В Конституции РФ перечислен ряд основных правозащитных полномочий личности. К ним отнесены: права каждого на государственную защиту и самозащиту прав и свобод человека и гражданина; право каждого на судебную защиту прав и свобод и его непосредственно конституционные конкретизации; право на международно-правовую защиту прав и свобод; право каждого на квалифицированную юридическую помощь; конституционные права лиц, обвиняемых в совершении преступления; конституционные права превентивно задержанных лиц (ст. 45—54 Конституции РФ).

Вопрос о злоупотреблениях конституционно гарантируемым правом каждого на судебную защиту его прав и свобод (ч. 1 ст. 46 Конституции РФ) в последние годы постоянно находится в центре внимания ученых — специалистов гражданского и арбитражного процесса. Однако и здесь говорить о существенных достижениях не приходится.

Таких исследователей нередко подводит отраслевой стереотип сосуществования субъективных прав на иск в материальном и процессуальном смыслах. Представление это, изначально сугубо спекулятивное, для теории современного права утрачивает практическую актуальность. Понятно, что до вступления в силу соответствующего судебного решения субъективное материальное право кого- либо на определенный предмет (благо) существует только как субъективное представление требующего, нуждающееся в официальном публично-правовом признании.

Судебное установление достоверности такого представления, т. е. признания права, есть по сути универсальный компонент любого способа судебной защиты субъективных прав конкретных лиц. Полагать же, что право на иск в материальном смысле существует до его судебного признания, можно только условно, поскольку нет еще адекватных юридических средств, развитого юридического языка, необходимого для выражения сути соответствующего явления. Однако после и в силу утверждения представлений о существовании неотчуждаемых прав и свобод у каждого человека и гражданина, включающих особое универсальное право на гарантированную судебную защиту таких прав и свобод личности, следует уже правильно и недвусмысленно описывать ситуации, возникающие при обращении лиц в суд за защитой своих субъективных прав и свобод, и при их защите правосудием. Каждый теперь действительно может заявлять исковые требования, полагая, что нарушены принадлежащие ему субъективные права, поскольку тем самым он пользуется своим конституционным правом на судебную защиту, включающим и право на доступ к правосудию. (Последняя составляющая особо оговорена и гарантирована ст. 52 Конституции РФ для лиц, потерпевших от преступлений и злоупотреблений властью.)

Устанавливая в процессе судебного разбирательства факт наличия у заявителя определенного материального субъективного права и его нарушения, суд принимает меры к защите данного конкретного права. Тем самым суд обеспечивает заявителю возможность беспрепятственно пользоваться тем основным материальным правом, содержательной конкретизацией которого является признанное субъективное право. В результате исчезает необходимость в спекулятивных представлениях о том, что у лица может быть некое субъективное право (как право на иск в материальном смысле), которое в момент вступления в силу отрицательного судебного решения должно не просто «исчезнуть», а оказаться «никогда не существовавшим».

Вместе с тем становится ясно, что правом на обращение в суд за защитой своих прав и свобод можно попытаться злоупотребить, как и всяким основным полномочием. Однако такие злоупотребления, включая злоупотребления правом на подачу иска (о чем говорят чаще всего), актуальны и могут быть поняты исключительно в конституционно-процессуальном смысле как конкретизированные способы злоупотреблений правом на доступ к правосудию (нельзя злоупотребить правом на иск в материальном смысле). Предупредить подобные злоупотребления правом, как правило, нельзя, поскольку никому не может быть отказано в судебной защите его прав и свобод. Однако некоторые из соответствующих обращений не только не имеют правозащитной цели и не отмечены «интересом к судебной защите» (подобное может установить только суд), но и выражают направленность действий заявителя против институциональной ценности самого правосудия как гаранта конституционного правопорядка, демократического мира и согласия. Единственным по сути и достаточным критерием (признаком) таких процессуальных злоупотреблений выступает недобросовестное продолжение требований судебной защиты по тем же основаниям, которые уже были предметом рассмотрения на всех уровнях судебной системы и отвергнуты как несостоятельные в итоговом правосудном акте. Суды вправе и должны отказывать в приеме подобных недобросовестных заявлений и жалоб, хотя бы заявитель и был конституционно безосновательно убежден в несправедливости и «фиктивности» свершившегося правосудия.

Одновременно важно учитывать, что конституционное право на обращение в суд хотя и является особой гарантией многих других основных прав и свобод человека, но само по себе их не защищает и не обеспечивает: это задачи правосудия. Конституционное право на судебную защиту включает и право на надлежащий суд (на процесс, правосудие). Причем, если доводы истца преюдициальным образом не опровергнуты, отказать в рассмотрении даже «сомнительных» материальных требований нельзя в силу презумпции добросовестности правопользования. Только рассмотрев дело по существу и установив, что имело место злоупотребление правами, которые истец просит признать и защитить, суд отказывает в таком обеспечении, тем самым одновременно обеспечивая конституционные права контрагента недобросовестного правопользователя и (или) защиту публичных интересов. С лица, заведомо заявившего необоснованный иск (т. е. уже злоупотребившего процессуальным правом), могут быть взысканы судебные расходы, даже если оно освобождено от их уплаты. Заявление же иска без повода является неосновательным (бесправным) использованием средств судебной защиты; в отношении такого иска следует предусмотреть адекватные компенсационные меры реагирования.

Добросовестное (а порой и недобросовестное) обращение за судебной защитой открывает возможности для процессуальных злоупотреблений правом при осуществлении правосудия. Такие статусные возможности могут быть соотнесены со всеми процессуальными правами, которые в соответствии с процессуальным законодательством существуют у истца, а также у других участников любых предусмотренных Конституцией РФ (ч. 2 ст. 118) видов судопроизводства. Поэтому стремление назвать все виды процессуальных злоупотреблений правом, а также подчеркнуть существенное своеобразие в этом отношении гражданского или арбитражного процессов — заведомо бесперспективно и бесплодно.

Современная судебная практика отмечена угрожающим ростом процессуальных злоупотреблений правом. И Россия в этом отношении не исключение. Аналогичные тенденции отмечаются во всем цивилизованном мире. В связи с этим актуализируются поиски новых средств усовершенствования механизмов противодействия таким злоупотреблениям. Например, в Германии, где, как и в России, гражданское процессуальное право исторически опиралось на догматику позитивистского толка, все более признается значение судебного усмотрения, экстраполяции принципа справедливости на конкретные обстоятельства дела. Принцип же добросовестности определил общий предел осуществления субъективных процессуальных прав (§ 242 Гражданского процессуального кодекса Германии).

Действительно, обязанность добросовестного осуществления процессуальных прав является актуальной конкретизацией обшей конституционной обязанности добросовестного правопользования и правоприменения. Такая обязанность лежит на всех участниках процесса (и на судье). Это признавала и наука советского права. Вместе с тем добросовестность не равнозначна правдивости. Поэтому к предложению законодательно установить для сторон в гражданском и арбитражном процессе обязанность давать объяснения объективно и в полном объеме следует подходить крайне осторожно. Для дел, имеющих преимущественно частноправовое значение, такое предложение неадекватно.

Из предложенных в литературе критериев классификации процессуальных злоупотреблений правом наиболее продуктивным представляется целевой признак. Однако и в этом случае часто доходят до необоснованных обобщений или, напротив, конкретизаций, например в отношении так называемых сутяжников. Объективная цель сутяжничества (тяжба ради тяжбы) не позволяет априори утверждать ее неконституционность. Сутяжникам всегда субъективно важно получить судебное подтверждение собственной правоты, хотя бы и по надуманному или крайне малозначительному вопросу. И далеко не всегда эти люди стремятся наказать и унизить контрагента. В процессуальной сфере, как и повсюду, цель причинения вреда (шиканозная мотивация) только иногда и отчасти характеризует намерения субъекта злоупотребления правом. Действительно актуально здесь выраженное стремление к неконституционному (неправомерному) приобретению или сохранению ненадлежащим образом приобретенных благ (выгод, преимуществ), удовлетворение неконституционных интересов. Именно ради этого инициируются так называемые симулятивные процессы, да и становятся они таковыми лишь по мере развития во времени вследствие злоупотребления их участниками (а не только истцом) своими процессуальными правами.

Равным образом нельзя считать, что лицо злоупотребляет процессуальными правами, если его действия (требования) объективно противоречат конституционным целям правильного и скорого правосудия (разрешения дела). В любом случае следует дать конституционную оценку заявляемым намерениям субъекта и соизмерить его конституционные интересы с ценностью целей надлежащего (справедливого) правосудия, а также с конституционными интересами и целями процессуальных контрагентов. Судья призван последовательно, применительно к конкретной ситуации выверять баланс актуально конкурирующих интересов и ценностей.

При применении процессуального законодательства судье важно также последовательно разграничивать злоупотребления правом и процессуальные нарушения. Нормы, конструирующие содержательно определенные запреты и ограничения, к злоупотреблениям правом не относятся. Однако норма права и нормативное положение не одно и то же, и законодатель не всегда помогает правоприменителю в правильном восприятии смысла установленного.

Например, в ч. 2 ст. 111 Арбитражного процессуального кодекса РФ (далее — АПК РФ) законодатель уравнял для участников арбитражного процесса — в части отнесения на них всех судебных расходов — возможные неблагоприятные последствия злоупотреблений процессуальными правами и невыполнения процессуальных обязанностей. Это не означает, однако, что тем самым он принципиально уравнял злоупотребления процессуальными правами, невыполнение процессуальных обязанностей (процессуальное правонарушение) и недобросовестное исполнение процессуальных обязанностей (форма процессуального злоупотребления правом). Для злоупотреблений правом в любом случае сохраняют актуальность нацеливающие на противодействие им конституционные по сути установления. В частности, общая оговорка о необходимости добросовестного пользования лицами, участвующими в деле, своими процессуальными правами (ч. 2 ст. 41 АПК РФ) выступает как конкретизация конституционного принципа применительно к тому, что правообладатели должны делать, но не обязаны. Установленная законодателем возможность применения к лицу, злоупотреблявшему в ходе процесса своими процессуальными правами, неблагоприятных ретроспективных мер воздействия не означает, что судьи не должны противодействовать таким злоупотреблениям в ходе процесса, дожидаясь момента принятия судебного акта, которым заканчивается рассмотрение дела по существу.

Процессуальные злоупотребления правом могут быть и средством уклонения от юридической ответственности за правонарушения. Например, согласно ст. 4.5 КоАП РФ давность привлечения к административной ответственности составляет всего два месяца и постановление по делу об административном правонарушении не может быть вынесено позднее этого срока. Отсюда — различные способы затянуть разбирательство: сомнительные больничные листы, инициирование служебной командировки и т. д. Популярность таких способов побуждает судебную практику (мировых судей) квалифицировать подобное поведение как недобросовестное (злоупотребление правом) и рассматривать дела заочно. Соответствующие решения весьма часто обжалуются, в том числе со ссылками на нарушение мировым судьей ст. 24.4 КоАП РФ. Однако, устанавливая столь краткий срок, законодатель должен был считать, что в данной ситуации принцип (требование) добросовестного участия привлекаемого к административной ответственности лица в производстве по делам об административных правонарушениях имеет приоритет по отношению к обшей презумпции добросовестности правообладателей.