Социально-экономические и культурные права, провозглашенные в конституциях стран континентальной Европы после 1945 года и формирование которых путем судебного толкования постепенно происходит в англо-американской правовой системе, — результат давления широких слоев населения на правящие круги капиталистических стран. Бесспорно, большую позитивную роль здесь сыграл пример Советского Союза — пример конституционного закрепления социальных, экономических и культурных прав в Конституции СССР 1936 года и их претворения в советской государственной и общественной практике. Революционную инициативу рабочего класса и трудящихся в капиталистических странах стимулировало также само возникновение мировой социалистической системы. В настоящий период первостепенное международное значение имеет кодификация социальных, экономических и культурных прав в Конституции СССР 1977 года.

Социально-экономические и культурные права были закреплены в Конституции Италии 1947 года, в Основном законе ФРГ 1949 года и в значительно меньшей степени — в Преамбуле Конституции Франции 1946 года. Между западногерманской и итальянской конституциями имеются значительные различия: конституция Италии в регламентации социально-экономических прав идет несравнимо дальше конституции ФРГ, в ней ярко проявляются те уступки трудящимся, на которые под давлением революционного движения вынуждена была пойти итальянская буржуазия. Напротив, западногерманская регламентация социальных прав ограничивается закреплением лишь самого необходимого и то в весьма общей форме. Так, конституция ФРГ декларирует (однако без каких-либо реальных гарантий) право на свободное развитие личности (ст. 2, п. 1); равноправие независимо от пола, происхождения, расы, политических убеждений (ст. 3); право создания объединений для охраны н улучшения условий труда и экономических условий; здесь же провозглашаются недействительными и незаконными соглашения и мероприятия, направленные на ограничение или затруднение осуществления этого права (ст. 9, п. 3). Далее закрепляется охрана брака, семьи и детей (ст. 6), свободный выбор профессий (ст. 12, п. 1) и запрещение принудительных работ (ст. 12, п. 2).

Большая часть предоставленных прав и свобод в условиях государственно-монополистического капитализма для трудящихся ФРГ остается нереализуемой. Достаточно указать на принципы социального равенства, свободы выбора профессии и занятия публичных должностей, которые под различными предлогами, главным образом политическими, ограничиваются правящими кругами.

Итальянская конституция, провозглашая широкий круг социальных, экономических и культурных прав и свобод в формулировках, не допускающих сомнений, открывает в отличие от конституции ФРГ правовые возможности для проведения глубоких, действительно прогрессивных демократических реформ, направленных на улучшение социального положения итальянских трудящихся. Конституция объявляет Италию демократической республикой, основанной «а труде; признает право всех граждан на труд и обязывает государство поощрять условия, которые делают это право реальным, заботится об образовании и профессиональном обучении трудящихся (ст. 1, п. I; ст. 4, п. 1; ст. 33, пп. 1 и 2); за трудящимися признается право на вознаграждение, соответствующее количеству и качеству труда и достаточное для обеспечения ему и его семье свободного и достойного существования (ст. 36, п. 1). В конституции содержится требование юридической регламентации максимальной продолжительности рабочего дня и установления наименьшего возраста для работы по найму (ст. 36, п. 3; ст. 37, п. 2), объявляется право трудящихся на оплачиваемый отпуск (ст. 36, п. 3), право граждан, не способных к труду и лишенных необходимых средств к существованию, на поддержку и помощь общества, а также право на социальное обеспечение в случае болезни, несчастья, инвалидности, старости и безработицы (ст. 38, пп. 1 и 2). Итальянская конституция провозглашает свободу учреждения профсоюзных организаций и при этом подчеркивает, что на профсоюзы не может быть возложено иных обязательств, кроме обязанности регистрации в соответствующих органах (ст. 39, пп. 1 и 2). Статья 40 (в отличие от конституции ФРГ) гарантирует право на забастовку, а статья 46 — право трудящихся «в целях экономического и социального подъема труда и в согласии с требованиями производства» участвовать в управлении предприятиями. Конституция Италии признает также социальную функцию коопераций и поддерживает их (ст. 45, п. 1). Подобно конституции ФРГ, итальянская конституция также провозглашает правовое, социальное, расовое, религиозное и национальное равенство, включая равенство полов, но идет далее и обязывает государство устранять экономические и социальные препятствия, которые, фактически ограничивая свободу и равенство граждан, мешают полному развитию человеческой личности и действительному участию всех трудящихся в политической и социальной организации страны (ст. 3, пп. 1 и 2). Конституция говорит об охране семьи, детей и молодежи (ст. 29—30), а в ст. 31 частично формулирует материальные гарантии этих социальных прав в условиях капиталистической Италии. В ст. 32, п. 1 конституции устанавливается, что республика охраняет здоровье, а также гарантирует бесплатное лечение для неимущих. В рамках социальных прав в конституции Италии закреплены также свобода науки и искусства (ст. 33), государственная помощь школе (ст. 34) и охрана языковых меньшинств (ст. 6).

Однако в последующие годы итальянская монополистическая буржуазия предприняла наступление на права трудящихся. Причем использовались все средства — от законодательных ограничений до фактического произвола исполнительной власти. Прежде всего пострадало право на труд, в условиях капиталистического общества превратившееся в фикцию. Противоречие между законодательством и фактической общественной функцией социальных прав характерно и для ФРГ, но в отличие от конституции Италии Основной закон Федеративной Республики Германии предоставляет органам государства возможность ограничивать эти права^[1].

Несмотря на принципиальные различия между конституционностью и действительной ролью социальных прав в Италии, нельзя недооценивать политического значения конституционной регламентации. Для коммунистической партии Италии закрепление социальных прав в конституции — значительная поддержка в деле привлечения трудящихся к политической борьбе за значимые социальные завоевания, опирающиеся на конституцию.

Что касается Преамбулы Французской конституции 1946 года, то в нее — также под давлением рабочего движения— были включены основные экономические, социальные и культурные права: равноправие женщин и мужчин; право на труд и обязанность трудиться, подкрепленные принципом, согласно которому никто не может в своем труде и в своей должности быть притесняем по причине своего происхождения, взглядов или вероисповедания. Широко сформулировано право на защиту интересов через профсоюзную организацию, право на забастовку, право на заключение коллективного договора, на участие трудящихся (через своих делегатов) в управлении предприятием. В Пятой республике многие из этих прав потускнели, и вовсе не реализованным остался принцип, согласно которому всякое имущество, всякое предприятие, эксплуатация которого имеет или приобретает черты национальной общественной службы или фактической монополии, должно стать коллективной собственностью.

Преамбула, далее, декларирует социально-культурные права: развитие личности, охрану здоровья, право на материальное обеспечение, отдых и досуг, а также право на социальную помощь в случае нетрудоспособности, бесплатное светское образование и равный доступ к приобретению профессий, — которые в общественно-политических условиях Пятой республики остаются практически нереализованными и их осуществление является важной целью политической борьбы прогрессивных сил.

Конституционная регламентация социально-экономических прав в США имеется пока только на уровне отдельных штатов. Далеко не все конституции штатов в настоящее время содержат соответствующие разделы и ни в одной нет комплексной регламентации всей совокупности социально-экономических и культурных прав. Так, в конституциях Флориды, Гавайев, Луизианы и Пуэрто-Рико закреплено лишь право на организацию профсоюзов и право профсоюзов заключать коллективные договоры. Правом на восьмичасовой рабочий день, минимальную заработную плату без учета пола и расы, а также правом на образование и равный доступ к получению профессии ограничились конституции Монтаны, Вирджинии и Пуэрто-Рико. В конституции Луизианы провозглашена охрана исторических и языковых меньшинств коренного населения. В конституциях Аляски, Гавайев, Мичигана и Техаса закреплена охрана здоровья, Иллинойса, Монтаны и Пенсильвании— декларировано право на здоровую окружающую среду как социальное право человека.

Чрезвычайно важное значение для расширения концепции социально-экономических и культурных прав в капиталистических странах имело принятие на III Ассамблее ООН 1948 года Всеобщей декларации прав человека. Следующим шагом, имеющим международно-правовое значение, было принятие XIV Ассамблеей ООН 16 декабря 1966 г. Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах, расширяющего и углубляющего положения, содержащиеся во Всеобщей декларации прав человека. Перечисляя социальные, экономические и культурные права, он, пожалуй, даже выходит за рамки возможностей, которые может гарантировать человеку капиталистическое общество. Поэтому — как уступка капиталистическим государствам — ст. 2 Пакта не содержит требования немедленного обеспечения реализации провозглашенных им прав (такое требование содержится в ст. 2 Международного пакта о гражданских и политических правах), но указывает, что «каждое государство, подписавшее Пакт, обязуется при максимальном использовании собственных средств самостоятельно и посредством международного содействия проводить мероприятия, главным образом технические и экономические, направленные на последовательную реализацию прав, определенных настоящим Пактом, с использованием всех надлежащих средств, включая принятие законодательных актов».

Если концепция социально-экономических и культурных прав была воспринята конституциями ряда капиталистических государств и важными международно-правовыми актами, то в области буржуазной теории права, государствоведения и политологии ситуация не однозначна. Немало авторов правой ориентации — прежде всего М. Крэнстон, А. Милн, Р. Флэтман, Л. Штраус и Д. Рафаэл — рьяно выступают против этой концепции.

Традиционными правами человека М. Крэнстон считает лишь права политические и личные. Попытка же добавить новые категории экономических и социальных прав, по мнению М. Крэнстона, лишь искажает смысл традиционной философской концепции прав человека. С политической точки зрения, утверждает М. Крэнстон, признание концепции социально-экономических прав якобы препятствует эффективной защите того, что издавна считается гражданскими правами. Он полагает, что когда-нибудь требование экономических и социальных прав сможет быть реализовано, но в современных общественных условиях это якобы неосуществимо^[2].

М. Крэнстон в своих рассуждениях не учел одного «маленького» обстоятельства: социально-экономические и культурные права являются бесспорной реальностью в мире социализма, составляют основу всей марксистско- ленинской концепции прав человека. Их объем и степень реализации значительно превосходят систему социально- экономических и культурных прав, формально закрепленных в конституциях капиталистических государств, во Всеобщей декларации прав человека и Международном пакте о социальных, экономических и культурных правах.

Критикуя закрепление социально-экономических и культурных прав во Всеобщей декларации и Международном пакте, Крэнстон (а вслед за ним и Милн) использует и другую «теоретическую» аргументацию. Права человека, по его мнению. — один из видов моральных прав, отличающихся от других моральных прав тем, что это права всех людей, всегда и во всех ситуациях^[3]. Социально-экономические права якобы не отвечают этим условиям, а значит, не могут быть признаны универсальными правами человека. Они являются правами только определенных слоев общества — рабочих и служащих и, таким образом, не могут быть всеобщими. Включение же во Всеобщую декларацию прав человека социально-экономических прав, принадлежащих только определенным социальным слоям, означает утрату престижа прав человека в мире, особенно с учетом неосуществимости этих прав. В другом месте цитируемой работы Крэнстон пишет, что эта принципиальная ошибка (имеется в виду включение социально-экономических прав) умаляет значение Всеобщей декларации прав человека.

В современный период, когда буржуазные теоретики предпочитают вуалировать истинную сущность своих убеждений, редко можно встретить такую откровенно буржуазную классовую позицию, как у М. Крэнстона и А. Милна. Утверждая, что универсальными могут быть только политические и личные права, эти авторы забывают один «мелкий» вопрос, а именно: гарантированы ли материально политические и личные права всем классам, социальным слоям и отдельным личностям в современном капиталистическом обществе? Крэнстон поддерживает ту устаревшую, уходящую в прошлый век либерально-индивидуалистическую позицию, согласно которой материальное обеспечение прав признается частным делом самого субъекта, в результате чего права человека и гражданина оказываются предоставленными только высшим классам буржуазного общества — владельцам частной собственности.

Впрочем, в буржуазной теории права, политологии и государствоведении можно встретить и такие концепции, авторы которых не разделяют полностью экстремально-правые взгляды Крэнстона, Милна и др.^[4] Есть и немало авторов-реформистов, признающих концепцию социально-экономических прав. Например, бывший министр иностранных дел лейбористского правительства Великобритании Дэвид Оуэн выступает против противопоставления социально-экономических и культурных прав политическим и личным правам человека, рассматривает социально-экономические права как составную часть современного каталога гражданских прав и призывает к созданию экономических предпосылок для их осуществления^[5].

Во Франции идет спор о том, являются ли сформулированные в Преамбуле конституции 1946 года права и свободы общеобязательной правовой нормой^[6] или же речь идет о прокламации, выражающей философские и моральные принципы.

Буржуазные авторы, полностью или с оговорками принимающие концепцию социально-экономических и культурных прав, в большинстве своем скептически относятся к возможности их реализации в условиях капиталистического государства. Так, ведущий английский конституционалист Д. Маршалл считает, что в западном мире нет единства в понимании социально-экономических и культурных прав, которое способствовало бы изменению традиционной концепции гражданских прав и свобод^[7]. Оценивая возможную деятельность судов, на которые в соответствии с британским конституционным правом в первую очередь ложится охрана социально-экономических прав, Маршалл полагает, что надлежащее осуществление принципа социального равенства вступило бы в противоречие с принципом свободы. Это весьма распространенный ныне подход, основанный на ложной альтернативе: либо абстрактно понимаемый принцип экономического равенства ограничивает столь же абстрактно понимаемую свободу личности, либо, наоборот, последняя ограничивает принцип равенства. Что касается вымышленной многими буржуазными теоретиками творческой роли судов в этом сложном процессе конструирования социального равенства, то, по мнению Д. Маршалла, суды менее чем кто-либо подходят для решения проблем, связанных с реализацией социально-экономических прав. Он считает, что современное капиталистическое общество в целях осуществления равенства может обеспечить лишь недопущение дискриминации по социальным, религиозным и национальным признакам^[8]. Вся система социально-экономических и культурных прав в таком понимании сводится исключительно к запрещению дискриминации. О весьма ограниченном, формальном применении принципа социального равенства свидетельствует практика британских судов в 60—70-е годы, на анализе которой базируется работа Д. Маршалла.

Аналогичная ситуация сложилась и в США. Как уже отмечалось, конституционная регламентация прав человека и гражданина на федеральном уровне значительно устарела. В сущности, она давно уже перестала бы отвечать сегодняшним интересам правящих кругов, если бы не было органов, путем толкования адаптирующих конституцию к современным потребностям капиталистического государства, далеко выходя при этом за смысл ее норм (имеются в виду федеральные суды, в первую очередь Верховный суд США).

В конце 60-х годов в решении по делу Shapiro v. Thompson^[9] (речь шла о признании неконституционным требования прожить в данной местности более года, чтобы приобрести право обратиться за пособием) Верховный суд США высказался в том смысле, что социальное равенство охватывает установленные законом социальные права. Это и некоторые другие решения того же периода, используя понятие социальных прав, трактовали их в позитивном плане^[10]. Однако смена «суда Уоррена» «судом Бергера» путем назначения новых, реакционно настроенных членов Верховного суда, привела к тому, что начиная с 1970 года судебная практика в этой области повернула вспять. Это особенно ярко проявилось в решении Верховного суда о конституционности закона о социальной помощи штата Мэриленд; хотя закон явно противоречил принципу равенства, Верховный суд — правда, незначительным большинством — признал его конституционным. И другие решения показали, что «суд Бергера» отошел от толкования социальных прав с позиций конституционного принципа равенства, закрепленного XIV поправкой к конституции. В решении по делу Lindsay v. Normet (1972 г.) он выдвинул, например, крайне реакционный тезис о том, что «конституция не предоставляет судам правомочий устранять какие-либо социальные или экономические несправедливости»^[11].

Обратимся теперь к весьма распространенной концепции, согласно которой социально-экономические и культурные права не могут существовать без права частной собственности. Один из представителей этой концепции — А. Милн полагает, что в «свободном» обществе должна существовать заинтересованность в полной занятости, а также в обеспечении материального минимума, достаточного для поддержания среднего уровня жизни. Однако, как считает Милн, неправильно было бы говорить, что в свободном обществе люди имеют право на удовлетворение этих социальных запросов. Здесь речь может идти только об общественной заинтересованности, но не о субъективном праве. Обратившись к понятию содержания права на труд, Милн ставит вопрос, означает ли оно право личности получить работу от государства в соответствии со своей квалификацией, и дает однозначный отрицательный ответ. Право на труд означает якобы лишь право стремиться к получению работы по любой специальности от того, кто ее может предоставить, с одной стороны, и право работодателя взять на работу по собственному выбору каждого, кто предлагает свою рабочую силу, с другой. Речь, следовательно, идет о таком праве на труд, которое должно соответствовать частной собственности, частному предпринимательству, свободному рынку труда и свободной конкуренции. Только такое право на труд якобы совместимо со свободой личности. Право частной собственности и право на труд взаимосвязаны и нуждаются во взаимной координации. Итак, Милн констатирует зависимость между правом частной собственности и правом на труд. Существует ли объективно данная зависимость?

Бесспорно, да, по совсем не та, которую он имеет в виду. Это такая зависимость, когда первое как раз исключает второе; там, где частная собственность существует в неограниченном виде, право на труд вообще существовать не может. (На тех этапах развития общества, когда в результате активности революционных сил, особенно рабочего класса, происходит определенное ограничение частной собственности при сохранении преобладающей роли капиталистических производственных отношений, мы можем говорить об ограниченном праве на труд.) По мнению Милна, гражданину принадлежит только право обратиться к государству с просьбой о помощи в получении рабочего места; иными словами, содержание права на труд исчерпывается деятельностью биржи труда, что, разумеется, не имеет ничего общего с действительным его содержанием.

Точно таким же образом трактует Милн право на обеспечение в случае болезни, увечья, старости, материнства и т. п., право на медицинскую помощь, право на образование и т. п. Во всех подобных случаях за гражданином признается лишь право обратиться к государству с просьбой о помощи. Милн считает, что общество должно по мере возможности удовлетворять нуждающихся лиц, поскольку речь идет об общественном интересе (не допустить чрезмерного недовольства населения), но при условии, что это не угрожает частному предпринимательству^[12]. Такая концепция социально-экономических и культурных прав практически означает их открытую ликвидацию. Тем не менее ныне она общепринята буржуазными политологами, государствоведами, политиками правого толка^[13].

Авторы, придерживающиеся подобных взглядов, допускают, впрочем, отдельные нюансы и отступления, что обусловлено скорее конкретной ситуацией в той или иной стране, чем различиями в концептуальном решении указанных проблем. Например, в ФРГ, где социально-экономические и культурные права включены в Основной закон, их нельзя не признать субъективными правами человека и гражданскими правами. Однако многие западногерманские конституционалисты определяют содержание этих прав вышеуказанным образом^[14]. В Италии право на труд, закрепленное в п. 1 ст. 4 конституции, трактуется вопреки тексту конституции только как необязательный для государства программный постулат, к достижению которого итальянское общество якобы постепенно будет стремиться.

Говоря о стремлении буржуазных ученых и практиков поставить под сомнение категорию социально-экономических и культурных прав, свести их содержание к минимуму, необходимо отметить также попытку соответствующего истолкования права па забастовку и права на объединение. Милн, говоря о праве на забастовку, гораздо больше внимания уделяет праву монополии прибегать к услугам штрейкбрехеров, чем собственно праву рабочих и служащих на забастовку^[15]. Для Макфарлана типично стремление использовать право на забастовку в качестве орудия идеологической борьбы с социалистическими странами. Он подчеркивает, что право на забастовку нужно признать основным правом, имеющим коллективный характер. Далее он определяет это право как классовое, инструментальное и принудительное (как средство для достижения определенной цели) и в конечном счете как право одновременно экономическое и политическое^[16]. Конечно, с этими словами Макфарлана можно было бы согласиться. Однако смысл его рассуждений становится ясным из дальнейших его выводов. Он считает, что это право реально только в капиталистических государствах, а при социализме рабочие не могут воспользоваться правом на забастовку в ответ на злоупотребления властью со стороны менеджеров и профсоюзных функционеров. Очевидно, Макфарлан не видит — или не хочет видеть, — что социалистическое общество для наведения порядка, например в случаях злоупотребления властью руководителей предприятий, располагает иными действенными средствами (партийная ответственность, заводской народный контроль и т. п.), с помощью которых указанные проблемы можно разрешить куда эффективнее. Полемизируя с Макфарланом, необходимо напомнить, как в действительности осуществляется право на забастовку в развитых капиталистических странах. Здесь нет необходимости приводить массу примеров, свидетельствующих о применении открытого насилия против бастующих со стороны государственных органов и капиталистических предпринимателей. Достаточно указать на ограничения, устанавливаемые подзаконными актами или путем судебного толкования. В результате подобных ограничений широко провозглашенное в конституциях право на забастовку заметно сужается: конституционными и законными объявлены только забастовки, преследующие экономические и социальные, но не политические цели, существуют строгие запреты забастовок государственных служащих. Запрещаются также забастовки, проводимые с умыслом нанести вред предприятию. Кроме того, строго запрещены такие формы забастовок в широком смысле, как захват заводов рабочими, самовольная работа (при остановке работы со стороны работодателя). Для ограничения права на забастовку особенно часто используется гибкое толкование доктрины «охраны общественного порядка».

Одна из острейших проблем в области социально-экономических и культурных прав в капиталистическом мире— проблема расового равноправия в общественных, в том числе трудовых, отношениях. Необычайно обострена она в Соединенных Штатах, причем в самых различных областях социальной, экономической и политической жизни. Существует она и в других странах Запада. Достаточно упомянуть расовые обострения в современной Великобритании, вызванные притоком иммигрантов из стран бывшего Содружества, проблемы иностранных рабочих во Франции и ФРГ, о которых уже говорилось выше.

Расовые отношения в Великобритании весьма скептически оценивает, например, бывший лейбористский министр иностранных дел Дэвид Оуэн. Он подчеркивает, что возникающие здесь проблемы используются реакцией, которая натравливает беднейшую часть британского населения на иммигрантов из стран Содружества, приток которых в метрополию и есть якобы основная причина безработицы. Эта часть населения Англии легко поддается расистским настроениям, искусственно формируемым консерваторами. Законы 1965 и 1968 гг. (Race Relations Acts) создали сравнительно широкую систему институтов, призванных ликвидировать расовую дискриминацию, но они не в силах разрешить проблему. Более того, как указывается в буржуазной литературе, оба закона имеют существенные недостатки, не распространяются на многие сферы социальной жизни, где проявляется расовая дискриминация (например, жилищное строительство, страхование, кредитование, социальное обеспечение и т. п.)^[17].

Особенно остро проблема стоит в Соединенных Штатах. Борьба за ликвидацию дискриминации и сегрегация цветных, которая раньше выражалась лишь в отдельных актах протеста цветного населения, в полную силу разгорелась после второй мировой войны. Несомненно, этому содействовало международное осуждение расистских теорий и практики нацизма, общая активизация широких слоев трудящихся в капиталистических странах, а также некоторое укрепление экономического и политического положения негров в обществе, связанное с послевоенным увеличением занятости. Однако даже при отчасти возросшем уровне жизни цветного населения все больше увеличивался разрыв между уровнем и возможностями цветного и белого населения во всех сферах общественной жизни, что явилось и является поныне мощным импульсом борьбы за равноправие.

Итогом этой борьбы явились Закон о гражданских правах 1964 года и Закон об избирательном праве 1965 года. Закон о гражданских правах провозгласил незаконными дискриминацию и сегрегацию рас во всех общественных учреждениях и торговле. Оба закона провозгласили принцип равенства рас в области избирательного права и в области участия граждан в управлении государством.

Во второй половине 60-х годов указанные законы стали исходными в судебной практике федеральных судов, особенно Верховного суда США, в составе которого в те годы преобладали прогрессивно настроенные судьи. Его решения несколько расширили границы расового равноправия, установленные в законах^[18]. В 70-х годах ситуация изменилась. Администрация и Верховный суд стали на путь решений, в которых под различными предлогами отвергалось вмешательство в практику расизма^[19].

Названные выше законы, подвергшиеся вдобавок ограничениям и искажениям со стороны Верховного суда США, не смогли сгладить социального, экономического и культурного неравенства цветного, особенно негритянского, населения. Напротив, как показывают факты и данные о социально-экономическом положении трудящихся в стране, материальные и социальные условия жизни цветного, в первую очередь негритянского, населения относительно ухудшаются по сравнению с условиями жизни белых. Реальнее (Социально-экономическое и культурное расовое неравенство в США — один из наглядных примеров неспособности современного капиталистического общества решать кардинальные социальные проблемы.

Другой важный аспект социального равенства, в отношении которого современные капиталистические государства также оказались в трудном положении, — равенство мужчин и женщин в области профессиональной деятельности, семейной и общественной жизни. В некоторых развитых капиталистических странах до сих пор не существует последовательных формально-правовых гарантий такого равноправия. Например, конгресс США в 1973 году принял проект поправки к федеральной конституции, провозглашающей равноправие мужчин и женщин, однако эта поправка не была ратифицирована необходимым числом штатов. В Великобритании вообще не существует общеправовой регламентации равноправия мужчин и женщин. Этот принцип весьма непоследовательно (и то лишь в сфере семейных и трудовых отношений) применяется в судебной практике. В ФРГ, Франции и в Италии равноправие мужчин и женщин, как уже указывалось выше, закреплено в конституциях, но в подзаконных правовых нормах еще имеются значительные недостатки. Это относится главным образом к Италии, где на принцип равноправия мужчин и женщин сильное негативное влияние оказывает католическая идеология, а также начиная с 1964 года непоследовательность Конституционного суда Италии в его проведении. Характерно, что еще в 1961 году Конституционный суд Италии подтвердил конституционность статьи уголовного закона, предусматривающей преследование женщин за прелюбодеяние.

Необходимо иметь в виду, что на принцип равноправия полов воздействуют не только экономические и социальные, но и идеологические факторы, пережитки, сохраняющиеся в сознании достаточно широких слоев общественности, умышленно поддерживаемые и искусно используемые буржуазной пропагандой.

В центре классовых боев в развитых капиталистических странах находится борьба е ограничениями права на профессиональную организацию, на заключение коллективных договоров и прежде всего на участие трудящихся в контроле и управлении предприятиями государственного и частного сектора. Господствующие классы под давлением рабочего движения, особенно во Франции и Италии, вынуждены были юридически санкционировать эти права. Деятельность же капиталистического государства, судов, органов управления направлена на их ограничение, что усугубляется деятельностью полицейских органов и монополистических союзов, часто прибегающих к прямому насилию^[20].

В классовой борьбе трудящихся капиталистических стран за реализацию и расширение социальных, экономических и культурных прав важное место занимает не только стачечная борьба, но также политические акции, проводимые в первую очередь коммунистическими партиями и поддерживаемые широкой прогрессивной общественностью. В тех странах, где действуют массовые коммунистические партии, прежде всего во Франции и Италии, эти акции приобретают большое значение. Можно вспомнить проект Декларации свобод, опубликованный Французской коммунистической партией в мае 1975 года. В декабре того же года депутаты-коммунисты представили парламенту проект этой Декларации в форме проекта конституционного закона, который в случае принятия должен был бы стать частью Преамбулы действующей конституции. Этот по существу новый кодекс гражданских прав^[21] содержал весьма подробную регламентацию социально-экономических и культурных прав, а также прав коллективов, далеко выходящую за рамки современных регламентаций, существующих в капиталистических странах. Разумеется, проект встретил отпор со стороны правых сил, которым удалось исключить его обсуждение из программы законодательных работ.

1. См. те неясные оговорки, содержащиеся в конституции ФРГ, которые отсылают к закону, когда речь идет о регламентации отдельных основных прав и свобод, в частности ст. 18. Федеральному конституционному суду предоставлена исключительная компетенция толковать и применять на практике неопределенное понятие «лишение основных прав». ↑
2. См.: Cranston М. What are Human Rights, London 1973, р. 65f., 68. ↑
3. Cranston M. «Human Rights and Supposed» (in D. D. Raphael, op. cit., p. 49, 100). ↑
4. См. в этой связи: Dahl Robert. Fundamental Rights in Democratic Order, p. 7f.; Macfarlane L. J. «The Right to Strike», XI IPSA World Congress, Moscow 1979, p. 11f. ↑
5. Owen Dawid. Human Rights, London 1978, p. 108. ↑
6. См., например: Hauriou A. Droit Constitutionnel et institutions politiques, Paris, 1975, p. 210f. ↑
7. Marshall G. Constitutional Theory, Oxford, 1971, p. 133, 134 ↑
8. Ibid., p. 134, 135. ↑
9. 394 U. S. 618 (1969). ↑
10. См.: Tigar T. «The Supreme Court 1969 Term», 84 Harvard Law Review I., 1970, p. 60L ↑
11. Cm.: Lindsay v. Normet, 405 U. S. 56 (1972); подробнее no этому вопросу см.: Gunther J. «The Supreme Court, 1971 Term», 86 Harvard Law Review, 1972, p. 12f. ↑
12. Milne A. J. M. Op. cit., p. 347, 348, 353. ↑
13. См. в этой связи: Scheingold S. A. The Politics of Right, New Haven and London, 1974, p. 104L; Cranston M. What are Human Rights, p. 47f.; Duchacek Ivo D. Rights and Liberties in the World Today: Constitutional Promise and Reality. Santa Barbara and Oxford 1973, p. 108f. ↑
14. См.: Schneider Peter. «Social Rights and the Concept of Human Rights» (in D. D. Raphael, ed., op. cit.), p. 87f. ↑
15. См.: Milne A. J. M. Op. cit., p. 349. ↑
16. Macfarlane L. J. Op. cit., p. 6, 12. ↑
17. См.: Stacey Frank. A New Bill of Right for Britain, Newton Abbot 1973, p. 124, 126f.; Marshall G. Op. cit., p. 151, 152f. ↑
18. Cox J. «The Supreme Court; 1965 Term», 80 Harvard Law Review (1966), p. 107. ↑
19. См.: Dayton Board of Education v. Brinkman (Dayton I), 433 U. S. 406 (1977); Fiss Owen M. «The Supreme Court; 1978 Term», 93 Harvard Law Review, November 1979, p. .110f., 141f. В качестве примера укажем на решение по делу «Аллан Бэкк против Калифорнийского университета». Руководство университета вынесло решение о закреплении 16-ти мест ежегодно за абитуриентами из национальных меньшинств (в первую очередь, за лицами негритянского происхождения). Белый абитуриент А. Бэкк, не принятый на факультет, усмотрел в этом проявление дискриминации белых, противоречащее Закону о гражданских правах 1964 года. Абитуриенту было 37 лет, он имел профессию инженера и занимал весьма приличное положение в частной фирме, что свидетельствовало не о серьезном желании учиться, а скорее об умышленном стремлении спровоцировать судебный процесс. Реакционное большинство Верховного суда США провозгласило решение университетского руководства противоречащим конституции и закону. ↑
20. См.: Государственное право буржуазных стран и стран, освободившихся от колониальной зависимости / Под ред. Ильинского И. П. и Крутоголова М. А., с. 235; Lidská práva slova а skutečnost, s. 172n. ↑
21. Проект состоит из пяти разделов, включающих 89 статей. В первом содержатся личные и коллективные свободы, во втором — экономические и социальные права, в третьем — культурные права и права на информацию, в четвертом — политические права, в пятом разделе сформулированы юридические гарантии. ↑