством оценочных категорий, а при их использовании в ряде случаев раскрывает их со­держание^[4]. Однако и в этой главе есть некоторые юридико-технические изъяны, связанные с эксплуатацией оценочных категорий.

Рассмотрим подробнее отдельные оценочные категории, исполь­зуемые законодателем при конструировании различных составов правонарушений, проанализировав тем самым соблюдение послед­ним третьего критерия — конкретизированности.

«Грубое нарушение правил учета доходов и (или)расходов и (или) объ­ектов налогообложения». Данное оценочное понятие используется при конструировании состава правонарушения, предусмотренного п. 1 ст. 120 НК РФ, и детализировано в абзаце третьем п. 3 указанной статьи: «Под грубым нарушением правил учета доходов и расходов и объектов налогообложения для целей настоящей статьи понимается отсутствие первичных документов, или отсутствие счетов-фактур, или регистров бухгалтерского учета или налогового учета, систематическое (два раза и более в течение календарного года) несвоевременное или неправильное отражение на счетах бухгалтерского учета, в регистрах налогового учета и в отчетности хозяйственных операций, денежных средств, материальных ценностей, нематериальных активов и финан­совых вложений».

Законодательная конкретизация «грубого нарушения…» содержа­лась в НК РФ с самого введения его в действие и даже подвергалась несколько раз дополнительной детализации. Так, например, был до­бавлен дополнительный признак (отсутствие счетов-фактур), конкре­тизирована систематичность (два и более раза в течение календарного года)^[5].

Подобный подход налогового законодателя к нормативной кон­кретизации следует полностью поддержать: он должен стать общим правилом^[6].

«Иное неправильное исчисление налога или другие неправомерные дей­ствия». При помощи в том числе этого оценочного признака сфор­мулирован п. 1 ст. 122 НК РФ. С учетом вышеизложенной позиции о принципиальной недопустимости использования в публичном праве категории «иной» без конкретизации неприемлемым видится и данный конкретный случай ее (категории) употребления.

На это обстоятельство в свое время обращал внимание КС РФ. Так, Суд указал, что при создании НК РФ законодатель не в полной мере учел ранее высказанную в Постановлении от 15 июля 1999 г. № 11-П позицию о необходимости достаточного разграничения составов пра­вонарушений, и отметил, что из-за использования рассматриваемой оценочной категории возникает — в нарушение принципа non bis in idem — риск привлечения лица к двойной ответственности — не только по п. 1 ст. 122 НК РФ, но и по п. 1 и 3 ст. 120 НК РФ^[7].

Данное решение КС РФ — один из немногих примеров того, когда суд выступил с критикой эксплуатации оценочной категории «иной». Впрочем, Суд по каким-то причинам вынес все же отказное опреде­ление^[8], а порочность использования категории «иной» увязал лишь с необходимостью разграничения составов правонарушений, хотя в своих рассуждениях КС РФ мог бы пойти и дальше^[9].

«Социальная группа». Первоначально данный оценочный признак в УК РФ и КоАП РФ отсутствовал. В 2003 г.^[10] указанное понятие было впервые включено в УК РФ — в его ст. 282. В 2007 г.^[11] «социальная группа» просочилась в целый ряд статей Кодекса, в том числе в состав хулиганства.

Исследователи отмечали непригодность этого по существу соци­ологического термина для использования в уголовном законе^[12]. Сами социологи зачастую расходятся в определениях^[13] — нетрудно пред­ставить, каково же приходится следователям и судьям. На необходи­мость конкретизации понятия «социальная группа» указывал Комитет по правам человека ООН^[14].

После включения в текст закона признака «социальная группа» вопрос о конституционности ст. 282 УК РФ стал предметом рассмо­трения в КС РФ^[15]. Заявитель настаивал на том, что «неопределенность… понятия «социальная группа» влечет возможность необоснованных ограничений свободы выражения мнений и, как следствие, незакон­ного уголовного преследования граждан»^[16], однако Суд без особого обоснования отказал в рассмотрении жалобы, так и не разъяснив, что же понимается под «социальной группой» в уголовном праве России. В более поздних определениях обнаруживается уже знакомая до боли позиция о допустимости использования оценочных и общепринятых понятий в УК РФ^[17].

Позиция КС РФ небесспорна. В этом отношении уместно сравне­ние с делом Lanzetta v. New Jersey, рассмотренным Верховным судом США^[18]. В данном деле Суд оценивал конституционность закона штата Нью-Джерси, устанавливавшего ответственность за бандитизм. Сам термин «банда» («gang») в законе не был конкретизирован, за ис­ключением указания на то, что в банду должно входить не менее двух лиц. В качестве санкции предусматривалось лишение свободы на срок до 20 лет^[19]. При этом Верховный суд США особо отметил, что, поскольку само по себе оспариваемое положение противоречит клаузуле о надлежащей правовой процедуре, детальное изложение обстоятельств совершения конкретного преступления не способно устранить данный изъян^[20]. Суд подчеркнул: фраза «состоящая из двух и более лиц» — единственное, что было предпринято в целях дать определение термину «банда», понимание которого в словарях и со­циологических трудах весьма разнообразно. Определение это, кроме того, не вытекает также ни из общего права, ни из иных нормативных актов^[21].

В итоге Верховный суд США признал использование данной неконкретизированной оценочной категории — достаточно близкой к «социальной группе» — недопустимым, а закон — неконституци­онным^[22]. Именно таким подходом, как представляется, следовало бы руководствоваться КС РФ.

Неопределенность содержания рассматриваемой оценочной кате­гории приводит к тому, что выносятся приговоры по делам о возбуж­дении ненависти в отношении несуществующих социальных групп: «представителей власти»^[23], «российской армии», «членов правительства республики Марий Эл»^[24], «жидомасонов» (!), «скинхедов»^[25]. Наиболее показательным в этом плане представляется дело саратовца Алек­сандра Гозенко: суд признал его виновным в разжигании ненависти к социальной группе «патриоты России», «для номинации которых используется слово вата/ватник»^[26]. Очевидно, что сторонники той или иной идеологии не образуют в своей сумме социальную группу.

Наиболее резонансное дело — преследование сыктывкарского бло­гера Саввы Терентьева, разместившего в социальной сети «LiveJournal» пост с многочисленными оскорблениями в адрес — опять-таки несу­ществующей — социальной группы «сотрудники милиции»^[27]. В 2018 г. дело Терентьева дошло до ЕСПЧ, который признал нарушение ст. 10 Конвенции^[28].

В конце 2018 г. ст. 282 УК РФ была частично декриминализована^[29] (был введен институт административной преюдиции), но пробле­ма «социальной группы» никуда не исчезла, а скорее даже усугуби­лась, ведь теперь эта расплывчатая оценочная категория наличествует не только в УК РФ, но и в новоиспеченной ст. 20.3.1 КоАП РФ.

Вместе с тем характерно, что ВС РФ в постановлении Пленума от 28 июня 2011 г. № 11 «О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности» до сих пор — не­смотря на неоднократное внесение в него изменений^[30] — ни разу не за­тронул вопрос о значении категории «социальная группа», не предо­ставив правоприменителю ни каких-либо критериев, ни примеров^[31]. Не выработала единого подхода и практика.

Поэтому по-прежнему российские граждане признаются вино­вными в разжигании ненависти в отношении «правоохранительных органов», «болельщиков Спартака»^[32] и пр.

Думается, оценочной категории «социальная группа» в принципе не место в УК РФ или КоАП РФ. Если же настаивать на ее сохранении, данное понятие, несомненно, нуждается в скорейшей законодатель­ной конкретизации. Одно из предлагаемых в литературе направлений такой конкретизации — интерпретация подобной группы в качестве группы уязвимых лиц^[33].

«Массовое распространение экстремистских материалов». Признак «массовости» использован в диспозиции ст. 20.29 КоАП РФ. Данный признак никоим образом в самом законе не конкретизирован. Судами не был выработан единый подход в понимании того, какое распростра­нение экстремистских материалов считать «массовым».

Так, в одном деле был назначен административный штраф за «мас­совое» распространение экстремистского видеоролика, который, как указано в самом решении суда, «согласно информации, имеющейся под видеороликом… просмотрело 5 человек»^[34]. Обжалование в выше­стоящие инстанции данного решения никакого результата не дало, и в итоге ВС РФ подтвердил, что «указанные действия. образуют объективную сторону состава административного правонарушения, предусмотренного статьей 20.29 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях»^[35]. При этом ни один из су­дов не проанализировал деяние виновного на предмет наличия или отсутствия в нем признака массовости. Все три инстанции ограни­чились указанием лишь на доступность видеоролика всем интернет- пользователям.

Возникает вопрос: неужели так трудно раскрыть содержание оце­ночного признака массовости в КоАП РФ? Как представляется, здесь вполне мыслима даже абсолютная конкретизация и конвертация дан­ного признака из оценочного в формально-конкретный наподобие «крупного размера» в УК РФ.

«Явное неуважение к обществу» и «грубое нарушение общественного порядка». В настоящей работе невозможно обойтись без анализа на­званных оценочных понятий. Оба упомянутых признака используются при описании объективной стороны преступления, предусмотренного ст. 213 УК РФ («Хулиганство»). Данный состав сформулирован практи­чески исключительно с использованием оценочных категорий и опре­деляется как «грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу…» (ч. 1 ст. 213 УК РФ). Появившееся в 2007 г.^[36] «экстремистское» хулиганство, кроме того, содержит также уже знакомый признак совершения преступления «по мотивам не­нависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы»^[37]. В 2017 г. УК РФ обогатился «транспортным» хулиганством^[38].

Целесообразно обратиться к эволюции хулиганства, обстоятельно исследованной Н. Колоколовым^[39]. Признак «явное неуважение к обще­ству» использовался при определении хулиганства еще в УК РСФСР 1922 г. (ст. 176), а в УК РСФСР 1960 г. указанный состав обзавелся при­знаком «грубое нарушение общественного порядка» и обрел знакомые очертания: «умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок и выражающие явное неуважение к обществу» (часть первая ст. 206). Как видно, хулиганство «эпохи шестидесятых» ничем не от­личается от «современного».

Такое слепое заимствование формулировок советских кодексов, закреплявших, как известно, допустимость аналогии (см., например, ст. 10 УК РСФСР 1922 г.), видится неправильным.

В то же время не может не радовать, что квалифицирующие призна­ки «социалистического» хулиганства — «особая дерзость» (УК РСФСР 1922 г. — «дерзость») и «исключительный цинизм»^[40] — стали достоя­нием прошлого^[41]. Одно прочтение этих формулировок способно по­вергнуть вдумчивого читателя в ужас. Словом, заключает Н.А. Коло­колов, «[з]а 80 лет наука уголовного права выработала и ввела в оборот длиннющий перечень оценочных понятий, но не выработала ничего конкретного…»^[42].

«Младший брат» уголовно наказуемого хулиганства — мелкое хули­ганство (ч. 1 ст. 20.1 КоАП РФ), которое определяется как «нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу, сопровождающееся нецензурной бранью в общественных местах, оскорбительным приставанием к гражданам, а равно уничтожением или повреждением чужого имущества».

Как видно, если уголовное хулиганство — «грубое нарушение обще­ственного порядка», мелкое хулиганство — просто «нарушение обще­ственного порядка». Едва ли в отсутствие минимальной законодатель­ной конкретизации возможно сделать вывод о том, в чем же состоит разница между этими категориями.

Кроме того, само использование категорий «грубое нарушение общественного порядка» и «явное неуважение к обществу» не по­зволяет должным образом индивидуализировать объект преступного посягательства, поскольку данные признаки могут с тем же успехом охарактеризовать, например, большинство умышленных преступлений (убийство, разбой, групповое изнасилование и пр.)^[43]. В самом деле, убийство — не явное неуважение к обществу? Кроме того, в чем заклю­чается неуважение? Как определяется такое неуважение? Неуважение должно быть явным для кого?

Также по меньшей мере странно позиционировать «грубое нару­шение общественного порядка» в качестве признака преступления, расположенного собственно в разделе «Преступления против обще­ственной безопасности и общественного порядка». Это как минимум вызывает вопросы.

Уже в силу указанных обстоятельств названные признаки нужда­ются в законодательной конкретизации^[44]. Однако, как представляется, хулиганство являет собой как раз тот случай, когда, по всей видимости, конкретизировать используемые оценочные категории практически невозможно.

В связи с этим, думается, весьма мудро поступил законодатель в 2003 г., когда ввел в ст. 213 УК РФ признак вооруженности^[45]. Тогда на­конец границы преступного приобрели более-менее четкие очертания, поскольку чрезвычайно субъективные категории «явное неуважение к обществу» и «грубое нарушение общественного порядка» были до­полнены «надежным» объективным признаком^[46].

Однако законодателю одного вида хулиганства показалось мало, и он наряду с «классическим» впоследствии предусмотрел хулиган­ство «экстремистское»^[47] и «транспортное». В итоге пределы уголовно наказуемого опять оказались расплывчатыми и аморфными, право­применитель вновь был оставлен без четких ориентиров.

Отсюда практика привлечения к ответственности за «экстре­мистское» (например, известное дело «Pussy Riot»^[48]) и «транспортное» хулиганство (скажем, недавно возбужденные уголовные дела за «коронавирусные пранки» на метрополитене^[49]) — в отсутствие в ст. 213 УК РФ внятных критериев — неизбежно вызывает вопросы.

При этом нисколько не спасают разъяснения ВС РФ, рекомендо­вавшего «учитывать способ, время, место их совершения, а также их интенсивность, продолжительность и другие обстоятельства» и об­ращавшего внимание судов на то, что явное неуважение к обществу состоит в «умышленном нарушении общепризнанных норм и правил поведения, продиктованном желанием виновного противопоставить себя окружающим, продемонстрировать пренебрежительное отно­шение к ним»^[50].

Более того, признак «явное неуважение к обществу» используется уголовным законодателем не только в ст. 213, но также в ч. 1 ст. 148 («Нарушение права на свободу совести и вероисповедания»)^[51] и ч. 3 ст. 354.1 УК РФ («Реабилитация нацизма») — и здесь, что интересно, от ВС РФ не поступило никаких рекомендаций^[52]. Поэтому практика по данным составам порождает еще большие вопросы. Ловля покемо­нов в храме — «явное неуважение к обществу»?^[53] Закрашивание в со­циальной сети «Instagram» зеленым цветом творения Е.В. Вучетича — «явное неуважение к обществу»?^[54]

Подтверждением неопределенности категорий «явное неуважение к обществу» и «грубое нарушение общественного порядка» служит то, что правоприменитель всячески избегает их конкретизации в су­дебных решениях, панически «хватаясь» за любые объективные кри­терии. Показательной в этом отношении является практика по ч. 1 ст. 20.1 КоАП РФ («Мелкое хулиганство»). Например, в одном из дел суд привел разъяснения Пленума ВС РФ, «раскрывающие» сущность «явного неуважения к обществу», затем констатировал, что при рас­смотрении дела «было установлено, что… А. выражался грубой нецен­зурной бранью в адрес вахтера. на замечания охранника. прекратить хулиганские действия, не реагировал», после чего сразу же перешел к описанию имеющихся в деле доказательств, посчитав, видимо, что указанных действий вполне достаточно для инкриминирования лицу состава хулиганства^[55].

Есть и более откровенные примеры. Так, в другом деле суд пря­мо указал: «…К., находясь в общественном месте. будучи в со­стоянии алкогольного опьянения, выражался грубой нецензурной бранью, игнорируя факт нахождения других граждан, чем нарушил общественный порядок, совершив тем самым административное правонарушение…»^[56].

Резюмируем: если хулиганству и место в УК РФ, то лишь хули­ганству «классическому» («вооруженному»). «Экстремистское» же, «транспортное» хулиганство, а равно деяния, предусмотренные ч. 1 ст. 148 и ч. 3 ст. 354.1 УК РФ^[57], следует декриминализовать, поскольку выражение «явное неуважение к обществу», по всей видимости, никак нельзя конкретизировать. Это неудивительно: встав на путь защиты морали методами уголовной репрессии, законодатель пошел против самой сути права, не призванного столь активно вмешиваться в во­просы этики, религии^[58]. В результате правоохранительные органы, вместо того чтобы заниматься расследованием действительно опасных посягательств, под предлогом борьбы с экстремизмом «зарабатывают «галочки»»^[59].

«Классическое» же (имеется в виду «нетранспортное» и «неэкстре­мистское») хулиганство ничто не мешает сформулировать при помощи закрытого списка уголовно или же административно наказуемых^[60] дея­ний. Таков, в частности, опыт некоторых зарубежных стран^[61].

«Причинение либо реальная угроза причинения существенного вреда здоровью граждан…». Бдительный читатель не обнаружит в УК РФ подобных оценочных категорий. В то же время указанные признаки имеют непосредственное отношение к одиозной ст. 212.1 УК РФ и были введены КС РФ. Впервые конституционность данной статьи была рассмотрена Судом в 2017 г., и тогда последний признал ее не противоречащей Конституции РФ при соблюдении настолько несметного количества условий, что одно их перечисление в резолю­тивной части решения занимает шесть (!) абзацев^[62]. Отсюда неудиви­тельна критика подхода Суда, весьма снисходительно отнесшегося к откровенным недоработкам законодателя и пожелавшего вручную их исправить, прикрывшись никому не ведомыми мифическими методами толкования и приданием норме «конституционно-право­вого смысла»^[63].

Вместо признания ст. 212.1 УК РФ неконституционной КС РФ решил сам выступить в роли законодателя^[64] и добавил к объективной стороне данного состава ряд признаков, в том числе и «причинение или реальную угрозу причинения вреда здоровью граждан, имуществу физических или юридических лиц, окружающей среде, общественно­му порядку, общественной безопасности или иным конституционно охраняемым ценностям»^[65]. В то же время намерение Суда смягчить чрезмерно формально сформулированный состав вполне понятно^[66].

Тем не менее даже такого шага оказалось недостаточно. КС РФ не учел, что, если он решил сам выполнить функции законодателя, необходимо было конкретизировать вводимые оценочные категории.

Поскольку этого сделано не было, на практике суды по-прежнему формально подходили к оценке содеянного и механически переносили отдельные пассажи из указанного Постановления № 2-П в судебные решения, не мотивируя последние должным образом^[67].

Именно так суды и поступили в деле К.А. Котова, также обратив­шегося в КС РФ с жалобой на конституционность ст. 212.1 УК РФ^[68]. В частности, Московский городской суд, оставляя приговор К.А. Ко­тову без изменения, в апелляционном постановлении «особо отме­тил, что участие в несанкционированном митинге более 1500 человек само по себе влечет угрозу нарушения конституционных прав граждан, не принимавших в нем участия, нарушение движения транспорта, а также возможность причинения вреда здоровью граждан, имуществу физических и юридических лиц»^[69].

КС РФ пришлось вновь исправлять ошибки — на этот раз собствен­ные, связанные с отсутствием должной конкретизации введенных оце­ночных категорий. В частности, КС РФ указал, что при привлечении к ответственности по ст. 212.1 УК РФ «судам надлежит иметь в виду, что порождаемая… нарушением угроза должна быть действительной и подтверждаться конкретными действиями привлекаемого к уго­ловной ответственности лица, свидетельствующими о создаваемой ими реальной опасности здоровью граждан, имуществу физических или юридических лиц, окружающей среде, общественному поряд­ку, общественной безопасности, иным конституционно охраняемым ценностям (провокационные призывы к нарушению действующе­го законодательства, агрессивное неприятие законных требований уполномоченных должностных лиц, использование масок либо иных средств, специально предназначенных для сокрытия лица или затруд­нения установления личности, и т.п.)»^[70]. Назначение же лицу, совер­шившему предусмотренное ст. 212.1 УК РФ преступление, наказания в виде лишения свободы, по мнению Суда, «предполагает необходи­мость установления того, что [соответствующее] нарушение… повлекло за собой. реальную угрозу причинения не любого, а существенного вреда здоровью граждан, имуществу физических или юридических лиц, окружающей среде, общественному порядку, общественной без­опасности, иным конституционно охраняемым ценностям (наличие колющих или режущих предметов, других предметов, которые могут быть использованы в качестве оружия, горючих материалов, веществ и изделий, использование которых может привести к задымлению или воспламенению, и т.п.)»^[71].

Приведенные решения КС РФ подтверждают несколько выводов.

Во-первых, Суду не следует заступаться за законодателя и ис­правлять огрехи последнего^[72]. КС РФ поступил с точностью до на­оборот: не признал ст. 212.1 УК РФ неконституционной и не пред­писал уголовному законодателю внести качественные коррективы, а лишь отметил, что тот «правомочен» модифицировать данный со­став^[73]. По меткому выражению А.В. Наумова, ««диагноз» болезни поставлен точно, а вот выписанное лекарство, как-то, мягко говоря, не впечатляет»^[74]. Кто знает, развивались бы события таким же об­разом, если бы КС РФ в 2017 г. признал норму не соответствующей основному закону и призвал бы законодателя пересмотреть свою позицию. В итоге Суд, однажды избрав участь «заместителя» за­конодателя, вынужден был и в дальнейшем продолжить работу по­следнего — конкретизировать вводимые оценочные категории, т.е. за­ниматься, в сущности, не свойственной органу конституционного нормоконтроля деятельностью^[75].

Во-вторых, одного лишь указания оценочных критериев зачастую оказывается недостаточно для правильного применения норм об от­ветственности^[76].

В-третьих, формалистский — несмотря на все усилия КС РФ — подход судов к ст. 212.1 УК РФ вновь ярко демонстрирует невысо­кий уровень правовой культуры и профессионализма отечественного правоприменителя, что в идеале, опять же, должно стимулировать законодателя к большей конкретизации.

1. Четвернин В.А. Институциональная теория права: основные положения // На­учные исследования лаборатории теории права НИУ ВШЭ. 2013. Вып. 13. № 1. С. 19. ↑

2. Кузнецова Н.Ф. Указ. соч. С. 133. ↑

3. Боровиков В.Б. Указ. соч. ↑

4. Следует, кроме того, отметить в качестве одной из наиболее прогрессивных раз­работок ст. 11 НК РФ, которая не только приводит ряд дефиниций, но и закрепляет порядок определения содержания используемых в налоговом законе понятий. Общее правило состоит в том, что термины, с которыми связаны такие понятия, обладают ав­тономным налогово-правовым значением (п. 1 и 2), которое может к тому же меняться в зависимости от конкретной главы Кодекса (п. 3); если же НК РФ не придает некото­рому термину специфическое значение, он понимается в том смысле, в каком использу­ется в соответствующих отраслях законодательства (п. 1). Тем самым НК РФ закрепляет так называемый принцип субсидиарности (см.: Демин А.В. Указ. соч. С. 235). Столь раз­витые дефинитивный аппарат и понятийная система могут служить эталоном для дру­гих публично-правовых кодексов. ↑

5. Абзацы пятый и шестой подп. 3 п. 106 ст. 1 Федерального закона от 9 июля 1999 г. № 154-ФЗ «О внесении изменений и дополнений в часть первую Налогового кодекса Российской Федерации». ↑

6. Также частично конкретизированы используемые в абзацах первом и третьем ст. 128 НК РФ понятия «уважительные причины» и «неправомерный отказ». В данном случае имеется неявная отсылка к п. 4 и 3 ст. 90 НК РФ, где содержание названных оценоч­ных категорий раскрывается соответственно либо путем явной бланкетной отсылки к нормам процессуального законодательства, либо посредством конкретизации в са­мой статье. Это в равной мере допустимый вариант детализации, хотя следует отме­тить, что в подобных случаях желательно указывать, в какой статье Кодекса раскрыва­ется содержание оценочной категории (т.е. предпочтительнее делать отсылку по воз­можности явной). ↑

7. Абзацы четвертый и пятый п. 3 описательно-мотивировочной части Определения КС РФ от 18 января 2001 г. № 6-О. ↑

8. Пункт 2 резолютивной части Определения КС РФ от 18 января 2001 г. № 6-О. ↑

9. В литературе есть и иное мнение (см.: Демин А.В. Указ. соч. С. 195—196). ↑

10. Пункт 201 ст. 1 Федерального закона от 8 декабря 2003 № 162-ФЗ «О внесении из­менений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации». ↑

11. Статья 4 Федерального закона от 24 июля 2007 г. № 211-ФЗ «О внесении изме­нений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с совершен­ствованием государственного управления в области противодействия экстремизму». ↑

12. Кибальник А. Борьба с экстремизмом и противоречивость уголовной политики // Уголовное право. 2008. № 2. С. 129. ↑

13. Хлебушкин А.Г. Установление признаков социальной группы при квалификации преступлений экстремистской направленности: теория и судебная практика // Уго­ловное право. 2013. № 6. С. 74—77; Шхагапсоев З.Л. Дефиниция социальной группы в преступлениях экстремистской направленности // Общество и право. 2011. № 5(37). С. 145-146; Султанов А. Неточный закон // эж-Юрист. 2013. № 19 (СПС «Консуль­тантПлюс»). Поэтому вызывает сомнение утверждение о наличии у термина «социаль­ная группа» некоего «общелитературного смысла» (см.: Нормы права: теоретико-пра­вовое исследование: Монография / Отв. ред. Т.В. Губаева, А.В. Краснов. С. 161 (автор гл. 8 — Т.В. Губаева)). ↑

14. Рассмотрение докладов, представленных государствами-участниками в соответ­ствии со статьей 40 Пакта: Заключительные замечания Комитета по правам человека (24 ноября 2009 г.) (CCPR/C/RUS/CO/6). П. 25. ↑

15. Определение КС РФ от 22 апреля 2010 г. № 564-О-О. ↑

16. Абзац второй п. 1 описательно-мотивировочной части Определения КС РФ от 22 апреля 2010 г. № 564-О-О. ↑

17. Абзац шестой п. 2 описательно-мотивировочной части Определения КС РФ от 27 июня 2017 г. № 1411-О; абзац шестой п. 2 описательно-мотивировочной части Определения КС РФ от 18 июля 2017 г. № 1502-О. ↑

18. Lanzetta v. New Jersey, 306 U.S. 451 (1939). ↑

19. Ibid., at 451. ↑

20. Ibid., at 453. ↑

21. Ibid., at 453-454. ↑

22. Ibid., at 458. ↑

23. Батанов А.Н. Понятие «социальная группа» и его уголовно-правовое значение // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и ис­кусствоведение. Вопросы теории и практики. 2012. № 10(24). Ч. 1. С. 29. ↑

24. Эксперт: Нам не хватает не ужесточения действующих статей, а исполнения уже существующего законодательства (21 мая 2007 г.). ↑

25. Алаторцев А.Ю. Правовая определенность уголовно-правового запрета: Дис. … канд. юрид. наук. С. 150. ↑

26. Приговор Октябрьского районного суда города Саратова от 27 февраля 2017 г. по делу № 1-28/2017. ↑

27. Приговор Сыктывкарского городского суда Республики Коми от 7 июля 2008 г. по делу № 1-396/08. ↑

28. Пункт 87 описательно-мотивировочной части Постановления ЕСПЧ от 28 августа 2018 г. по делу «Савва Терентьев (Savva Terentyev) против Российской Федерации» (жа­лоба № 10692/09). В то же время Суд отметил, что рассмотрение полиции как социаль­ной группы «не противоречит естественному значению слов» (п. 57). ↑

29. Федеральный закон от 27 декабря 2018 г. № 519-ФЗ «О внесении изменения в ста­тью 282 Уголовного кодекса Российской Федерации»; п. 5 Федерального закона от 27 де­кабря 2018 г. № 521-ФЗ «О внесении изменений в Кодекс Российской Федерации об ад­министративных правонарушениях». ↑

30. Пункт 2 постановления Пленума ВС РФ от 3 ноября 2016 г. № 41 «О внесении из­менений в постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 9 фев­раля 2012 года № 1 «О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о преступлениях террористической направленности» и от 28 июня 2011 года № 11 «О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленно­сти»»; постановление Пленума ВС РФ от 20 сентября 2018 г. № 32 «О внесении изме­нений в постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 28 июня 2011 года № 11 «О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремист­ской направленности»». ↑

31. Это лишний раз подтверждает тезис о недопустимости неограниченного делеги­рования функции по наполнению оценочных категорий содержанием в публичном — и особенно уголовном — праве. ↑

32. Кравченко М. Неправомерное применение антиэкстремистского законодательства в России в 2019 году (27 февраля 2020 г.). ↑

33. Алаторцев А.Ю. Правовая определенность уголовно-правового запрета: Дис. … канд. юрид. наук. С. 151, 153; Костылева О.В. Указ. соч.; см. также п. 40, 78 описатель­но-мотивировочной части Постановления ЕСПЧ от 28 августа 2018 г. по делу «Сав­ва Терентьев (Savva Terentyev) против Российской Федерации» (жалоба № 10692/09). ↑

34. Постановление Советского районного суда города Тулы от 27 марта 2013 г. по де­лу № 5-5/2013. ↑

35. См.: решение Тульского областного суда от 25 апреля 2013 г. по делу № 12-27; По­становление ВС РФ от 2 июля 2014 г. № 38-АД14-1. ↑

36. Пункт 10 ст. 4 Федерального закона от 24 июля 2007 г. № 211-ФЗ «О внесении из­менений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с совер­шенствованием государственного управления в области противодействия экстремизму». ↑

37. Примечательно, что и здесь ВС РФ не разъяснил, что же следует понимать под «социальной группой» (см. постановление Пленума ВС РФ от 15 ноября 2007 г. № 45 «О судебной практике по уголовным делам о хулиганстве и иных преступлениях, со­вершенных из хулиганских побуждений»). ↑

38. Подпункт «б» п. 1 ст. 1 Федерального закона от 3 апреля 2017 г. № 60-ФЗ «О вне­сении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и статью 151 Уголовно-­процессуального кодекса Российской Федерации». ↑

39. Колоколов Н. Хулиганство: апофеоз эволюции // эж-Юрист. 2014. № 33 (СПС «КонсультантПлюс»). ↑

40. Колоколов Н. Указ. соч. ↑

41. В разное время суть хулиганства также раскрывалась через такие признаки, как «озорные, бесцельные… действия», «буйство», «бесчинство» и пр. (см. там же). ↑

42. Там же. ↑

43. Иванцова Н. Перспектива хулиганства — его декриминализация // Законность. 2004. № 11 (СПС «КонсультантПлюс»). ↑

44. Тем не менее КС РФ, как уже отмечалось, не видит в ст. 213 УК РФ неконститу­ционной неопределенности. (см. абзац второй п. 2.3 описательно-мотивировочной ча­сти Определения КС РФ от 25 сентября 2014 г. № 1873-О). ↑

45. Пункт 137 ст. 1 Федерального закона от 8 декабря 2003 г. № 162-ФЗ «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации». ↑

46. Впрочем, и этот шаг некоторые исследователи оценивают как недостаточный и настаивают на полной декриминализации хулиганства (см.: Иванцова Н. Указ. соч.). ↑

47. Появление «экстремистского» хулиганства незамедлительно повлекло за собой критику законодателя со стороны научного сообщества, в том числе за объединение в одном составе двух совершенно различных мотивов и превращение его в еще более «резиновый» (см., например: Кибальник А., Соломоненко И. «Экстремистское» хулиган­ство — нонсенс уголовного закона // Законность. 2008. № 4. С. 21—23; Волженкин Б. Хулиганство // Уголовное право. 2007. № 5 (СПС «КонсультантПлюс»)). ↑

48. ЕСПЧ присудил компенсацию Pussy Riot. Будет ли пересмотрен приговор? (17 июля 2018 г.). Как уже упоминалось, данное дело «добралось» до ЕСПЧ, и Суд почти единогласно признал нарушение РФ права на свободу выражения мнения (см. п. 260—269 описательно-мотивировочной части, п. 6 резолютивной части Постановления ЕСПЧ от 17 июля 2018 г. по делу «Мария Алехина (Mariya Alekhina) и другие против Россий­ской Федерации» (жалоба № 38004/12)). ↑

49. Блогеру грозит до 7 лет за пранк о коронавирусе в московском метро (17 февраля 2020 г.); Вирусный юмор: тюремный срок за шутки (14 апреля 2020 г.). ↑

50. Абзац второй п. 1 постановления Пленума ВС РФ от 15 ноября 2007 г. № 45 «О су­дебной практике по уголовным делам о хулиганстве и иных преступлениях, совершен­ных из хулиганских побуждений». ↑

51. Следует отметить, что совершенно непонятны мотивы законодателя: в 2011 г., как отмечалось, ст. 130 («Оскорбление») была декриминализована, однако уже в 2013 г. состав преступления, предусмотренного ст. 148 УК РФ, стал включать в себя признак «в целях оскорбления религиозных чувств верующих». Состав этот подвергся карди­нальным изменениям, и теперь наряду с таким деянием, как «[незаконное воспрепят­ствование деятельности религиозных организаций или совершению религиозных об­рядов» (ныне ч. 3 ст. 148 УК РФ), воспрещает также «[п]убличные действия, выража­ющие явное неуважение к обществу и совершенные в целях оскорбления религиозных чувств верующих». См. ст. 1 Федерального закона от 29 июня 2013 г. № 136-ФЗ «О вне­сении изменений в статью 148 Уголовного кодекса Российской Федерации и отдельные законодательные акты Российской Федерации в целях противодействия оскорблению религиозных убеждений и чувств граждан». ↑

52. Показательно, что в постановлении Пленума по делам о преступлениях против конституционных прав и свобод человека и гражданина (гл. 19 УК РФ) ВС РФ решил вообще не затрагивать вопросы применения ст. 148 УК РФ, очевидно вызывающей за­труднения на практике (см. постановление Пленума ВС РФ от 25 декабря 2018 г. № 46 «О некоторых вопросах судебной практики по делам о преступлениях против консти­туционных прав и свобод человека и гражданина (статьи 137, 138, 138.1, 139, 144.1, 145, 145.1 Уголовного кодекса Российской Федерации)»). ↑

53. Дело «ловца покемонов» Руслана Соколовского (7 июля 2017 г.); Джанполадо- ва Н., Зыков А., Добрынин С. Осужден за отрицание Христа (17 мая 2017 г.). В отноше­нии Р. Соколовского тогдашний мэр Екатеринбурга Евгений Ройзман среди прочего отметил: «Это дикость. Парень, конечно, провоцировал, но нельзя арестовывать чело­века за идиотизм, невоспитанность и желание оттопыриться!» (Ройзман призвал патри­арха вступиться за ловца покемонов (3 сентября 2016 г.)). ↑

54. Кассационное определение Судебной коллегии по уголовным делам ВС РФ от 12 сентября 2018 г. № 16-УДП18-17; Апелляционное определение Судебной колле­гии по уголовным делам ВС РФ от 5 июня 2019 г. № 16-АПУ19-5; см. также: Вынесен приговор по делу о статуе «Родина-мать зовет!» в зеленке (14 марта 2019 г.). ↑

55. Постановление Суда Ханты-Мансийского автономного округа — Югры от 19 ян­варя 2018 г. по делу № 4А-36/2018 (СПС «КонсультантПлюс»). ↑

56. Постановление Пермского краевого суда от 23 мая 2019 г. по делу № 44а-603/2019 (СПС «КонсультантПлюс»). Есть, впрочем, и более вдумчивые суды. Например, в одном из дел прямо указывалось: «Выражение П.И. нецензурной бранью само по себе не обра­зует состав мелкого хулиганства» (решение Самарского областного суда от 17 мая 2016 г. № 12-167/2016 (СПС «КонсультантПлюс»)). ↑

57. Как представляется, абсолютно прав Н.А. Власенко, когда критикует введение уголовной ответственности за «оскорбление чувств верующих» и «реабилитацию нациз­ма» как непомерное вторжение права в область морали: «Попытки превратить правовые механизмы в средство устранения нравственных «прорех» в обществе бесперспектив­ны и социально вредны…», а «[п]олитика запугивания устойчиво формирует у населе­ния нигилистическое отношение к правовым ценностям…» (Власенко Н.А. Разумность и определенность в правовом регулировании: Монография. С. 21—22). Впрочем, о до­пустимости подобных уголовно-правовых запретов (в частности, ст. 354.1 УК РФ) рос­сийские парламентарии, как видно, не задумываются (см.: Костылева О.В. Указ. соч.). ↑

58. Так, например, авторы монографии, посвященной вопросам криминализации, отмечают, что последняя не должна нарушать «традиционные представления о преде­лах вмешательства права в жизнь людей», иначе уголовное право утратит свои регуля­тивные свойства, а заодно и авторитет (см.: Криминализация и декриминализация как формы преобразования уголовного законодательства: Монография / Отв. ред. В.П. Ка- шепов (автор § 2 гл. 3 — Н.М. Хромова) (СПС «КонсультантПлюс»)). По поводу же ис­пользуемых в диспозиции ст. 213 УК РФ оценочных категорий Н. Иванцова совершенно верно указывает: «…уголовный закон — не самое удачное средство борьбы с бескульту­рьем, хамством, наглостью. Одно дело [—] охарактеризовать человека с помощью оце­ночных признаков, другое дело — оценить его поведение с помощью этих признаков» (Иванцова Н. Указ. соч.). ↑

59. Султанов А.Р. Европейские правовые стандарты, уроки истории и правоприме­нительная практика. С. 149—150. ↑

60. Иванцова Н. Указ. соч. ↑

61. Например, секция 3 ст. 45 титула 35 Кодекса штата Индиана (Indiana Code) за­крепляет состав, идентичный по наименованию отечественному «хулиганству» («disor­derly conduct»), но при этом устанавливает ответственность лишь за три деяния: участие в драке (fighting) или «бурном поведении» («tumultuous conduct») (данный оценочный признак дефинируется в секции 1 той же статьи); неразумный шум, не прекращаемый после соответствующей просьбы; срыв законного публичного мероприятия (lawful as­sembly) (указанное понятие также отдельно раскрывается в секции 1). См. также ст. 293 УК КНР. Хотя п. 4 указанной статьи сформулирован достаточно широко, это тем не ме­нее еще один пример криминализации хулиганства посредством установления конкрет­ных видов уголовно наказуемых деяний. ↑

62. Пункт 1 резолютивной части Постановления КС РФ от 10 февраля 2017 г. № 2-П. ↑

63. См., например: Алаторцев А.Ю. Правовая определенность уголовно-правового за­прета: Дис. … канд. юрид. наук. С. 14-15, 91. ↑

64. Именно в силу этого обстоятельства введенные Судом оценочные категории от­дельно рассматриваются в настоящей работе. ↑

65. Абзац седьмой п. 5 описательно-мотивировочной части, абзац третий п. 1 резо­лютивной части Постановления КС РФ от 10 февраля 2017 г. № 2-П. ↑

66. На недопустимость формализма указывает и сам Суд (см. абзацы пятый и ше­стой п. 5 описательно-мотивировочной части Постановления КС РФ от 10 февраля 2017 г. № 2-П). ↑

67. Например, в одном из дел суд указал, что размещение в социальной сети «ВКон­такте» призывов к участию в незаконном публичном мероприятии «неизбежно повле­чет за собой вред общественному порядку, общественной безопасности, создание ре­альной угрозы причинения вреда здоровью граждан, имуществу физических и юриди­ческих лиц…» (приговор Октябрьского районного суда г. Архангельска от 27 сентября 2019 г. по делу № 1-292/2019). ↑

68. Определение КС РФ от 27 января 2020 г. № 7-О. ↑

69. Абзац второй п. 1.1 описательно-мотивировочной части Определения КС РФ от 27 января 2020 г. № 7-О. ↑

70. Абзац второй п. 2.1 описательно-мотивировочной части Определения КС РФ от 27 января 2020 г. № 7-О. ↑

71. Абзац четвертый п. 2.2 описательно-мотивировочной части Определения КС РФ от 27 января 2020 г. № 7-О. ↑

72. Впрочем, как отмечается в литературе, не только КС РФ склонен «уворачивать­ся» от признания норм неконституционными и «достраивать» ответственность. Так же порой поступает, например, и Федеральный конституционный суд ФРГ (см.: Алаторцев А.Ю. Проблема определенности уголовного закона в решениях Конституционного Суда России и Федерального конституционного суда Германии). ↑

73. Пункт 3 резолютивной части Постановления КС РФ от 10 февраля 2017 г. № 2-П. ↑

74. Наумов А.В. Конкретизация Конституционным Судом принципа законности Уго­ловного кодекса РФ // Уголовное право. 2018. № 1 (СПС «КонсультантПлюс»). ↑

75. Интересно также, как откровенное корректирующее правотворчество КС РФ в данном случае соотносится с принципом конституционной сдержанности, который, по мнению самого Суда, лежит в основе его деятельности (см., например, абзац третий п. 5.4 описательно-мотивировочной части Постановления КС РФ от 25 апреля 2018 г. № 17-П). ↑

76. О необходимости, как правило, дополнения характеристики иллюстрацией гово­рила еще Т.В. Кашанина (см.: Кашанина Т.В. Указ. соч. С. 15). ↑