В период государственно-монополистического капитализма, который по сравнению с эпохой свободной конкуренции характеризуется поворотом к реакции, основу буржуазного мышления по поводу прав человека и гражданина составляют индивидуалистические теории^[1]. По мнению Стюарта А. Шайнголда, господствующее в США понятие прав человека все еще основано на вере в индивидуализм, частную собственность, товарное хозяйство и «минимальное государство». Откровенно классовую позицию по отношению к правам человека и гражданина занимает Р. Флэтман, считающий право частной собственности основным институтом, на котором строится «демократическая концепция» прав человека, и правом, необходимым для обеспечения остальных прав и свобод^[2].

Реалистически мыслящий британский конституционалист Д. Маршалл признает кризис современных западных концепций гражданских прав, усматривая его причину в индивидуализме как отправном пункте этих концепций. При таком подходе старания обеспечить экономическое равенство ограничены либеральным пониманием личной свободы^[3]. Противоречивость современных индивидуалистических концепций гражданских прав в условиях капиталистического общества отмечают также Роберт Даль^[4] и Карл Дойч^[5].

Если в домонополистический период индивидуалистические концепции в какой-то мере соответствовали действительности как адекватное средство политического, экономического и личного самовыражения представителей класса буржуазии, то для широких масс населения они и тогда оставались иллюзией. Ее окончательно разрушила реальность государственно-монополистического капитализма, сконцентрировавшего политическую и государственную власть в руках небольшой группы монополистов.

Современные концепции прав человека и гражданина отражают это положение, однако в весьма искаженном виде. Так, Д. Хэпман критикует либеральное понимание естественных прав^[6] с точки зрения потребностей современной буржуазной государственности. Р. Глауд выступает с критикой самого понятия прав человека, по его мнению, путаного, неясного, неточного преемника понятия естественных прав^[7]. Подобно Иеремии Бентаму, он отвергает как «ораторскую бессмыслицу» естественные права, которые, по его мнению, «не что иное, как моральные принципы. Подобной трактовки естественных прав придерживается А. Молден^[8]. По мнению А. Милиа, господствующая социальная мораль определяется правящей группировкой. Ее принципы не могут, по его утверждению, всегда приниматься обществом в целом. Решающим является то, что доминирует в данном обществе, ибо правящая группировка обладает достаточными силами, чтобы подавить оппозицию со стороны некоторых слоев населения. Милн понимает естественное право как моральное право изменять совокупность принципов, выражающих волю и интересы господствующей в государстве группировки^[9]. Такая теоретическая конструкция целиком служит апологетике современной действительности капиталистических стран, где узкая группа монополистической буржуазии присвоила себе право формулировать основные принципы поведения общества. А. Мелден, подобно Милну, определяя понятие естественных прав, ратует за моральный консерватизм, который препятствует революционным переворотам в обществе^[10]. Таким образом, речь идет не только о признании правящей группировки (монополистической буржуазии) творцом морально-естественного права, рассматриваемого в качестве критерия оценки позитивного права, но, более того, о консервативной трактовке этого критерия.

В понимании М. Крэнстона права человека (которые он, как и Милн, называет моральными правами) являются всего лишь моральными требованиями, обращенными к государству^[11]. Таким образом, автор вообще отрицает значение закрепленных в конституции основных прав как общепризнанных принципов ограничения государственной власти. Взгляды Крэнстона и Милна контрастируют с концепцией западногерманского конституционалиста Т. Маунца, согласно которой основные права не формируются государством, не подлежат его признанию, ограничению или отмене. Ими может распоряжаться только личность, которой они суверенно принадлежат^[12]. В данном случае нет необходимости более подробно анализировать идеалистическое понятие основных прав, данное Т. Маунцем. Сравнение приведенных концепций показывает, как буржуазные теоретики, задающие тон в исследовании института прав человека и гражданских прав, стремясь наилучшим образом удовлетворить интересы правящих кругов, отходят от преобладавшего до недавнего времени «возрождения» естественного права.

Явно отличается как от нового буржуазного понимания моральных прав, так и от концепции естественного права в традиционном и обновленном понимании, экзистенциалистская концепция прав человека и гражданина, распространенная главным образом во французской политологии. В основе концепции — идеалистическая абсолютизация свободы человека и положения личности в обществе и государстве^[13]. А. Ориу выдвигает, например, понятие суверенитета личности (на основе абсолютной автономии человека в обществе и государстве), которое призвано как бы уравновешивать суверенитет государства^[14]. Экзистенционалистскис концепции близки к другим буржуазным теориям прав человека и гражданина тем, что, говоря о положении личности в обществе, они также исходят из идеи индивидуализма.

В западной литературе имеются разные систематизации и классификации гражданских прав и свобод. Наиболее распространенная трехзвенная классификация^[15].

1. Личные права и свободы, к которым относят в первую очередь неприкосновенность личности, жилища и переписки, гарантии против незаконного ареста, свободу выбора местожительства, свободу вероисповедания и право частной собственности. Многие буржуазные теоретики включают сюда свободу убеждений как основной субстрат группы политических прав и свобод (т. е. свободы слова, печати, собраний, объединений и т. п.). Некоторые теоретики, следуя историческим декларациям прав и свобод эпохи раннего капитализма, относят к личным правам право на жизнь, свободу, равенство и обеспечение человеческого достоинства. Однако большинство авторов считают, в духе доктрины естественного права, что эти принципы являются основой всей системы прав человека и гражданина. В целом можно сказать, что уже само место, отводимое личным правам этой классификацией, свидетельствует о буржуазно-индивидуалистическом понимании прав человека и гражданина.

2. Политические права и свободы составляют вторую группу так называемого традиционного каталога прав человека и гражданина. Сюда относятся прежде всего свободы слова, печати, распространения информации, собраний и объединений, избирательное право.

3. В последнюю группу входят социальные, экономические и культурные права: свобода труда, право на труд, объединение в профессиональные союзы, социальное обеспечение, образование, охрана здоровья и др. Однако многие буржуазные теоретики до сих пор не признают социальные, экономические и культурные права частью каталога гражданских прав и рассматривают их только в качестве программных постулатов, гарантирование которых в условиях «свободного» государства невозможно.

В связи с этим необходимо указать на тот факт, что буржуазное разделение основных гражданских прав на личные, политические, социальные, экономические и культурные является формальным, вспомогательным. Вместе с тем оно отличает современное буржуазное понимание гражданских прав от традиционного буржуазного кодекса эпохи свободной конкуренции.

Четкое распределение конкретных прав по разделам рассмотренной классификации наталкивается на трудности. Так, право на забастовку содержит элементы как политического, так и социального права. То же относится к конституционному принципу равенства. Новейшие буржуазные конституции смягчают трактовку права собственности как сугубо личного права, наделяя его социальной функцией. Но отнести его на этом основании к социальным правам значит глубоко деформировать всю сферу указанных прав. Право равного участия всех граждан на занятие общественных должностей, квалифицируе92.

мое, как правило, в качестве права личного, также можно вполне обоснованно понимать и как право политическое или социальное. О затрудненности четкой классификации свидетельствуют и международные пакты о правах. Оба они — Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах (ст. 10, п. 1) и Международный пакт о гражданских и политических правах (ст. 23, п. 1) — декларируют, например, защиту семьи. Перечень подобных примеров можно было бы продолжить.

В дальнейшем представляется необходимым сосредоточить внимание на специфических буржуазных классификациях прав человека и гражданина, нашедших широкое признание в капиталистическом мире. Так, классификация Р. Клауда^[16] (первая половина 70-х гг.) строится на основании деления существующих правовых систем на два основных типа: 1) правовые системы западной культуры; 2) остальные правовые системы. В первой группе он различает: 1) римскую; 2) скандинавскую; 3) англо-саксонскую; 4) смешанные системы, основанные на римском и общем праве. Во второй: 1) смешанные системы с элементами восточной и западной правовой культуры; 2) системы без влияния западной правовой культуры; 3) социалистические системы, которые, в свою очередь, подразделяются им на советскую, югославскую, кубинскую и китайскую. В советской системе Клауд выделяет польскую (якобы приближающуюся к плюралистическому пониманию гражданских прав); венгерскую (якобы стоящую рядом с польской системой), и наконец систему СССР и остальных социалистических стран. Эту классификацию, которая, будучи весьма популярной, часто приводилась в последние годы в буржуазной литературе, необходимо категорически отвергнуть не только по причине ее антикоммунистической и антисоветской направленности, но и потому, что выбранные ею критерии даже с позиций самого буржуазного государствоведения и политологии принципиально ошибочны. Например, для системного понимания каталога прав человека и гражданина в целом не имеет значения, идет речь о государстве с англо-саксонской правовой культурой или же культурой, традиционно основанной на римском праве. Особенно в выделении так называемых «остальных систем» проявляется незнание автором правовых систем и правовой культуры приведенных стран. Что касается системы прав человека и гражданских прав в социалистических странах, то, по всей видимости, указанная «классификация» приобрела большую популярность именно за свой откровенно антисоветский н антикоммунистический тон, который полностью соответствует современным буржуазным концепциям о дифференцированном подходе к социалистическим странам.

Британский политолог и государствовед Морис Крэнстон^[17] делит права человека и гражданина на юридические и моральные. Первые он подразделяет на: а) генеральные позитивные права, т. е. права, которыми якобы наделены все, кто проживает в пределах определенной конституционной юрисдикции; б) традиционные права и свободы, содержащиеся в актах, которые за долгую историю своего существования были узаконены, т. е. стали общепризнанными и вошли в общественное сознание как обязательные для соблюдения (Хабеас корпус акт, Великая хартия вольностей и т. п.); в) номинальные легальные права, т. е. права, провозглашаемые в конституциях; но на практике не реализуемые; г) позитивные права, свободы, привилегии и иммунитеты ограниченного круга лиц (дворянства, врачей, налогоплательщиков и т. д.); д) права, свободы, иммунитеты и привилегии отдельных личностей (например, президента США, английской королевы, архиепископа Кентерберийского и т. п.). Что касается моральных прав, то они либо имеют всеобщий характер, либо возникают в конкретных ситуациях вследствие определенной социальной роли, осуществляемой субъектом (например, моральные права отца, опекуна, попечителя).

Данная Крэнстоном систематика прав человека и гражданина помимо неклассового подхода имеет два основных недостатка: во-первых, смешение права и морали; во-вторых, включение в систему гражданских прав конкретных правомочий отдельных лиц, обусловленных их профессией (врач, дипломат), или определенным положением в церковной иерархии, государстве или устаревшими феодальными привилегиями (принадлежностью к дворянству). Такие конкретные правомочия, иммунитеты или привилегии не имеют ничего общего с правами человека и гражданина.

Весьма запутанную типологию предлагает Рихард Флэтмап^[18], различающий: 1) права-свободы; 2) права, вытекающие из гражданско-правовых обязательств; 3) властные права (например, права президента, права федерации по отношению к ее членам) и, наконец, 4) права, вытекающие из иммунитетов. По нашему мнению, типология Флэтмана вообще лишена смысла, если не имеет непосредственной цели помешать серьезному анализу прав человека и гражданских прав. Что общего, например, у прав, перечисленных в п. 1 и в п. 3? Речь идет о явлениях совершенно несравнимых, где само понятие права выражает нечто иное (в первом случае действительно имеются в виду права или свободы граждан, а во втором— властные полномочия государственного органа). Социально-экономические права вообще не попадают в его типологию, так как не имеют характера свобод, не вытекают из обязательств, не являются результатом осуществления власти и не могут быть отнесены к иммунитетам.

Классификация прав человека и гражданина, данная западногерманским политологом и государствоведом Т. Элвайном, построена на манипулировании идеей гражданской активности. Он разделяет основные права на: 1) охранительные (под ними подразумеваются права, якобы предназначенные для охраны свободы общества и индивида); 2) права на участие (с их помощью предполагается осуществление соответствующего политического участия граждан в государственных делах; в таком ключе, в частности, могут быть использованы свободы слова, печати, собраний, объединений и избирательное право); 3) права-притязания (узко понимаемые социальные права)^[19].

Заслуживает внимания типология прав человека и гражданина, предложенная уже неоднократно упоминавшимся Р. Далем на XI Международном конгрессе политических наук^[20]. Даль говорит о так называемых первичных и высших «надконституционных» правах (Superior Rights), вытекающих из традиций американского естественно-правового мышления. Однако в отличие от консервативных сторонников концепции «высших надконституционных прав», к которым принадлежит, например, Э. Корвин, Даль ставит под сомнение правильность выделения этой категории, ее целесообразность. Он полагает, что эта категория опасна с точки зрения демократического процесса, так как, попав в руки сформированных недемократическим путем профессиональных органов, «высшие права» могут быть использованы как средство для реакционного толкования конституции. В качестве примера он приводит Верховный суд США. Концепция Даля в этом плане прогрессивна, особенно по сравнению с консервативными концепциями американского и западногерманского государствоведения. Первую категорию — первичных прав — Даль подразделяет на первичные политические права (свободы слова, печати, собраний, избирательное право н т. д.) и первичные социальные права. Правда, социальные права Даль понимает весьма смутно и ограниченно. Он считает, что «социальные права остаются в большинстве своем неясными н спорными по сравнению с первичными политическими правами»^[21] (в конечном счете иначе и быть не может с позиций социальной реальности в Соединенных Штатах). Однако само включение этих прав в типологию прав человека и гражданина свидетельствует о влиянии социалистической концепции социальных, экономических и культурных прав (особенно в том виде, в каком они были закреплены в Конституции СССР 1977 г.) на взгляды реально мыслящих западных политологов и государствоведов.

1. См. об этом: Milne A. J. Freedom and Rights, a philosophical synthesis, London 1968, p. 43, 185f. ↑
2. Flathman R. E. The Practice of Rights. Cambridge 1976, p. 226. ↑
3. Marshall Geoffrey. Constitutional Theory, Oxford 1971, p. 146, 151f. ↑
4. Dahl R. A. Democracy in the United States, Promise and Performance, Chicago 1973, p. 5. ↑
5. Deutsch K. W. «The German Federal Republic» (in Macridis R. C., Ward R. E., ed. Modern Political Systems: Europe, Englewood Cliffs, 1972, p. 315). ↑
6. Chapman J. W. «Natural Rights and Justice in Liberalism» (in D. D. Raphael, ed., Political and the Rights of Man, Bloomington and London 1967, p. 27f.). ↑
7. Claude R. P., ed. Comparative Human Rights, Baltimore, London 1976, p. IX. ↑
8. Melden A. I. Rights and Right Conduct, Oxford 1959. ↑
9. Milne A. J. M. Op. cit., p. 104. ↑
10. Melden A. I. Op. cit., p. 20. ↑
11. Cranston Maurice. What are Human Rights, London 1973, p. 6. ↑
12. Maunz T. Deutsches Staatsrecht, Munchen 1971, S. 96. ↑
13. Фундаментальный анализ воздействия экзнстенцноналистской философии на правовую науку до середины 60-х годов провел в свое время К. Ребро («Prejavy existencialistickej filozofie v pravnej vede», Pravnické studie, XIV —3/1966, s. 440). ↑
14. Hauriоu A. Droit Constitutionnel et institutions politiques, Paris 1975, p. 181 — 182. ↑
15. См.: Государственное право буржуазных стран и стран, освободившихся от колониальной зависимости / Под ред. Ильинского И. П. и Крутоголова М. М., с. 215; Государственное право буржуазных стран и стран, освободившихся от колониальной зависимости / Под ред. Стародубского Б. А. и Чиркина В. Е., с. 93; Aubert Jean Francois. Traité de Droit Constitutionnel Suisse, Neuchatel, 1967, p. 624n.; Cadart Jacques. Institutions Politiques et Droit Constitutionnel, Tome II., Paris 1975, p. 658f.; Pritchet С. H. The American Constitution, New York, 1968, p. 395f. ↑
16. СIaude R. P. «Comparative Rights Research, Some Intersections between Law and Social Science» (in R. P. Clalude, ed., Comparative Human Rights, Baltimore, London 1976, p. 382f.). ↑
17. Cranston M. Op. cit., p. 19—21. ↑
18. Flathman Richard E. Op. cit., p. 34, 38, 47, 51, 58f. ↑
19. Ellwein Thomas. Das Regierungssystem der Bundesrepublik Deutschland, Opladen 1977, S. 408—415. ↑
20. Dahl Robert. Fundamental Rights in a Democratic Order, IPSA XIth World Congress, Moskow 1979, p. 4f. ↑
21. Ibid., p. 8. ↑