По итогам настоящего исследования представляется возможным сделать следующие выводы.

1. Принцип правовой определенности включает в себя множество различных компонентов (элементов, следствий), однако каждый из них выполняет единую функцию — поддержания определенности правового статуса человека. Отсюда правовую определенность сле­дует понимать как универсальный принцип права, обеспечивающий ясность, стабильность и предсказуемость правового положения лич­ности. Цель данного принципа — достижение материальной опреде­ленности или же «правовой безопасности», т.е. определенности как состояния. Правовая определенность также может пониматься как фундаментальное субъективное право.

2. Каждый компонент правовой определенности играет значи­мую роль в выполнении функций данного принципа. Во-первых, это доступность законодательства и решений судов. Доступность зако­нодательства помимо соображений материальной определенности диктуется также необходимостью создания прочного фундамента для действия презумпции знания закона. Доступность судебных решений отчасти производна от доступности закона (судебное решение — «за­кон» для отдельного случая), а отчасти вытекает из права на справедли­вое судебное разбирательство. В России должный уровень доступности судебных актов не обеспечен.

3. Во-вторых, максима nullum crimen (poena) sine lege. Данные прин­ципы выступают некоей реитерацией требования качества закона при­менительно к уголовному праву. Впрочем, составная часть указанной максимы — запрет аналогии (lex stricta) — есть сугубо уголовно-право­вой принцип.

4. В-третьих, стабильность и последовательность законодатель­ства. В частности, недопустимы произвольные изменения норматив­ных актов, непредсказуемая законодательная политика. Российский законодатель не в полной мере осознает важность данного аспекта принципа правовой определенности: в нормативные акты вносятся частые и хаотичные поправки, порой носящие противоречивый ха­рактер; нормы права не опираются на стабильную правовую основу и включаются в не предназначенные для этого законы особого рода (о федеральном бюджете, о внесении изменений).

5. В-четвертых, защита правомерных ожиданий, формирующихся у лиц на основании закона. Данное требование понимается достаточно широко (недопустимость произвольного изменения органами власти ранее выраженной позиции, необходимость учета международных актов рекомендательного характера, так называемая «дедушкина» ого­ворка). КС РФ именует указанный элемент правовой определенности «принципом поддержания доверия граждан к закону» (хотя последний может пониматься более широко).

6. В-пятых, недопустимость обратной силы закона. Регулирование прошлого оправдывает лишь идея защиты граждан как слабой стороны в публичных (но не в частных) правоотношениях. Обратная сила про­цессуального закона недопустима, поскольку к нему неприменимы категории «улучшающий» и «ухудшающий».

7. В-шестых, принцип res judicata, т.е. требование окончательности вступивших в силу судебных решений. Изъятия из данного принципа могут быть мыслимы лишь для исправления серьезнейших судебных ошибок. Требование res judicata активно используется российскими судами, правда, не всегда в соответствии с его истинным предназна­чением (отсюда отказы в передаче кассационных и надзорных жалоб со ссылкой на неопровержимость судебных актов).

8. Принцип правовой определенности не обладает раз и навсегда установленным числом компонентов; его содержание достаточно ши­роко. Следствием правовой определенности являются также, напри­мер, требование единства правоприменительной практики, максима non bis in idem и пр.

9. Принцип правовой определенности характеризуется наличием трех ключевых особенностей. Во-первых, неписаный характер. В пря­мом виде принцип правовой определенности не зафиксирован (яв­ляется принципом-идеей), хотя нормативно закреплены отдельные его элементы, и высказываются предложения «узаконить» данный принцип. Во-вторых, общеправовой характер. Придание отноше­ниям стабильности и предсказуемости — то, в чем состоит социаль­ная ценность права, поэтому исследуемый принцип присущ праву в целом. В-третьих, правовая определенность есть следствие прин­ципов верховенства права, правового государства и равенства. Уни­версальность постулата правовой определенности подкрепляется еще и тем обстоятельством, что он позиционируется как часть еще более фундаментальных принципов — верховенства права или же право­вого государства. Требование качества закона есть также логическое следствие равенства. Соотношение правовой определенности и спра­ведливости — более тонкий вопрос, потому что порой эти принципы могут входить в противоречие (аспект res judicata). Неопровержимость судебных решений и большинство иных проявлений правовой опре­деленности — требования неабсолютные (исключения: доступность законодательства, запрет аналогии в уголовном праве и принцип non bis in idem). Правовая определенность не страдает, кроме того, когда формальное ее нарушение тем не менее повышает уровень предостав­ляемых гарантий. Два других принципа, непосредственно связанных с правовой определенностью, — законности (дополняет исследуемый принцип) и уважения человеческого достоинства (является его «пра­родителем»).

10. Центральное для настоящей работы значение принципа право­вой определенности — требование качества закона. Вслед за ЕСПЧ, давно оперирующим критериями доступности и предсказуемости закона, КС РФ, впервые упомянувший названный принцип в 1995 г., постепенно выработал превеликое множество правовых позиций, по­священных как материальному, так и формальному аспектам требова­ния качества закона. Отсюда из принципа правовой определенности явствуют требования к юридической технике и языку нормативных актов. Кроме того, определенность закона — его имманентное свой­ство, а потому одной лишь неопределенности, по мнению КС РФ, достаточно для конституционной дисквалификации нормы. На этом же основывается американская доктрина void for vagueness. В то же время полная определенность недостижима и является идеалом, к которому необходимо стремиться. Наконец, о неопределенности иногда говорят в позитивном ключе — как о свойстве права наряду с определенностью.

11. Один из наиболее ярких и часто приводимых примеров «пози­тивной» неопределенности — так называемые оценочные категории (понятия, признаки). В России термин «оценочные понятия» был вве­ден в научный оборот еще в середине XX в. (хотя по сути об оценочных категориях рассуждали еще дореволюционные правоведы) и с тех пор не покидает научную мизансцену. За рубежом оценочные категории также известны, — правда, под несколько другими наименованиями (дискуссия «rules v. standards»).

12. С содержательной стороны оценочные категории отличаются тремя ключевыми особенностями. Во-первых, относительная опреде­ленность. Оценочные категории являют собой верх абстракции и обла­дают открытой структурой. Частичная законодательная конкретизация (посредством характеристики или же иллюстрации) при этом далеко не всегда приводит к утрате оценочными категориями оценочного характера. Во-вторых, постепенная конкретизация содержания. С этой точки зрения оценочные категории — средство делегирования право­творческой компетенции правоприменителю, который и наполняет их конкретным содержанием, что в конечном счете может позитивно сказаться на законодательстве. В-третьих, тесная связь с судейским усмотрением. Оценочные категории прямо выступают инструментом легитимации судейского усмотрения. Значительную роль в их при­менении играет правосознание правоприменителя. Таким образом, оценочные категории — это используемые в законодательстве относи­тельно определенные положения, содержание которых не разъяснено детально, но постепенно конкретизируется правоприменителем на ос­нове усмотрения при разрешении правовых споров, а также в рамках абстрактного правотворчества.

13. Обстоятельно исследованы в науке достоинства и недостатки оценочных категорий. К первым следует отнести придание праву гиб­кости и эластичности, способность восполнять возникающие пробелы, «экономить» законодательный материал; ко вторым — прежде всего риск «дискреционного произвола». Чрезмерно широкие оценочные категории, санкционирующие неограниченное усмотрение, кроме того, есть коррупциогенный фактор. Сильные и слабые стороны оце­ночных категорий (standards) могут также рассматриваться с позиций экономического анализа права в сопоставлении с формально-конкрет­ными средствами (rules): в частности, стандарты интуитивны и более просты в формулировании, однако требуют больших затрат для их применения.

14. Один из актуальных вопросов, связанных с оценочными катего­риями, — допустимые пределы их использования в законодательстве. В целом в литературе встречаются диаметрально противоположные воззрения на оценочные категории. Порой взгляды ученых чересчур радикальны, не учитывают отдельных нюансов. Подход КС РФ так­же является достаточно общим. Необходимо, однако, выявить более тонкий баланс формального и оценочного, установить критерии до­пустимости использования оценочных категорий в законодательстве.

15. Первый критерий — сфера регулирования. Большая предсказу­емость должна быть свойственна публичному праву, эластичность — праву частному. Особая потребность в определенности в публичном праве объясняется вертикальным характером публично-правовых отношений, в которых государство всегда выступает сильной, а ин­дивид — слабой стороной. В ряде отраслей публичного права требуется не просто повышенная, но максимальная определенность. Не­сомненно, это налоговое право, являющееся, в сущности, легальным ограничением права собственности. Другой пример — уголовное право. Данная отрасль, как и налоговое право, есть сплошное ограничение прав; представляет собой крайнее средство (ultima ratio) реагирования на поведение человека (и предполагает, соответственно, чрезвычайно тяжкие для личности последствия); обладает мощнейшим устраша­ющим эффектом, который при чрезмерной расплывчатости норм может перерасти в так называемый «эффект запугивания» («chilling effect») — ситуацию, при которой лицо вынуждено из-за боязни понести наказание отказываться в том числе и от правомерного поведения (что особенно опасно в случае с такими уязвимыми сферами, как свобода слова и собраний). Кроме того, велики издержки (социальные, эко­номические) наказания невиновных лиц. При этом уголовное право следует понимать широко — как «уголовную сферу» («criminal matter»). Смысл данной концепции, выработанной ЕСПЧ, заключается в том, что преступлениями являются не только прямо поименованные за­коном в таком качестве деяния, но и те деяния, которые по своей сути тяготеют к преступлениям. Отсюда повышенные требования к опре­деленности в уголовном праве распространяются в равной мере на ад­министративные и налоговые правонарушения. Проведенный анализ позволяет прийти к выводу о крайней нежелательности эксплуатации оценочных категорий публичным правом (притом что полностью из­бавиться от них тем не менее невозможно).

16. Иная картина характерна для частного права. Если уголовное право как ultima ratio стремится минимизировать свое воздействие, право частное, напротив, старается полно урегулировать обществен­ные отношения, будучи созданным для комфортного существования и взаимодействия людей. Однако многообразие жизни не позволяет сделать это, не прибегая к помощи оценочных категорий, позволя­ющих корректировать заведомо несовершенное законодательство. Если в уголовном праве в некотором смысле нет пробелов (запрет аналогии, принцип экономии уголовной репрессии), в гражданском праве жизненно необходим инструмент преодоления изъянов закона, и именно такую роль выполняют оценочные категории, легитимируя судебное правотворчество. Другая причина существования оценочных категорий в частном праве — диспозитивность и свобода договора: чрезмерная формализация способна лишь «задушить» договорную свободу сторон. Таким образом, оценочные категории свойственны прежде всего праву частному.

17. Второй критерий — обоснованность использования оценочных категорий. Как в публичном, так и в частном праве (в случае участия публично-властного субъекта в соответствующих отношениях) оценоч­ные категории допустимы для защиты частного субъекта как слабой стороны — вне зависимости от их конкретизированности. Примерами таких оценочных категорий в публичном праве являются малозначи­тельность, «иные» смягчающие обстоятельства и пр. В частном праве желательным было бы закрепление обтекаемой оценочной категории для целей придания перечню незаконных деяний правоохранительных органов и судов, за которые отвечает государство, открытого характера. Если назначение конкретного оценочного понятия состоит в защите слабой стороны, оно допустимо. Если нет, необходимо перейти к тре­тьему критерию.

18. Третий критерий — конкретизированность оценочных катего­рий. Поскольку для публичного права оценочные понятия суть ино­родный элемент, во всех случаях они — если только не направлены на защиту слабой стороны в публичных правоотношениях — подлежат законодательной конкретизации, будучи источником «отрицатель­ного усмотрения». Практика КС РФ знает много примеров, когда неконкретизированные оценочные категории (используемые, на­пример, в законодательстве о публичных мероприятиях, при установ­лении оснований изменения подсудности) приводили к достаточно пагубным последствиям. Особенно эти выводы важны для уголовной сферы, где основное бремя конкретизации оценочных категорий не может возлагаться на суды. Однако, несмотря на данные рассуж­дения, и ЕСПЧ, и КС РФ, сталкиваясь на практике с конкретными оценочными категориями, занимают довольно хитрую и изворот­ливую позицию, предоставляя судам чрезвычайно широкие полно­мочия по развитию уголовно-правовых норм. КС РФ, кроме того, зачастую апеллирует к «общепринятости» используемых понятий. Возможные возражения о том, что должным образом конкретизиро­вать оценочные категории зачастую невозможно, не могут быть при­няты, поскольку речь идет о необходимости хотя бы минимальной, а не абсолютной во всех случаях конкретизации, и соответствующие примеры имеются (например, конкретизация оценочных категорий с использованием слова «иные» в Римском статуте и Элементах пре­ступлений). Такой подход вполне понятен, поскольку логически оценочные категории мало чем отличаются от запрещенной в уго­ловном праве аналогии. Невозможность конкретизации ни в каком виде — повод отложить криминализацию или вовсе задуматься о ее целесообразности. Таким образом, в публичном праве неопределен­ным является понятие, которое не определено.

19. В частном праве конкретизация, наоборот, не является общим правилом и требуется лишь в некоторых ситуациях. Помимо случаев «вторжения» публично-властного субъекта в гражданское право, бо­лее высокий уровень конкретизации может быть востребован в целях борьбы со злоупотреблениями, которые возникают из-за широкой семантики правовых норм.

20. Субсидиарно законодателю также следует учитывать экстраправовые критерии (уровень правосознания, правовой культуры и профессио­нализм правоприменителя, доверие общества к судебной системе и пр.).

21. Способы конкретизации известны (характеристика и иллю­страция). Юридико-технические методы достаточно разнообразны. Например, в уголовном законе конкретизация оценочных категорий может обеспечиваться через примечания, посредством введения от­дельной статьи или же путем использования бланкетных диспозиций и отсылок к конкретизирующим подзаконным актам.

22. Бланкетные диспозиции уголовного закона составляют от­дельную проблему в тех случаях, когда они отсылают к нормам иной отраслевой принадлежности и последние содержат в себе неконкретизированные оценочные категории. По всей видимости, чуть ли не единственный вариант решения проблемы — автономное понима­ние (толкование) понятий.

23. Эксплуатация оценочных категорий в законодательстве должна быть более вдумчивой, их введению должен предшествовать кропот­ливый анализ. Желательно также единообразное понимание одних и тех же оценочных категорий в рамках одного нормативного акта.

24. Анализ использования законодателем конкретных оценочных категорий при конструировании составов правонарушений позволяет наиболее ярко проиллюстрировать соблюдение критерия конкретизированности. Глава 16 НК РФ в этом отношении может быть для за­конов, устанавливающих публично-правовую ответственность, неким образцом, поскольку она не оперирует значительным количеством оценочных категорий, а при их эксплуатации в ряде случаев раскры­вает их содержание («грубое нарушение правил учета доходов и (или) расходов и (или) объектов налогообложения»). В то же время есть и негативные примеры, признанные в том числе КС РФ («иное не­правильное исчисление налога или другие неправомерные действия»).

25. Рассмотрение оценочных категорий административно-деликт­ного и уголовного права не менее показательно. Наиболее яркий при­мер — «социальная группа». Такой оценочный признак первоначально отсутствовал в УК РФ и КоАП РФ, а его введение вызвало обоснован­ную критику, поскольку указанный социологический термин явно нуждается в законодательной детализации. Однако КС РФ не посчитал неконкретизированность в данном случае неконституционной неопре­деленностью. Впрочем, такой подход небесспорен в свете зарубежной практики, а также ввиду того, что его следствием является возбужде­ние уголовных и «административных» дел о возбуждении ненависти в отношении несуществующих или сомнительных социальных групп («представителей власти», «жидомасонов», «патриотов России» и пр.). Пленум ВС РФ последовательно уклоняется от дачи каких-либо разъ­яснений по данному вопросу. Соответственно, если оценочная кате­гория «социальная группа» и имеет право на существование, то только в конкретизированном виде.

26. Другой оценочный признак — «массовое распространение экс­тремистских материалов» — используется в КоАП РФ и тоже не кон­кретизирован. Такое регулирование — с учетом противоречивости порождаемой им практики и отсутствия существенных препятствий для надлежащей конкретизации — видится недопустимым.

27. Оценочные категории «грубое нарушение общественного по­рядка» и «явное неуважение к обществу» эксплуатируются КоАП РФ и УК РФ при описании признаков хулиганства и являются частью советского наследия. Отсутствие конкретизации здесь размывает гра­ницы законного, административно наказуемого и преступного, не по­зволяет должным образом индивидуализировать объект посягательства и пр. Однако, по всей видимости, надлежаще конкретизировать данные оценочные категории практически невозможно. Поэтому правильным решением было введение в УК РФ объективного признака — воору­женности. К сожалению, впоследствии уголовный законодатель уста­новил также ответственность за «экстремистское» и «транспортное» хулиганство, в результате чего пределы уголовно наказуемого вновь оказались размытыми. Разъяснения ВС РФ при этом не способны даже минимально сдержать судейский произвол, а к некоторым дру­гим составам, также использующим категорию «явное неуважение к обществу», указанные рекомендации неприменимы (хотя практика по данным статьям тоже довольно удручающая). Неопределенность названных оценочных категорий подтверждается еще и тем, что право­применитель зачастую старается избежать их детализации в решениях, зацепившись любой ценой за объективные критерии. Соответственно, если хулиганству и место в УК РФ, то лишь классическому — «вооруженному». Остальные же составы следует декриминализовать как знаменующие собой чрезмерное вторжение уголовного права в область морали. «Классическое» же хулиганство может быть по примеру от­дельных зарубежных государств сформулировано посредством закре­пления исчерпывающего перечня деяний.

28. Некоторые оценочные категории были введены не законодате­лем, но КС РФ, выступившим по сути в роли законодателя. Именно таков «бэкграунд» появления в уголовном праве категории «причине­ние либо реальная угроза причинения существенного вреда здоровью граждан…». В свое время КС РФ отказался признать неконституцион­ной откровенно слабо проработанную ст. 212.1 УК РФ и фактически «достроил» ответственность за законодателя. При этом Суд не про­иллюстрировал введенные им оценочные категории (что следовало сделать, если КС РФ решил встать на место законодателя), вследствие чего формалистский подход судов к их применению сломлен не был. Впоследствии уже в другом деле КС РФ исправил свою ошибку и рас­крыл содержание названных оценочных признаков. Данная ситуация позволяет сделать по меньшей мере три вывода: не следует снимать с законодателя ответственность за неконституционность уголовно­правовых норм; одного лишь введения оценочных категорий без их конкретизации недостаточно; последнее особенно актуально, учитывая стремление российского правоприменителя «до упора» придерживать­ся весьма формалистского подхода к применению уголовного закона.

* * *

В заключение отметим: не считаем, что уголовный законодатель (а точнее — законодатель в области уголовного права в широком смыс­ле) более «умен» и способен предвосхитить развитие жизни лучше, чем законодатель гражданский, и может без труда максимально конкре­тизировать вводимые оценочные категории. Это было бы достаточно глупым и наивным утверждением. На столь исчерпывающую дета­лизацию практически никогда никто не способен (по крайней мере ex ante). Но неужели не может законодатель — памятуя о мощнейшем карательном потенциале уголовной сферы — минимально пояснить свою мысль, дать хотя бы какой-то ориентир, который направил бы правоприменителя в нужное русло и ограничил бы в какой-то степени судейское усмотрение? Думается, все это в большинстве случаев за­конодатель может. Да только не делает.