Актуальность проблемы злоупотребления правом, как и глобальный характер угроз, сопряженных с этим явлением, представляются безусловными.

С одной стороны, в тотальной унификации растущих потребностей ценность прав и свобод человека может быть девальвирована недобросовестным и безнравственным позиционированием их обладателей, не только не останавливающихся при достижении собственных целей перед необходимостью злоупотреблений правом, но и сознательно учитывающих этот ресурс легального самоопределения и самообеспечения (личного и корпоративного). Так обнаруживается «своеобразная трагикомедия правовой жизни: уродливое, извращенное правосознание остается правосознанием, но извращает свое содержание; оно обращается к идее права, но берет от нее лишь схему, пользуется ею по-своему, злоупотребляет ею и наполняет ее недостойным, извращенным содержанием»^[1].

С другой стороны, публично-властные злоупотребления правом способны превратить основные права и свободы в бессмысленные декларации, низвести идеал верховенства права до примитивного всевластия закона в лице его фактически господствующих уполномоченных представителей.

Публично-властные злоупотребления правом актуально соотнесены с конституционно необходимой правоприменительной дискрецией. У применяющих право представителей публичной власти должна быть определенная свобода усмотрений, но пользоваться этой свободой они могут только конституционно взвешенным образом. В контексте некоторых эпохальных угроз даже сугубо умозрительное утверждение моделей такого надлежащего поведения выглядит маловероятным. Например, все чаще признают, что при определенных обстоятельствах невозможно исключить практику ведения допросов подозреваемых и обвиняемых в терроризме с применением мер физического или психологического насилия или оперативного сканирования информации частного характера, невидимого контроля за жизнью значительного круга лиц. Таким образом, меры, защищающие личные права и свободы, одновременно их подрывают.

Наряду с этим злоупотребления правом часто обусловлены самыми примитивными, утилитарными потребностями и устремлениями, которые все более утверждаются в качестве фактически конституционных. Например, коррупция процветает в конечном счете потому, что «откат» (часть денег, которые надо вернуть чиновнику) в российском бизнесе уже является планируемой величиной. На уровне общественного правосознания взятки приобретают характер взаимовыгодной сделки: именно они обеспечивают быстрое и качественное выполнение публичной функции. В нынешней системе ценностей делать это не стыдно, торжествует воинствующая бессовестность^[2]. Президент РФ Д. А. Медведев публично признает, что должности в России покупаются и продаются, а достоинствами чиновников стали не знания и умения, а знакомство «с кем надо» и личная преданность начальству^[3].

В идеальной конституционно-правовой системе злоупотребления правом были бы невозможны. Идеалы, как известно, часто недостижимы, но они дают необходимые критерии и ориентиры для выработки решений и движения вперед. Для стратегической цели последовательного противодействия (если не социально-культурного противостояния) всеобъемлющей тенденции роста правовых злоупотреблений необходимо признать контекстуальную (национально-конституционную) однородность и системное единство конституционных принципов и ценностей, последовательно добиваясь укоренения таких представлений в народном правосознании. И сделать это необходимо, пока актуальность последствий, сопряженных с возведением идеи «содержательно беспринципного равенства» в канон «цивилизованного» (бездуховно-толерантного) сосуществования, еще не вполне раскрыта, пока идеалы добра и справедливости не вытеснены окончательно стремлением к безответственному благополучию. А это неизбежно там, где, как учит православная церковь, попрана данная богом мораль и разрушаются нравственные основы жизни.

Современное право как воплощение идеологемы высшей ценности человека, его прав и свобод может быть признано уникальным достижением цивилизации и универсальным принципом жизни. Однако оно не является ценностью «в себе» и не имеет собственных целей. Право должно служить не закону и даже не законным интересам отдельных лиц. Закон — это всего лишь форма, в которую по мере необходимости облекается право, а субъективные (казуальные) права нельзя воспринимать как явления корпускулярного или квантового порядка: автономной правовой реальности не существует. Право призвано служить подлинно конституционным ценностям и целям: справедливости, нравственности, честности, общему благу — всему, что совокупно и определяется понятием добра в его конституционно-правовом значении. Поэтому право — насколько это в его силах — должно актуально противостоять утверждению и торжеству зла в человеческих отношениях.

1. Ильин И. А. Теория права и государства / Под ред. и с предисл. В. А. Томсинова. М., 2003. С. 163. ↑

2. См.: Чиновников — под прозрачный колпак! // Аргументы и факты. 2008. № 31. ↑

3. Там же. ↑