Для целей исследования видовых особенностей злоупотреблений правом из системы основных прав и свобод в настоящем пособии выделены злоупотребления: 1) личные; 2) политические; 3) экономические; 4) правозащитные. В ряду злоупотреблений, связанных с конституционными обязанностями человека и гражданина, акцент делается на налоговой обязанности.

Права и свободы, называемые личными, характеризуют возможности непосредственные, обусловленные природой человека как личности, ценностями индивидуальной свободы и самоопределения. Однако в сфере права актуально лишь то, что имеет объективное, социальное значение. В связи с этим личные права и свободы исторически были заявлены как гражданские и политические, означающие необходимость публичного (государственного) признания и обеспечения человеческого достоинства, неприкосновенности личности, свободы слова, возможностей религиозного и общественно-политического выбора. Личные права и свободы и сегодня нельзя воспринимать как сугубо частные, приватные, актуальные только как элементы негативного статуса личности. Все они имеют определенную публичную составляющую, и пользование ими также сопряжено с определенными конституционными ограничениями, условиями, установками, включая принципиальное положение о недопустимости злоупотреблений присущими им возможностями.

Каждый, кто пользуется личной свободой, свободой мысли, слова, совести, информационно-коммуникационными правами человека (ч. 1 ст. 22, ст. 28, ч. 1, 4 ст. 29 Конституции РФ), имеет собственные убеждения о добре и зле, сущности человека и его назначении, государственном общежитии. Однако, как писал И. А. Ильин, взаимное уважение и доверие к человеку, которое лежит в основе всякого частного и публичного правоотношения, невозможно без духовного единения как признания духовного достоинства каждого. Эта аксиома права исключает высшее — конституционно-правовое — признание таких форм и требований личностного самовыражения, которые несовместимы с представлениями о духовности и нравственности.

К сожалению, в современном мире все более торжествуют именно бездуховные и безнравственные «идеалы» и практики. Кумирами молодежи становятся, например, геймеры. Прогресс компьютерных технологий нацелен на то, чтобы виртуальное «убийство» было неотличимо от реального. Также подспудно культивируется философия жизни как вечного праздника после мгновенного обогащения. Понимание сопряженных с этим угроз обусловило, например, установление серьезных ограничений азартных игр в России. Евросоюз идет дальше и заявляет о политике ограничения доступа несовершеннолетних к видеоиграм в салонах, одновременно призывая производителей и продавцов такой продукции выпустить этический кодекс.

Показательно, однако, и то, какое юридически подготовленное сопротивление встречают подобные меры. Так, на следующий день после вступления в силу ограничений азартных игр выяснилось, что многие игровые салоны и автоматы на месте и продолжают функционировать в «юридически модифицированной» статусной версии различных лотерей. Озадаченным проверяющим хозяева салонов со знанием дела объясняли, что та или иная внедренная у них схема «сравнительно честного» отъема денег у азартных граждан, оказывается, законом не запрещена. Между тем у представителей власти есть все основания квалифицировать такие акции как злоупотребления правом.

Со свободой и неприкосновенностью личности и частной жизни каждого (ч. 1 ст. 23 Конституции РФ) тесно связаны и злоупотребления правом в семейно-брачной жизни. Конституция РФ относит семью, материнство и детство к конституционным ценностям, устанавливает равные право и обязанность родителей заботиться о детях и воспитывать их, а также говорит о необходимости трудоспособных совершеннолетних детей заботиться о своих нетрудоспособных родителях (ст. 38). Из этих положений следуют принципы и ограничения регулирования семейно-брачных отношений, конституционные требования к надлежащему правопользованию в данной сфере, конкретизированные с учетом международных стандартов в Семейном кодексе РФ (далее — СК РФ).

Значительное число нормативных положений Кодекса связано с проблемой злоупотреблений родительскими правами, которые следует отнести к категории тяжких.’ Дети оказываются пострадавшими, поскольку чаще всего не могут самостоятельно оказать необходимое противодействие злонамеренным поступкам и требованиям родителей. Не случайно законодатель поставил злоупотребления родительскими правами в один ряд по степени их угроз для ребенка с физическим и психическим насилием над детьми и даже умышленными преступлениями против их жизни или здоровья (ст. 69 СК РФ). При этом злоупотребления правом и в данном случае не утрачивают сущностной и содержательной специфики как неправомерные (неконституционные).

Нормативная конкретизация того, что родительские права не могут осуществляться в противоречии с интересами детей (п. 1 ст. 65 СК РФ), не умаляет значимости иных конституционных критериев должного. Очевидно также, что конституционная категория «интересы детей» определяет вовсе не сиюминутные интересы конкретного ребенка. Равным образом применение положений, в которых говорится, например, об ответственности родителей за воспитание и развитие своих детей, обязанности заботы об их духовном и нравственном развитии, исключении из способов воспитания пренебрежительного по отношению к детям или унижающего их человеческое достоинство обращения, заведомо невозможно без конституционной интерпретации соответствующих оценочных категорий.

Конституционно недопустимы и злоупотребления правами опекунов и попечителей. Уже в римском праве недобросовестные опека и попечительство признавались бесчинством. Согласно современному российскому законодательству опекуны и попечители исполняют свои функции безвозмездно, на них распространяется презумпция добросовестности. Однако действительность дает немало примеров, когда граждане приобретают статус опекуна или попечителя и пользуются полученными вследствие зтого правами, руководствуясь отнюдь не конституционными соображениями.

Злоупотребления правом, разумеется, возможны и в брачных отношениях. Сам брак при определенных обстоятельствах может быть следствием злоупотребления правом. В связи с этим в СК РФ содержится ряд конкретизаций состояния и отношений добросовестности. Так, добросовестным признается супруг, заблуждавшийся, обманутый относительно таких обстоятельств заключения брака, которые позволяют заявлять исковые требования о признании его недействительным.

Возможности для злоупотреблений правом дает представление о браке как разновидности сделок. Чуждая российской традиции идея брачного контракта доходит до неконституционной артикуляции принципа эквивалентности к отношениям, которые по природе лишь отчасти могут пониматься как юридические. «В умелых руках» брачно-контрактные права становятся инструментом обеспечения интересов крайне эгоистического характера.

Наиболее часто, по-видимому, злоупотребляют личными правами и свободами, которые предложено называть соматическими. Во все времена некоторые люди полагали себя вправе распоряжаться собственной жизнью, здоровьем, телом как им заблагорассудится. Также всегда такие деяния, как, например, суицид, эвтаназия, невынужденный аборт, проституция, гомосексуальные практики, употребление наркотиков, осуждались духовно здоровым общественным сознанием, а зачастую и прямо запрещались законом. Сегодня ситуация изменилась и во многих государствах названные деяния признаны правомерными. Конституция РФ исключает возможность такого признания.

С позиций конституционного правопонимания беспринципное и безнравственное пользование соматическими возможностями является выраженным злоупотреблением правом. Однако российское гражданское законодательство в ряде случаев не учитывает этого обстоятельства, в частности в отношении специфических медицинских услуг, обеспечивающих возможности злоупотреблений соматическими правами, приравненными к правам потребителя. Среди подобных медицинских услуг в особом почете пластическая хирургия. Визуально стареть сегодня непрестижно и невыгодно. Между тем даже в Европе каждая 10-я пластическая операция заканчивается неудачей, и порядка 30—40% недовольных результатом пациентов идут на повторные и многократно повторяемые операции в надежде на вожделенное совершенство. Суды же обоснованно не принимают связанные с этим иски: вопрос о защите встает лишь там, где был нанесен ущерб здоровью.

Жизнь и здоровье человека безоговорочно являются конституционными ценностями (ст. 21, ч. 1 ст. 41, ч. 3 ст. 55 Конституции РФ). В связи с этим получило конституционное признание и право на охрану здоровья и медицинскую помощь (ч. 1 ст. 41). При этом каждый вправе добиваться любых не запрещенных законом возможностей укрепления своего здоровья, в том числе с помощью медицинских специалистов на платной основе. Однако конституционные медицинские услуги должны иметь сугубо лечебную (оздоровительную) направленность; их результат (эффект) должен выражаться в пользе для здоровья человека (профилактике, укреплении, восстановлении). Услугу по эстетической коррекции формы носа, губ, груди или иных органов и частей тела нельзя трактовать как медицинскую, если только речь не идет об устранении явного уродства в контексте профилактики и (или) лечения психических заболеваний, достоверно развившихся или могущих развиться на почве острой неудовлетворенности пациента своей внешностью.

Во всех остальных случаях обращения (просьбы) о проведении пластической операции надлежит квалифицировать как злоупотребление соматическими правами со всеми вытекающими из этого последствиями. Встречное (корреспондирующее) правопользование лиц, оказывающих такие услуги, также является неконституционным. Пользуясь правом на свободу предпринимательской деятельности, врачи ставят под угрозу ценность (благо) человеческого здоровья (любая операция есть разрушение природной целостности организма) и самой жизни пациента ради материальной (корыстной) заинтересованности.

С другой стороны, если дело касается подлинной (конституционной) медицинской помощи, необходимы дополнительные гарантии (ресурсы противодействия) от злоупотреблений правом со стороны лиц, оказывающих услуги за плату. Распространенной формой (способом) злоупотребления правом является, в частности, лицемерная практика платного консультирования, предварительного обследования больных, которых здесь лечить заведомо не собираются (ввиду, например, недостаточной квалификации либо отсутствия лицензии или необходимого оборудования), но не предупреждают об этом. Обследованного пациента просто направляют туда, где ему придется вновь пройти то же обследование в рамках действительно лечебного курса.

Современная наука сделала возможными фертилизацию (искусственное оплодотворение) in virto, суррогатное материнство, торговлю яйцеклетками, криоконсервацию спермы, генно-хромосомную комбинаторику, и поиски в этом направлении будут продолжаться вопреки любым доводам. Однако юридическое содействие практикам злоупотребления соматическими репродуктивными правами недопустимо. Помимо прочего оно ведет к легитимации абсурдных требований. Зарубежная практика уже знает примеры одиозных ситуаций в сфере алиментных отношений. Так, в Швеции и США судами были удовлетворены исковые требования лесбийских пар («семей») соответственно к донору спермы и к родственникам умершего донора о выплате алиментов на содержание детей, родившихся при участии доноров.

Особую конституционную проблему создают технические возможности использования отдельных органов, тканей, генов и даже композиционных элементов (частей) человеческого тела для донорской трансплантации. Говорить о безусловном нарушении права умершего человека на личную неприкосновенность (ч. 1 ст. 22 Конституции РФ) при этом нельзя. Определяющим фактором конституционной оценки здесь должны полагаться волеизъявление донора и достоверно выраженная воля покойного. В Российской Федерации законодательно закреплена презумпция согласия умершего человека на изъятие органов и (или) тканей для трансплантации. Конституционный Суд РФ признал ее конституционность. Между тем очевидна связь этого установления с угрозами таких уголовных преступлений, как продажа людей на органы. Нельзя исключить также случаи намеренно ложного (заинтересованного) или ошибочного установления смерти потенциального донора врачами. Кроме того, презумпция согласия провоцирует злоупотребления медицинскими работниками правом на нарушение телесной неприкосновенности умершего, пренебрежительное и циничное отношение к телу человека, что несовместимо с конституционным значением (ценностью) нравственности, а равно и с конституционным восприятием сущности и содержания права на достойную смерть.

Абсолютное зло стоит за научной идеей клонирования. Убедить в этом вряд ли получится, пока не проявятся пагубные последствия таких практик. Не случайно из развитых стран самым решительным противником клонирования выступает Германия, где национальное сознание хранит память об ужасах евгенистических экспериментов наци. Федеральный закон ФРГ о защите эмбрионов 1990 г. называет преступлением создание эмбриона, генетически идентичного другому эмбриону, происходящему от живого или мертвого лица. Соответствующая идея находит выражение в Дополнительном протоколе о запрете клонирования человека к Конвенции Совета Европы о правах человека и биомедицине 1997 г. (ст. 1). Запрет осуществления клонирования человека в качестве гарантии целостности личности устанавливает и Хартия основных прав Европейского Союза 2000 г. (ст. 3).

Подобные запреты могут быть эффективными только в контексте безоговорочного признания обязанностей человека. Как подчеркивал И. Кант, любое частное определение таких обязанностей возможно, только если мы прежде познаем субъект этого определения (человека) исходя из его действительной природы^[1]. Однако современные ученые-юристы расходятся в конечном счете в своих философских пристрастиях и мировоззренческих представлениях о мире и человеке. Поэтому здесь как минимум важно учитывать принципиальную несовместимость религиозного и контррелигиозного позиционирования.

1. См.: Кант И. Критика практического разума. С. 683. ↑