Хотя буржуазные идеологи придают политическим и личным правам решающее значение, противоречие между их конституционным провозглашением и возможностью осуществления на практике в эпоху государственно-монополистического капитализма возрастает больше, чем когда-либо. Признавая «слабость» позиций капиталистического государства в социально-экономической и культурной сфере, буржуазные теоретики стремятся создать впечатление, что в области политических и личных прав дела обстоят хорошо. Реальность современного капиталистического государства, однако, свидетельствует об обратном. Сужается социальная база политического господства монополий, все резче проявляется кризис доверия широких масс населения к существующим политическим и государственным институтам. Сегодня многие стратеги империализма хорошо осознают эти процессы и стремятся воспрепятствовать им путем «научно обоснованных» политических манипуляций в целях пробуждения политической активности граждан, соответствующей интересам монополистической буржуазии. Многочисленные штабы специалистов занимаются этой деятельностью. Встает вопрос, какова же в действительности цена политических прав, например избирательного права, если гражданин, обработанный массовой пропагандой, не понимает тех общественных взаимосвязей и реальностей, по поводу которых он якобы свободно голосует.

Кризис политических и личных прав п свобод в капиталистических странах обострился до такой степени, что ряд буржуазных политологов и конституционалистов в 60—70-х годах вынужден был, хотя и частично, признать его существование. Так, Миллс пишет: «Намного безопасней прославлять гражданские свободы, нежели защищать их; намного безопасней защищать их в качестве формальных прав, чем активно применять их в политике. И те, кто гораздо охотнее отменили бы эти свободы, сами ссылаются на них»^[1]. К. Левенштейн отмечает глубокий кризис гражданских прав и индивидуальных свобод в «конституционных демократиях», причем основной его причиной он считает конфликт между свободой и безопасностью (под безопасностью он понимает совокупность антидемократических мероприятий в капиталистических странах, направленных против прогрессивных сил, в первую очередь — коммунистических партий)^[2].

Подобные взгляды разделяют и другие буржуазные политологи и конституционалисты^[3]. Они пытаются найти выход из создавшегося положения. Однако их указания, хотя зачастую и опираются на обширные эмпирические исследования, не приносят конкретной пользы потому, что их авторы ограничены рамками буржуазного политического и научного мышления. Они анализируют политические отношения и политическое воспитание в отдельных социальных слоях^[4] и возрастных группах населения, обращая особое внимание на молодежь^[5]. Наиболее остро в подобных эмпирических исследованиях стоит вопрос о том, могут ли существующие буржуазно-демократические институты обеспечить соединение политической свободы и общественного порядка. Весьма характерны результаты одного из исследований, проведенного в ФРГ: 70% опрошенных выразили согласие с современной политической системой, а 30% высказались за нацистский режим^[6].

Буржуазные политологи и конституционалисты задаются также вопросом, в какой области общественной жизни в первую очередь необходимы реформы, призванные смягчить кризис в области политических и личных прав. Голландский политолог С. Ибема решающее значение придает формированию благоприятной политической среды, главную роль отводя законодательству и судам^[7]. Однако, в условиях государственно-монополистического капитализма ин один законодательный акт или судебное решение не могут изменить господствующей политической среды. Более того, не только и не столько политическая среда служит причиной кризисного положения в области политических и личных прав. Основная причина в конечном счете кроется в экономической и социальной ситуации современного капиталистического общества и государства. Учитывая это, М. Дюверже делает акцент на значении социально-экономических условий для реализации политических и личных прав. Среди факторов, влияющих на политическое поведение, первое место он отводит жизненному стандарту и ощущению социальной принадлежности к определенному слою общества^[8].

Система буржуазных политических и личных прав базируется, в сущности, на концепции, возникшей в эпоху домонополистического капитализма. Инновации, внесенные п нее в ходе XX столетия, и особенно после второй мировой войны, являются, с одной стороны, результатом давления рабочего класса и демократической общественности капиталистических стран на правящие круги, с другой — отражением буржуазно-реформистских установок, в которых проявляется стремление определенным образом приспособить систему буржуазной демократии к изменившимся общественным условиям. Конституция США из политических прав предусматривает избирательное право (разд. 2 ст. I конституции; разд. 2 поправки XIV и поправка XV к конституции), свободу слова и печати, право собраний и обращения с петициями (поправка I). Право объединений не было включено в текст конституции и лишь на основе расширительного толкования поправки I было сформулировано Верховным судом США в 1958 году^[9].

Личные права и свободы, установленные поправками к конституции, в большинстве своем имеют характер процессуальных гарантий, что обусловлено важной ролью суда в американской системе. Неприкосновенность личности, жилища, бумаг и имущества охраняется поправкой IV к конституции, запрещающей необоснованные обыски и аресты. В поправках V—VII содержится правило, согласно которому наиболее серьезные уголовные и гражданские дела подлежат суду присяжных; принцип non bis in idem, запрещение принуждения к свидетельству против самого себя, право на судебное рассмотрение по месту совершения преступления, право обвиняемого на очную ставку со свидетелями, дающими показания против него, право обвиняемого требовать вызова своих свидетелей и пользоваться помощью адвоката для защиты. В поправке VIII содержится запрещение взыскания чрезмерных залогов и штрафов, а также применения жестоких и необычных наказаний.

К личным свободам относятся, кроме того, свобода вероисповедания (поправка I), право ношения оружия (поправка II) и запрещение размещения в мирное время солдат на постой в доме без согласия его владельца (поправка III). Принципиальное значение с точки зрения гарантий личных прав имеют положения, содержащиеся в поправке V и разд. 2 поправки XIV, провозглашающие принцип должной правовой процедуры, согласно которому никто не может лишить какое-либо лицо жизни, свободы или имущества без законного судебного рассмотрения (частная собственность может быть изъята только за вознаграждение). Большое значение имеет также принцип равенства, установленный в части первой поправки XIV, равно как и другое положение этой поправки, согласно которому ни один штат не должен издавать и применять закон, ограничивающий привилегии и вольности граждан Соединенных Штатов.

Гражданские права в том виде, как они закреплены в американской конституции, уже давно перестали отвечать запросам современного общества на этапе государственно- монополистического капитализма. Вот почему они дополнялись законодательным путем, и прежде всего путем судебного толкования. Как в законодательстве, так и в судебном толковании, и в первую очередь в решениях Верховного суда США, исторический кодекс гражданских прав дорабатывался и переделывался в соответствии с интересами правящих кругов монополистической буржуазии.

В Великобритании не существует основного каталога политических и личных прав. Общеобязательные акты, составляющие часть английской конституции, как, например, Великая хартия вольностей, Хабеас корпус акт, содержат в весьма устаревшей форме только незначительный фрагмент регламентации личных прав, который без надлежащего судебного толкования давно бы уже вышел из употребления. Британская конструкция политических и личных прав исходит из идеалистических представлений об объективно существующих политических правах и личных свободах, которые «открываются> и более детально определяются законодательством или судами. Регламентация, или определение, политических и личных свобод в Великобритании содержатся в ряде законов и, конечно, в судебных прецедентах.

Во Франции политические и личные права лишь в общих чертах закреплены в Преамбуле конституции 1946 года и то с отсылкой к Декларации прав человека и гражданина 1789 года. По сравнению с США и Францией более широкая шкала политических и личных свобод содержится в действующих конституциях ФРГ и Италии. Из политических прав в них закреплены свобода мнений, слова и печати (ст. 5 конституции ФРГ; ст. 21 конституции Италии); свобода собраний (ст. 8 конституции ФРГ; ст. 17 конституции Италии) и объединений (п. 1—2 ст. 9; ст. 21 конституции ФРГ; ст.ст. 18, 49 конституции Италии), равный доступ всех граждан к государственным должностям (п. 2 ст. 33 конституции ФРГ; ст. 51 конституции Италии), право обращения с петициями (ст. 17 конституции ФРГ, ст. 50 конституции Италии). Из личных прав в обеих конституциях декларированы человеческое достоинство (ст. 1 конституции ФРГ, ст. 3 конституции Италии), неприкосновенность личности (п. 2 ст. 2 и ст. 104 конституции ФРГ; ст. 13 конституции Италии); свобода вероисповедания (ст. 4; п. 3 ст. 33 конституции ФРГ; ст.ст. 8, 19, 20 конституции Италии), неприкосновенность тайны переписки и иных форм связи (ст. 10 конституции ФРГ; ст. 15 конституции Италии), свобода передвижения (ст. 11 конституции ФРГ; ст. 16 конституции Италии), неприкосновенность жилища (ст. 13 конституции ФРГ; ст. 14 конституции Италии), запрещение экстрадиции (п. 2 ст. 16 конституция ФРГ; ст. 26 конституции Италии), принцип, согласно которому никто не может быть изъят из ведения своего законного судьи (п. 1 ст. 101 конституции ФРГ; п. 1 ст. 25 конституции Италии), право на судебную защиту интересов (п. 1 ст. 103 конституции ФРГ; п. 1 ст. 24 конституции Италии), гарантии в области уголовного процесса (ст. 101 —103 конституции ФРГ; п. 2—4 ст. 25 и ст. 27 конституции Италии). Итальянская конституция в ст. 22 устанавливает также, что никто не может быть лишен по политическим мотивам право- и дееспособности, гражданства или имени, а согласно ст. 23, никакая личная или имущественная повинность не могут быть установлены иначе, как на основании закона.

Как уже указывалось, буржуазная политология и государствоведение игнорируют вопрос о материальных гарантиях политических и личных прав. Лишь краем касается буржуазная наука и политических гарантий, упоминая политическую среду, в которой реализуются политические и личные права. Эту политическую среду, стоящую на втором месте после материальных гарантии, по нашему мнению, необходимо понимать весьма широко — как весь политико-идеологический контекст функционирования политического режима, включающий и такие вопросы, как обработка общественного, особенно политического, сознания. Правящий класс все более интенсивно прибегает к подобного рода умышленной манипуляции, приводящей к искусственному формированию «неподлинных» политических интересов среди широкой общественности. Средства массовой информации нередко доводят обработку общественного мнения до прямого психического воздействия. Ленинское положение о том, что трудящиеся массы в капиталистическом обществе «тысячами способов и уловок отстранялись от участия в политической жизни и от пользования демократическими свободами»^[10] характерно для современных капиталистических государств более чем когда-либо до сих пор.

Буржуазное государствоведение и политология в качестве гарантий политических и личных прав выдвигают только гарантии формально-юридические, в первую очередь такие институты, как конституционная юстиция, правомочия общих судов по защите политических и личных прав, административная юстиция. В последнее время по примеру Скандинавских стран в развитых капиталистических странах (из числа рассматриваемых — в Великобритании) введен институт омбудсмена. Марксистско- ленинский анализ убедительно доказывает классово-политическую функцию буржуазных формально-юридических гарантий и их недостаточность с точки зрения защиты прав трудящихся^[11]. Кризисное положение и недостаточность формально-юридических гарантий в капиталистических странах в настоящее время настолько очевидны, что часть буржуазных политологов и государствоведов вынуждены признать этот факт^[12].

Институты, призванные гарантировать осуществление политических и личных прав, на практике выполняют противоположные функции. Это относится прежде всего к судебной системе, и первое место здесь занимает толкование Верховного суда США, оказывающее ныне влияние на судебную практику в области гражданских прав не только в англо-американских, но и в капиталистических странах континентальной Европы.

Верховный суд США с начала XX столетия сформулировал ряд доктрин, открывающих возможность ограничения политических и личных гражданских прав, гарантированных конституцией, со стороны государственной власти. В период «холодной войны», а также со второй половины 70-х годов при столкновении интересов государственной безопасности с защитой гражданских прав в США получила распространение реакционная доктрина «скверных тенденций» (bad tendency doctrine)^[13]. На ее основе государственная власть вправе подавлять выступления, собрания и демонстрации, в которых проявляются «скверные тенденции», в частности, направленные на подрыв власти либо сдерживающие выполнение государственных обязанностей или препятствующие их осуществлению. Эта доктрина связана и с понятием «подрывной деятельности», открывающим широкий простор для репрессивных вмешательств государственной власти в сфере политических н гражданских прав.

Другая, также широко применяемая доктрина, так называемая «явная и наличная опасность» (clear and present danger doctrine), согласно которой государственная власть может ограничить гражданские права, если их реализация явно н непосредственно связана с опасностью для государства.

Судебные доктрины и их применение всегда отражают определенную политическую атмосферу в стране. Так, доктрина «скверных тенденций» широко применялась в процессах против коммунистов в период искусственно разжигавшейся маккартистской истерии, в частности в процессе над одиннадцатью членами Коммунистической партии США^[14]. Необходимо иметь в виду, что доктрина «скверных тенденций» оказывает влияние не только на судебную практику, но и на законодательство. Об этом свидетельствует, например, Закон о кодификации, пересмотре и реформе уголовного кодекса, принятый в США в 1978 году^[15]. Используя эту доктрину, в частности, по отношению к свободе слова, печати и собраний, закон практически развязал руки органам полиции для подавления любых выступлений, собраний и демонстраций, в которых проявляются «скверные тенденции». В нем содержится примерный перечень «скверных тенденций», ставящих под угрозу общественный порядок: применение насилия, травмирование, причинение вреда гражданам и имуществу, бунт, угроза и шантаж. Под собранием понимается сбор более чем девяти лиц, под бунтом—неподчинение группы более чем в десять человек призыву полиции разойтись. Под понятие причинения имущественного вреда, угроз и шантажа могут быть подведены действия бастующих (причинение имущественного вреда, уголовно наказуемый шантаж) или деятельность забастовочных пикетов (уголовно наказуемое применение угроз). Можно сделать вывод, что в замысел законодателя входило использование закона именно в этом направлении. Особое внимание закон уделяет антивоенным демонстрациям, прямо запрещая их проведение перед зданиями призывных пунктов. Таким образом, он совершенно очевидно нарушает положения поправок I и IV к конституции США, провозглашающих свободу собраний и личные свободы.

В Федеративной Республике Германии в 70-х годах также использовалось нечто вроде доктрины «скверных тенденций». В 1972 году в ФРГ были узаконены полномочия полиции производить аресты без издания судебного приказа. Законы 1976 года «Об уголовных деяниях, противоречащих конституции», «О терроризме» и особенно новые законы земель 1978 года о полиции предоставили полицейским органам возможность квалифицировать в качестве нарушения общественного порядка, подстрекательства к бунту и насилию акции протеста и демонстрации трудящихся и демократической общественности.

В зависимости от степени классовой и политической стабильности буржуазного истэблишмента в отдельных капиталистических странах преобладают сторонники либо абсолютной, либо относительной свободы слова и печати. Первые, отвергающие какое-либо вмешательство в область реализации этих свобод, преобладают главным образом в тех капиталистических странах, где не существует непосредственной угрозы классово-политическому господству и государственной власти монополистической буржуазии, где политическое влияние революционных сил еще недостаточно сильно. Здесь монополистическая буржуазия достигает для себя благоприятного эффекта путем «свободной конкуренции» взглядов и идей, так как в условиях государственно-монополистического капитализма предоставление возможностей для осуществления свободы слова, печати и выражения мнений означает в действительности их монополизацию в руках тех, кому принадлежит экономическая и политическая власть.

Нарастание революционного движения в капиталистических странах, увеличение экономического неравенства, обострение социальных проблем, прямо или потенциально угрожающих господству монополистической буржуазии, основная причина утверждения релятивистского понятия свободы слова, печати и мнений^[16]. В частности, оно проявляется в государствоведении и политологии ФРГ. Западногерманская теория при этом опирается на ст. 18 Основного закона, предусматривающую возможность лишения политических и личных прав лиц, использующих указанные права для борьбы против «свободного демократического порядка». Западногерманский конституционалист Г. Дюриг под лозунгом «Никакой свободы противникам свободы» выдвигает концепцию так называемой «обороняющейся демократии», т. е. «демократии», которая якобы должна противостоять угрожающим ей «радикалистским силам»^[17]. На этом же основана концепция «уравновешивания сталкивающихся интересов», которой придерживается Федеральный конституционный суд ФРГ при толковании политических и личных прав, особенно свободы мнений и печати по отношению к охраняемым государством интересам. В действительности пи о каком «уравновешивании» интересов речь не идет. Так, Федеральный конституционный суд ФРГ постановил, что «необходимо отступить от свободы мнений, если ее осуществление может причинить вред охраняемым интересам, имеющим важное значение»^[18]. Судам же якобы надлежит устанавливать факт наличия таких высших интересов в каждом конкретном деле исходя из его обстоятельств^[19].

При анализе свободы слова, мнений и печати в буржуазной политологии и государствоведении весьма оживленно обсуждается вопрос о роли средств массовой информации. Здесь также отчетливо проявляется кризис первоначальных либеральных концепций. Реально мыслящие авторы не могут не признать, что средства массовой информации находятся в руках монополистических групп, главная задача которых — соответствующая обработка общественного мнения. Понятие свободы слова, мнений и печати в подобных условиях становится пустой фразой. В капиталистических странах, где существуют сильные коммунистические партии (например, во Франции и Италии), такое положение дел встретило мощный протест со стороны демократической общественности. Его волны докатились и до Соединенных Штатов, Великобритании и ФРГ.

Гигантские теле- и радиокомпании и издательские концерны контролируют не только механизм и распределение потока информации, но и ее содержание. В центрах управления этих компаний и концернов разрабатываются методы обработки общественного мнения, решается, какие идеи нужно навязывать широким слоям населения. Буржуазный политолог Н. Хомски^[20] пишет, что задачей средств массовой информации, находящихся в руках гигантских компаний, является формирование общественного консенсуса. Концептуальное решение вопросов, в каком направлении нужно стимулировать этот консенсус, в каких целях и какими способами, по утверждению Хомски, по большей части — дело этих компаний. К. Левенштейн считает, что деятельность средств массовой информации — одна из черт, выражающих стремление ограничить свободу и волю гражданина, причем так, чтобы он действовал согласно идеям, внушенным ему аппаратом пропаганды^[21].

Некоторые авторы видят в монополиях, владеющих средствами массовой информации, нечто противостоящее государственной власти, средство контроля за ней, один из важных институтов системы полиархии^[22]. Однако преобладает в буржуазной политологии мнение о необходимости регламентации деятельности средств массовой информации со стороны капиталистического государства, призванного бороться с монополизацией информационной деятельности. Представители этой позиции в Соединенных Штатах опираются на поправку I к конституции, выводя из нее требование воспрепятствовать монополизации и коррупции средств массовой информации, обеспечить «свободный рынок идей» для всех существующих политических течений^[23]. Выдвигаются разнообразные проекты, отличающиеся один от другого степенью предлагаемого государственного регулирования^[24]. Разрабатываются особые системы исков государства в случае нарушения общественных интересов средствами массовой информации, системы правительственного контроля за передаваемыми или иным образом публикуемыми материалами и т. д.^[25] Все это — отражение кризисных тенденций, вызванных интенсивным процессом монополизации такой области политики, как средства массовой информации. Разумеется, речь идет вовсе не о том, чтобы посредством государственного регулирования средств массовой информации обеспечить свободу слова, мнений, печати и информации. Цель проектов— предупреждение нежелательных эксцессов, ориентировка средств массовой информации на выражение интересов «совокупного капиталиста».

В капиталистических странах континентальной Европы в настоящее время существует государственное регулирование деятельности средств массовой информации, в частности телевидения. Государственный контроль над радио и телевидением первоначально был поручен парламентам, а позднее, в соответствии с общей тенденцией усиления исполнительной власти, произошла передача контрольных и регулятивных полномочий правительствам. Ранее всего правительственный контроль над радио и телевидением был установлен во Франции (1959 г.). Предложения парламентской фракции левых сил во главе с Коммунистической партией Франции об ограничении контрольных и регулятивных полномочий правительства в пользу парламента не нашли поддержки в Конституционном совете, признавшем проект соответствующим конституции. Тем самым были созданы условия для узаконения других правомочий правительства в данной области, что и произошло во второй половине 60-х годов. В ФРГ в начале 60-х годов произошли острые столкновения между господствовавшим тогда Христианско-демократическим союзом и социально-демократической оппозицией в связи с созданием правительственной телевизионной компании.

В политико-правовом споре, предоставляет или не предоставляет Основной закон федеральному правительству полномочия для осуществления подобных действий, Федеральный конституционный суд (в нем преобладали сторонники СДПГ) вынес решение не в пользу правительства. В первой половине 70-х годов правительственный контроль над радио и телевидением постепенно был установлен серией правительственных актов. В то же время подобным образом был установлен он и в Италии.

По пути ограничения политических прав граждан с помощью репрессивного законодательства дальше всех развитых капиталистических стран пошла ФРГ, В первую очередь необходимо указать на «Совместное распоряжение федерального канцлера и министров федеральных земель» от 28 января 1972 г.— так называемый «запрет на профессии», или указ о радикалах, существенно дополненный Законом об изменении служебных предписаний 1974 года. Федеральный конституционный суд 27 мая 1975 г. подтвердил в своем решении соответствие этих репрессивных правовых норм Основному закону ФРГ. Их применение — одна из наиболее темных страниц западногерманской реальности. В соответствии с ними «лица, входящие в неугодные властям организации, не могут работать на государственной службе». Закон 1974 года ввел так называемую проверку политической верности конституции, которой подвергаются все государственные служащие. Под нарушением политической верности конституции понимается, в частности, согласие с программой Коммунистической партии. Этой проверке подверглись многие тысячи граждан ФРГ^[26] и более четырех тысяч были уволены с государственной службы, в том числе из школ и университетов. «Запрет на профессии» вызывает массовое противодействие со стороны трудящихся и демократической общественности. На конференции в Дармштадте, осудившей «запрет на профессию», профессор Абендрот сказал: «В нашей стране существует такая система политического надзора, подобной которой по охвату и разработанности нет равной ни в одной буржуазной демократии и которая, может быть, превосходит аналогичную систему в США эпохи «холодной войны».

Политические партии и «заинтересованные группы», как-то: союзы предпринимателей, профсоюзы, церковь и т. д. — представляют собой специфическую и, можно сказать, наиболее значимую форму реализации свободы объединений. На первом этапе развития буржуазного общества между населением и государством как бы не существовало посредников. Во всяком случае либеральные установки того времени их не знали, а законодательство рассматривало в качестве средства выражения политических взглядов активных граждан только свободу собраний, но не свободу объединений. Лишь позднее этот посредник — политические партии — появился на политической сцене. Необходимость в свободе объединений возникла у буржуазии именно в связи с ростом значения политических партий, и в частности — стремлением буржуазии противопоставить появившимся революционным рабочим партиям свою партийную организацию. Стаз посредником между «активным народом» и буржуазным государством, политические партии в настоящее время почти полностью подменили «активный народ», оказавшись по этой причине в центре внимания буржуазного законодателя, что нашло отражение в современных конституциях капиталистических стран, принятых после второй мировой войны (ст. 21 Основного закона ФРГ; ст. 4 конституции Франции; ст. 49 конституции Италии). Проблематика политических партий с точки зрения конституционного права является самостоятельно урегулированной частью права на объединение.

Буржуазные политические партии стремятся максимально расширить свою социальную базу и стать массовыми партиями. В настоящий период государственно-монополистического капитализма этот процесс достиг своей высшей точки в тех капиталистических странах, где существуют массовые рабочие партии, одерживающие победы на выборах. В период капитализма свободной конкуренции политические партии, как правило, представляли собой объединение некоторого числа «активных граждан» вокруг известных политических деятелей. В период монополистического капитализма массовые политические партии отличаются тем, что состоят из активного меньшинства и пассивного большинства членов. Активное меньшинство — партийная элита — призвано представлять интересы всей партийной массы, в действительности же на первом плане у него — классовые интересы монополистической буржуазии. Более или менее пассивное большинство, которым манипулирует партийная элита, вербуется из рядов мелкой буржуазии и даже рабочего класса. Уже сама эта дифференциация внутри массовых буржуазных политических партий вызывает необходимость в их институциализации, централизации и бюрократизации, степень которых зависит, во-первых, от классово политической ситуации в данном государстве, во-вторых, от характера конституционной системы, содействующей созданию или централизованных партий с четко выраженным политическим профилем (Великобритания), или децентрализованных партий без четко выраженного политического профиля (США).

В современном буржуазном обществе не только буржуазные политические партии узурпировали роль посредника в отношениях между гражданином и государством. Аналогичную роль выполняет ряд полугосударственных и общественных массовых «заинтересованных трупп», контролируемых правящим классом, к которым относятся правые профсоюзы, правые молодежные и женские организации, различные профессиональные организации мелкой буржуазии, церковные организации и т. п. Внутри этих организаций — как и в партиях — происходит процесс институциализации, бюрократизации и централизации.

В период государственно-монополистического капитализма, следовательно, характер взаимоотношений граждан и государства по сравнению с домонополистическим периодом значительно изменился. Доминирующими теперь стали не их прямые взаимоотношения, а взаимосвязи между верхушками массовых буржуазных политических партий и «заинтересованных групп», с одной стороны, и буржуазным государством — с другой. Это нашло отражение во взглядах многих буржуазных политологов, в первую очередь в уже рассмотренной теории полиархии Даля^[27], настаивающего на том, что такое опосредованное выражение интересов граждан является единственно возможным в современных условиях. Даже авторы, принадлежащие к правому направлению буржуазной политической науки, например К. Левенштейн, вынуждены признать трудности, с которыми сталкивается индивид в капиталистическом обществе, когда встает вопрос о непосредственной реализации его политических прав и интересов^[28].

С позиции марксистско-ленинской политической теории можно сделать однозначный вывод: буржуазные политические партии и «заинтересованные группы», контролируемые буржуазией, вносят глубокие изменения в отношения государства и граждан. Их руководящие элиты путем обработки рядовых членов формируют ложную политическую волю мнимого большинства партии или «заинтересованной группы».

Руководящие органы этих партий и групп тесно переплетены с государственным аппаратом, а их участие в процессе принятия решений по ключевым государственно- монополистическим вопросам столь значительно, что многие буржуазные политологи и государствоведы рассматривают буржуазные политические партии и «заинтересованные группы» как часть государственного механизма^[29].

Сравнивая отношение «гражданин — государство» и отношение «государство — гражданин» эпохи свободной конкуренции и в стадии монополистического капитализма, можно констатировать их принципиальное различие. Если в первый период более интенсивным было отношение «гражданин (в первую очередь активный гражданин) — государство, то во второй более интенсивным стало отношение «государство — гражданин». Уже сам по себе этот факт доказывает существование глубокого кризиса, изоляции и отчуждения институтов капиталистического государства от широких масс населения.

В развитых капиталистических странах 60-е и 70-е гг. проходили под знаменем борьбы левых сил и прогрессивной общественности за снижение до 18 лет возрастного ценза активного избирательного права. В конце 70-х годов такой возрастной ценз был установлен во всех рассматриваемых в работе странах (позже других — в Италии). Это немаловажный сдвиг в ориентации избирателей, поскольку молодежь в своем большинстве голосует за левых. Впрочем, указанное обстоятельство нельзя переоценивать, как это порой делают радикалистские молодежные течения па Западе, — одновременно следует учитывать политическую незрелость молодежи, используемую в стратегии буржуазных избирательных кампаний и средств массовой информации. В тот же период монополистическая буржуазия была вынуждена окончательно отказаться от ограничения избирательного права с помощью различных цензов (расовых, имущественных, образовательных, по признаку пола и т. д.). Им на смену пришли новые способы осуществления классовых интересов буржуазии в области избирательного права — использование удобных для правящих кругов избирательных систем, идеологическая обработка избирателей в период избирательных кампаний. Монополистическая буржуазия убедилась в ходе «холодной войны» в неэффективности и безрезультатности грубого насилия и юридических санкций против коммунистов и прогрессивной общественности^[30].

Особое значение придается сегодня избирательной системе, от которой во многом зависят итоги выборов. Обострение классовых противоречий делает невыгодной для монополистической буржуазии такую избирательную систему, которая позволяла бы выявлять действительную политическую волю избирателей.

В современных капиталистических странах существуют два основных вида избирательных систем — пропорциональная и мажоритарная, а также их смешанная форма.

Система пропорционального представительства в своем неискаженном виде наиболее последовательно отражает расстановку политических сил в государстве. Поэтому правящая буржуазия предпочитает либо мажоритарную систему, либо «подправленные» варианты пропорциональной.

Эта система не отвечает интересам господствующего класса еще и по той причине, что содействует сохранению на политической карте политического меньшинства. При пропорциональной системе избиратели голосуют скорее за политическую партию, чем за отдельного кандидата, и в большей степени ориентируются на программу партии. При мажоритарной системе личность кандидата имеет гораздо большее значение.

В настоящее время не слишком деформированная пропорциональная избирательная система существует только в Италии, где левые силы во главе с КПИ не допустили в 50-х годах проведения реакционной реформы, предусматривавшей введение мажоритарной избирательной системы квалифицированного большинства. Остальные капиталистические страны, где ранее тоже применялась пропорциональная избирательная система, в связи с реакционным изменением режима либо вовсе от нее отошли (Франция), либо комбинируют ее с мажоритарной (ФРГ).

Можно констатировать, что в настоящее время в капиталистических странах преобладает мажоритарная избирательная система. Для нее весьма существенна разбивка на избирательные округа, позволяющая с помощью всякого рода махинаций искажать равенство избирательного права, что является одной из важных отрицательных черт выборов в капиталистических странах. Неравенство избирательных округов характерно не только для США, где под давлением демократической общественности в 60-х годах были внесены некоторые явно недостаточные коррективы^[31], но является типичной чертой избирательной системы Великобритании, ФРГ.

В середине 60-х годов в ФРГ неравенство между городскими и сельскими избирательными округами достигло критической стадии, и федеральное правительство было /вынуждено под напором общественного недовольства приступить к частичной реформе. Широко известны политические махинации с избирательными округами при голлистском режиме во Франции: в 1958 году определение границ округов было поручено министерству внутренних дел, злоупотребившему своими полномочиями в интересах правящих кругов; и позже (после определенного устранения наиболее значительных различий в 60—70-х годах) ситуация была такова, что некоторые избирательные округа в Четыре раза превосходили другие, что означало нарушение равенства избирательного права.

Основной отрицательной чертой мажоритарной избирательной системы в том виде, как она существует в рассматриваемых нами странах, является то, что она, с одной стороны, целиком обесценивает значение голосов, которые не были отданы за победившего кандидата, а с другой— делает возможным избрание кандидата, за которого голосовало меньшинство избирателей. В странах, где применяется мажоритарная система, для избрания кандидата достаточно получения простого большинства голосов или в первом или же во втором туре выборов.

Для избирательного права США весьма характерен абсентеизм (неучастие граждан в выборах), чему способствует, в частности, система регистрации избирателей: избиратель вносится в список только по собственной инициативе. Иначе в Великобритании, Франции, ФРГ и Италии, где составление избирательных списков — служебная обязанность.

Серьезным антидемократическим ограничением пассивного избирательного права служат высокие избирательные залоги, взимаемые с кандидатов, как, например, в Великобритании. В Великобритании сумма избирательного залога не подлежит возвращению, если кандидат не наберет в своем избирательном округе хотя бы 1/8 голосов. Следствие этого — малое число выдвигаемых кандидатов, поскольку существует риск потерять большую денежную сумму, особенно если за спиной кандидата не стоит политическая партия, берущая па себя избирательные расходы. Как показывает практика, потеря избирательного залога в Великобритании наиболее ощутима для кандидатов либеральной и коммунистической партии^[32].

Отбор и выдвижение кандидатов — важные звенья избирательного процесса. Правящие круги придают отбору выдвигаемых кандидатов первостепенное значение.

Выдвижение кандидата на высшие политические должности в США — прежде всего, дело партийной машины. «Независимый» кандидат имеет перспективу победить только в том случае, если он обладает достаточными собственными средствами для создания необходимого избирательного аппарата. Без его помощи и особенно без политического бизнеса профессиональных менеджеров, которые дорого обходятся и которые фактически «делают» президентов, сенаторов, губернаторов и т. д., шансы такого кандидата ничтожны. Впрочем, не надо говорить, кто в социальных условиях США может быть таким независимым кандидатом.

В Великобритании выдвижением кандидатов занимается исключительно партийный аппарат. Зачастую кандидаты назначаются непосредственно центральными органами обеих основных политических партий — консерваторов и лейбористов. Утверждение кандидатов на партийных съездах носит формальный характер. В ФРГ правовое регулирование выдвижения кандидатов в некоторых аспектах напоминает американскую регламентацию. Для выдвижения индивидуальной кандидатуры (на основе мажоритарной избирательной системы) требуется согласие земельного президиума соответствующей партии; составление земельных списков кандидатов (пропорциональная система) находится в руках центральных партийных аппаратов на уровне федерации. В Италии при выдвижении кандидатов также преобладает влияние центральных партийных органов.

Чрезвычайное значение буржуазная политическая наука и практика придают избирательным кампаниям. Они рассматриваются как средство «интеграции» и «социализации» избирателей. На самом же деле средства массовой информации обрушивают на избирателей односторонний поток специально отобранной информации и пропаганды. Избирательные кампании, особенно в США, подготавливаются профессиональными штабами специалистов и не без помощи представителей общественных наук.

Этот аспект американских избирательных кампаний нельзя недооценивать. Заслуживает особого внимания и организация изучения общественного мнения, результатами которого руководствуются при их проведении. Следовательно, не только буржуазная социология, политология и государствоведение, но и психология, ‘демография, статистика и т. п. ради реализации интересов правящих группировок буржуазии привлекаются к избирательным кампаниям.

Характерная черта современных избирательных кампаний в развитых европейских капиталистических странах — их американизация, степень которой обусловлена тем, насколько сильно в конкретном государстве сопротивление трудящихся масс и демократической общественности. Во Франции и Италии — в странах, где коммунистические партии являются массовыми, — процесс американизации избирательных кампаний проходит менее бурно, чем в Великобритании и ФРГ.

Избирательная борьба и ее финансирование в европейских капиталистических странах по сравнению с США в большей степени урегулированы правом, хотя эффект такого урегулирования в целом пока незначителен. Особенно очевидно это на примере французской и западногерманской юридической регламентации избирательной борьбы, устанавливающей принцип равных возможностей для всех политических партий в области пропаганды своих программ по радио и телевидению. Однако и во Франции и в ФРГ он нарушается в пользу господствующих буржуазных партий (в ФРГ — с совершенно противозаконной санкции Федерального конституционного суда)^[33].

Во Франции и в Италии имеет место острый контраст возможностей буржуазных политических партий, финансируемых монополиями, и коммунистических партий, которые покрывают расходы на проведение избирательных кампаний за счет членских взносов.

В целом непосредственное влияние избирательных кампаний на результаты голосования избирателей в европейских капиталистических странах меньше, чем в США, — процент избирателей, голосующих под воздействием избирательной кампании, существенно ниже. Стабильное расслоение избирателей обусловлено прежде всего значительными различиями в профиле политических партий.

Пожалуй, наиболее далеко процесс американизации избирательных кампаний зашел в ФРГ. Во Франции парламентские избирательные кампании в 60—70 гг. оттеснялись кампаниями по выборам президента.

Таким образом, можно констатировать, что избирательное право в политической практике капиталистических государств не является эффективным средством выражения объективных политических интересов широких слоев избирателей. Под прикрытием мнимой объективности оно служит для защиты и воспроизводства политической власти монополистической буржуазии^[34].

Область личных прав граждан в капиталистических странах характеризуется широким вмешательством органов полиции и безопасности в личную жизнь граждан по политическим основаниям. По данным американской печати, в системах электронной памяти центральных органов безопасности США собрано 4 млрд, единиц различной информации о гражданах США: по заранее установленной программе ведутся наблюдения, досье регулярно пополняются на более чем 1,5 млн. единиц^[35]. По указанию ФБР компьютеры обрабатывают информацию по 10 категориям: 1) о лицах, группах и организациях, которые совершили или готовили покушение на лиц, охраняемых Соединенными Штатами, и высших государственных деятелей на территории страны и за ее пределами; 2) о лицах, группах и организациях, которые совершили или готовили покушение на крупных должностных лиц на территории страны и за ее пределами; 3) о применении физического насилия или покушении как средстве политической борьбы; 4) о всех лицах, которые, вступая в контакт с государственными деятелями, угрожали им; 5) о всех лицах, которые в статьях или публичных высказываниях о высших должностных лицах государства допускали: а) угрозы, б) гневные выпады, в) обвинения в злоупотреблении властью; 6) о виновниках транспортных происшествий; 7) о террористах; 8) о владельцах оружия и боеприпасов; 9) об участниках антиамериканских и антивоенных демонстраций; 10) об участниках общественных беспорядков.

В других капиталистических странах ситуация в области нарушения личных прав граждан при помощи современной техники, применяемой органами безопасности, складывается примерно так же^[36].

Вторжение государства в частную жизнь граждан и связанное с этим систематическое нарушение гарантированных конституцией личных прав вызвали в 70-х годах определенные критические отклики в буржуазной политологии, правда, по большей части непоследовательные и нерешительные^[37]. Причины рассматриваемого явления усматривались, вопреки реальности, не в самой реакционной сущности монополистического капитализма, а в научно- технической революции, которая якобы способствует техническому вооружению органов полиции и безопасности, что с необходимостью влечет за собой нарушение личных прав. Выводы буржуазных политологов пессимистичны, поскольку они не видят реального выхода из создавшегося положения и ограничиваются требованиями установления определенного контроля за использованием компьютеров, банков данных и другой техники, в первую очередь автоматических подслушивающих устройств, со стороны полиции и органов безопасности.

Периодическая печать капиталистических стран ежедневно приносит сообщения о вторжении полиции и органов безопасности в частную сферу граждан посредством использования автоматических подслушивающих устройств в общественных местах, учреждениях, школах, квартирах. В Соединенных Штатах этому явному нарушению поправки IV к конституции даже попытались найти юридическое основание. В 1968 году был принят закон^[38], который в явном противоречии с конституцией легализовал подслушивание телефонных разговоров и использование автоматических подслушивающих устройств на основании приказа президента в качестве чрезвычайной меры в случаях, когда этого требует национальная безопасность. При рассмотрении одного из дел Верховным судом США закон был признан конституционным^[39].

Права обвиняемого в судебном процессе представляют собой еще одну область личных прав, нарушаемую органами государственной власти. Закон о контроле за организованной преступностью^[40], принятый в США в 1970 году, явно нарушил положение поправки V к конституции, согласно которой никто не должен свидетельствовать против самого себя. Верховный суд США одобрил конституционность этого закона в 1972 году в весьма противоречивом решении^[41].

Хотя в решении по делу Gideon v. Weinwright (1963)^[42] Верховный суд США определил право неимущего обвиняемого па гарантированную защиту, вытекающее из поправки VI к конституции, это право в условиях США обходится государственными органами. Подобная ситуация сложилась в ФРГ и в Италии, несмотря на то, что конституционные суды подтверждали право неимущего обвиняемого па гарантированную защиту. Общей тенденции к ограничению личных прав в судебном разбирательстве соответствуют и законы, принятые в 1974 году в ФРГ, которые ощутимо ограничили права защитников и обвиняемых. Принятие законов западногерманская печать обосновала необходимостью эффективной борьбы с терроризмом и радикализмом^[43].

Один из важнейших принципов американского уголовного процесса — «должная правовая процедура», — закрепленный в поправке V к конституции, устанавливает, что никто не должен лишаться жизни, свободы и имущества без законного судебного разбирательства. Понятие законного судебного разбирательства включает в себя также требования, чтобы обвиняемый не был осужден на основании ложных свидетельских показаний. Однако в настоящее время имеются доказательства того, что растет число случаев, когда — в первую очередь по политическим мотивам — происходит осуждение на основании свидетельских показаний, ложность которых впоследствии была доказана, но справедливость и законность не восстановлены. Одним из наиболее типичных примеров подобного произвола юстиции является так называемое «дело» Уилмингтонской десятки — негритянских борцов за расовое равноправие во главе с Беном Хэвисом (в 1972 году он был осужден на основании ложных свидетельских показаний; несмотря на это, Верховный суд США в начале 1976 года приговор оставил в силе).

1. См.: Mиллс Ч. Властвующая элита. М., 1959. ↑
2. Loewenstein К. Political Power and the Governmental Process, Chicago and London 1965, p. 239, 331f. ↑
3. См.: Pennck J. B., Chapman J. W., ed., Privacy, New York 1971, p. 27, 71, 105, 253. ↑
4. См. в этой связи: Giuseppe di Palma, ed., Mass Politics in Industrial Societies, Chicago 1972, p. 285—321. ↑
5. См.: Deutsch Karl W. «Germany» (in R. C. Macridis, R. E. Ward, ed., op. cit.), p. 465f. ↑
6. Ibid, p. 424. ↑
7. Ybema Serf. B. Constitucionalism and Civil Liberties, Leiden 1973, p. 2511. ↑
8. Duverger M. Die Staatbürgerlichen Freiheitsrechte in Frankreich, Berlin 1966, p. 103. ↑
9. N. A. A. С. P. v. Albama 357 U. S. 449 (1958). ↑
10. Лeнин В. И. Полн. собр. соч., т. 37, с. 506. ↑
11. См.: «Socialism and Human Rights», Problems of the Contemporary World (No 75), Moscow 1979; Blahož J. «Ke kritice púsobeni ústavneprábnich záruk obcanských práv v některých evropských kapitalistických státech», Stát a právo 15/1973, s. 209n. ↑
12. Д. Маршалл, например, весьма скептически оценивает эффективность защиты политических и личных прав общими судами в настоящее время (Marshall G. Constitutional Theory, Oxford, 1971, р. 127, 128, 140). ↑
13. Указанная доктрина была сформулирована членом Верховного суда США Санфордом в период антикоммунистической истерии в середине 20-х годов в решении по делу Gitlow v. New York, 268 U. S. 652 (1925): «Не подлежат защите печатные произведения, направленные на подрыв или содержащие угрозу власти… Наказание тех, кто распространяет статьи, направленные на разложение организованного общества, является необходимым для обеспечения свободы и стабильности государства». ↑
14. Dennis V. United States, 341 U.S. 494 (1951). По поводу решения, вынесенного по этому делу, Верховный суд США при соотношении голосов 7:2 выступил с особым мнением судья Хуго Блэк, по мнению которого не было доказано, что что-либо в деятельности обвиняемого было направлено на свержение власти. Судья Блэк расценил саму доктрину «опасных тенденций» как явно противоречащую конституции. ↑
15. 1978 United Statutes at Lagre, С — H37. ↑
16. К вопросу об абсолютном и относительном понятии свободы слова, печати н выражения мнений в буржуазной политологии и государств о веден ни см.: Granston Maurice. What are Human Right, London 1973, p. 38L; Marshall G. Op. cit., p. 160L; Stacey Frank. A New Bill of Right for Britain, Newton Abbot 1973, p. 91f., 94 n.; Milne A. J. M, Op. cit., p. 362; Duchacek I. Rights and Liberties in the World Today: Constitutional Promise and Reality. Santa Barbara and Oxford 1973, s. 164n. ↑
17. См.: Dürig G. Grundgesetz, München 1979, S. 17. ↑
18. В Veri GE 7, 210f. ↑
19. К вопросу о критике этой концепции см. также: Gottschling Е. «Verfassungsrecht und Verfassngswirklichkeit in der BRD», Neue Lustiz 1977, S. 409. ↑
20. Chomsky Noam. Human Rights and American Foreign Policy, Nottingham 1978, p. 49f. ↑
21. Loewenstein Karl. Op. cit., p. 338. ↑
22. См.: Duchacek I. Op. cit., s. 108n.; Loewenstein Karl. Op. dt, p. 336, 340f. ↑
23. См.: Lewels F. «Minority Access to the Media: The Free Market place Dilemma» (in Stephen I. Washby ed., Civil Liberties, Policy and Policy Making, London 1976), p. 3, 5, 6; Chomsky N. Op. cit., p. 84; Owen D. Human Rights, London 1978, p. 4; Bay Charlstian. «The Right to Peace and the Right to Critical Knowledge», Paper prepared for the Panel on Fundamental Rights in a Democratic Order, et the IPSA Congress in Moscow, August 12—18, 1979, p. 13. ↑
24. См.: Watts M. W. «Televizion and Socialization to Violence; Policy Implications of Recent Research» (in S. L. Washby, ed., op. cit.), p. 13f. ↑
25. Robinson D. C. «Televizion and Censorship» (in S. L. Washby, ed., op. cit.), p. 25f. ↑
26. Lidská práva slova а skutečnost, s. 132. ↑
27. Dahl R. A. Democracy in the United States: Promise and Performance, Chicago 1973, p. 35—116. ↑
28. Loewenstein K. Op. cit., p. 360—362. ↑
29. См. об этом: Macridis R. C. Ward R. E. Modern Political Systems: Europe, Englewood Cliffs, 1972, p. 8; Loewenstein K. Op. cit., p. 14f. ↑
30. Saloma J. S., Sоntag F. H. Parties, The Real Oportunity for Effective Citizen Politics, New York 1972, S. 314f.; Schon Donald. «Maintaining and Adaptive National Government» (in H. S. Perliff, ed., op. cit.), p. 2091. ↑
31. См.: «Reapportionment», 79 Harvard Law Review, 6 (1966), p.1232f.; Baker R. The Reapportionment Revolution, New York 1966; Congressional Quarterly, Representation and Apportionment, Washington 1966. ↑
32. Rnsk John. The Selection of Parliamentary Candidates, London 1976, p. 87f. ↑
33. Федеральный конституционный суд существенно нарушил конституционный принцип равенства, подтвердив тем самым свою политическую роль защитника интересов господствующего класса: он констатировал, что «по важным государственным причинам» можно проводить дифференциацию политических партий в соответствии с результатами голосования. По мнению Федерального конституционного суда, подобная дифференциация, в действительности противоречащая конституции, обусловлена якобы высшими государственно-политическими целями выборов, и строгое следование конституции в этом вопросе якобы могло бы повлечь за собой ослабление правительственной власти (В Verf GE 13, 205; В Verf GE 14, 134—137; В Verf GE 7, 108; В Verf GE 14,112k 134f.). ↑
34. Об избирательном праве и избирательных системах в капиталистических странах см. также: Туманов В. А., Вайль И. М. и колл., Избирательные системы и партии в буржуазном государстве. М., 1979; Государственное право буржуазных стран и стран, освободившихся от колониальной зависимости / Под ред. Стародубского и Чиркина, с. 113 и др. ↑
35. Hanns Jerome J. Privacy, New York 1978, p. 122f. ↑
36. См.: Richard P. Claude, ed., Comparative Human Rights, Baltimore, London 1976, p. 142n., 156n.; Государственное право буржуазных стран и стран, освободившихся от колониальной зависимости / Под. ред. Стародубского Б. А., Ильинского И. П. и Крутоголова М. А., с. 222 и др. ↑
37. См.: Nader Ralph. The Dosier Jnvaaes the Home, Saturday Review. April 7, 1871, p. 18; Miller Arthur. The Assult on Privacy: Computers, Data Bank and Dosiers, An Arbor 1971, p. 333; Stacey Frank. A New Bill of Right for Britain, Newton Abbot 1973, p. 108f.; Friedelbaum Stanley M. «А New Bill of Rights: Novel Dimensions of Liberty and Property» (in S. L. Washby, ed., Civil Liberties, Policy and Policy Making, London 1976), p. 91f. ↑
38. The Omnibus Grime Control and Safe Streets Act, 18 U. S. C., 2510—2520. ↑
39. Alderman v. United States, 394 U. S. 165 (1969). ↑
40. Organized Crime Control Act 1970, Art 11, 201. ↑
41. Kastigar v. United States 406 U. S. 441 (1972); Gunther C. The Supreme Court, 1971, Term, 86 Harvard Law Review 1972, p. 181f. ↑
42. Gideon v. Wainwright, 372 U. S. 335 (1963). ↑
43. Frankfurter Allgemeine (20.11.1974). ↑