Понятие власти является ключевым теоретическим понятием в западной политической социологии, которая с самого начала развивалась независимо от традиционного государствоведения как эмпирическая дисциплина, ориентированная на «изучение власти в обществе»^[1]. Буржуазные политологи предпринимают многочисленные попытки теоретического определения власти, анализа ее формирования и распределения в буржуазных и иных социально-политических системах, методов и методик ее изучения.

Для политологов бихевиористской ориентации, например, характерны утверждения об их стремлении к якобы «строгому» и научно обоснованному определению власти, точность которого может быть проверена эмпирическим путем. Так, Г. Лассуэлл определяет власть как участие в принятии решений, когда политика других действующих лиц подвергается влиянию угрозы или фактического применения жестоких санкций или лишений^[2]. Р. Даль считает, что «А имеет власть над Б в той мере, в какой он может заставить Б сделать то, что Б в ином случае не стал бы делать». По мнению К. Дойча, обладать властью — значит «заставлять окружение или других людей уступать». Бихевиористская традиция в определении власти была продолжена П. Блау, который считает, что власть — это «способность людей или группы людей навязать свою волю другим, несмотря на сопротивление, посредством устрашения либо в форме регулярно выдаваемых наград, либо в форме наказаний в той степени, в какой первые, так же как и последние, составляют фактически негативную санкцию»^[3].

Искусственное расчленение бихевиористами социально-политической реальности и пренебрежение анализом общества как целого, отсутствие у них единой и согласованной общей политической теории, конструирование абстрактных и формализованных функционалистских и поведенческих моделей политики и политического поведения обусловили появление неоднородных и часто противоречивых бихевиористских теоретических определений власти. Однако главное состоит в том, что стремление бихевиористов и функционалистов избегать анализа сущностных характеристик политических явлений, их философских, социально-классовых и моральных аспектов привело к внеисторическим определениям власти. В них, по существу, обходится вопрос о социальной природе власти, а также, как правило, не проводится четкого различия между властью вообще и властью политической, в частности, не выделяются главные и второстепенные признаки и критерии власти.

В отличие от концепций буржуазных политологов марксистско-ленинское понимание власти опирается прежде всего на социально-классовый, конкретно-исторический анализ.

Будучи «формой» и «областью» взаимоотношений между классами, социальными группами, отдельными странами и группами стран и находясь в тесной связи с экономикой в качестве ее «концентрированного выражения», политика наиболее отчетливо выражает свою сущность и содержание в вопросах политической власти и государственного управления. Отсюда — власть, но не в широком смысле как власть и господство вообще, а именно власть политическая и государственная является тем специфическим критерием, благодаря которому политика выступает в качестве самостоятельного объекта исследования марксистско-ленинского государствоведения. Оно выделяет политику из совокупности других социальных явлений в качестве специфического общественного феномена. Поэтому концепция политической власти, понимаемой как социально-классовое явление, является важнейшей теоретической концепцией и аналитической категорией марксистской политической теории^[4].

Будучи одной из важнейших форм власти, политическая власть характеризуется как определяемое сущностью социально-экономической структуры общества волевое отношение между классами, социальными группами и индивидами. Она выражается в реальной способности определенного класса, группы или индивида проводить свою волю посредством, если это необходимо, особой системы средств политического и государственно-правового воздействия, принуждения и подчинения.

Исходя из диалектического соотношения общего и особенного, марксистско-ленинская политическая теория рассматривает политическую власть с учетом ее социальной природы в данном обществе. Очевидно, поэтому, что политическая власть в антагонистическом и социалистическом обществах имеет качественно различный характер. Если в первом случае ее сущностью являются отношения господства и подчинения, то во втором — властные отношения все в большей степени приобретают характер отношений, основанных на руководстве, управлении, влиянии и контроле. Критерий определения социальной природы власти исследуется, как уже отмечалось, при помощи классового подхода и заключается в выяснении вопроса о том, в интересах какого класса (классов) осуществляются распределение политической власти и само властвование в обществе.

Таким образом, социальная природа власти, ее конкретно-исторический характер являются ее сущностными признаками, что обусловливает субординированность признаков власти в марксистско-ленинской социологии, отсутствующую в западной политологии.

Обострение на рубеже 60—70-х годов, а также в последующее десятилетие социально-политических конфликтов и кризисных процессов в государственно-политическом механизме власти монополий, изменения, происшедшие в этот период в распределении власти среди различных группировок правящего класса, усиление авторитарного характера власти, бюрократизации государственного управления и активности государства, его все более тесной связи с господствующим классом, сдвиги и изменения в расстановке политических сил в ряде капиталистических стран выявили не только формализм и концептуальную узость бихевиористских исследований и определений власти, отсутствие в них теоретико-методологического единства, но и показали несостоятельность утверждений бихевиористов о «рассеивании власти» в буржуазном обществе, плюралистических, элитистских и иных теорий власти. По меткому замечанию Г. К. Ашина, плюралистическая теория перестает быть фиговым листком для прикрытия механизма буржуазной политической системы^[5]. Одновременно, несмотря на разнообразие и хаотичность определений и теорий власти, разработанных бихевиористами, отчетливо обнаруживалась их общая ориентация на изучение прежде всего тех аспектов власти, которые имели важное значение для стабильного функционирования политических систем буржуазного общества.

Несоответствие бихевиористских определений и концепций власти ее подлинной классовой сущности в буржуазном обществе, явная или подразумеваемая апологетика ими власти господствующего класса, идеализация буржуазной демократии и т. п. обусловили кризис бихевиористских концепций власти. Этот кризис в свою очередь явился одним из проявлений более общего идейно-политического кризиса бихевиористской политологии, ее научной неэффективности и политической пристрастности. Подобно многим другим бихевиористским теоретическим разработкам, концепции власти, и особенно ее плюралистическая модель, не выдержали проверки при их соприкосновении с политической действительностью капиталистического общества. В то же время именно в период господства государственно-монополистического капитализма, когда плюралистическая модель противоречит реальной политической действительности в буржуазных странах, она продолжает широко использоваться в буржуазной политической науке и идеологии.

Внимание к проблеме власти, традиционно находившейся в фокусе исследований «новой» политической науки, заметно возросло в ней в 70—80-е годы. Это объясняется по крайней мере двумя взаимосвязанными причинами. Во-первых, власть, выступающая важнейшим проявлением политической жизни, — одна из ведущих теоретических концепций, помогающая исследовать политические отношения и способствующая пониманию механизмов деятельности государства и политической системы. Во- вторых, практический и теоретический интерес к проблемам власти и властвования, стремление буржуазных политологов фиксировать новые тенденции в этой области связаны с общим усилением в последние годы под влиянием углубления кризиса буржуазных институтов власти «социально-инженерной», буржуазно-реформистской ориентации «научной» политологии, которая все заметнее проявляется не только в области прикладных исследований, но и в теории. Пытаясь разработать новые концепции, призванные помочь буржуазному государству наиболее безболезненно достичь своих целей в изменившихся условиях, а в конечном счете способствовать более эффективному функционированию политического механизма господства монополистического капитала, буржуазные политологи-теоретики все активнее исследуют проблематику власти. При этом дискуссии, которые возникают в западной политологии вокруг проблемы власти, нередко сопровождаются критикой ее бихевиористских определений^[6].

В то же время большинство новых определений власти, предлагаемых западными политологами, сформулированы на функционалистской, а также эклектической теоретико-методологической основе. В них по-прежнему обходится вопрос о социально-классовом содержании власти, не анализируется соотношение между различными типами власти — экономической, политической, государственной и т. п. Не преодолены также множественность и хаотичность определений власти. Вместе с тем в качестве важнейших характеристик подчеркиваются все те же формальные критерии: способность властвовать, санкции, принуждение, рассматриваемые вне социально-классового контекста^[7].

Наличие в современной западной политологии разнообразных определений власти и отсутствие единого согласованного и всеохватывающего теоретического определения объясняется не только сложностью и многоаспектностью этого социального явления, но и особенностями современного развития позитивистской концепции научного знания на Западе, методологической объективистской функционалистско-бихевиористской ориентацией «новой» политической науки. Проблемы, связанные с определением и изучением власти в западной теоретической политологии, отражают более общие проблемы этой науки, и в частности кризис ее теоретико-методологических основ, обусловленный разрывом между познавательным и идеологическим аспектами знания, между позитивизмом и научным историзмом. Важнейшей причиной неспособности этой политологии разработать научные определения власти и ее признаков является то, что неизменной осталась ее в целом апологетическая направленность: абстрактные и внеисторические определения власти призваны маскировать тот факт, что политическая власть в буржуазном обществе представляет собой господство капитала, осуществление интересов монополий.

Такие признаки власти, о которых говорят западные политологи, как способность воздействия путем применения санкций, воля, влияние, авторитет, убеждение, побуждение, принуждение, сила и др., хотя и являются реальными проявлениями власти и процесса властвования, тем не менее они вторичны по отношению к сущностным признакам власти — социальной природе, конкретноисторическому и классовому содержанию. Эти важнейшие критерии либо полностью игнорируются буржуазными политологами, либо упоминаются в качестве второстепенных критериев. Рассматриваемые в отрыве от этих важнейших признаков власти ее функционалистские характеристики в концепциях западных политологов выдвигаются на первый план, выступая в то же время крайне абстрактными.

Отсюда оперирование формальными и внеисторическими признаками власти является малоубедительным при определении власти как теоретического понятия и аналитической категории, претендующей на научность и универсальность применения. Именно это способствует тому, что характер властных отношений в исторически разнотипных политических системах не рассматривается под углом зрения их классовой природы, вопрос о носителях власти искажается, а отношения по поводу политической власти смешиваются с властными отношениями вообще. Так, если в буржуазной политической системе принуждение используется господствующим классом прежде всего для сохранения и упрочения своего господства, то в социалистической политической системе оно применяется главным образом во имя защиты общественных интересов и социальной справедливости, направлено на пресечение деятельности антиобщественных элементов. В зависимости от характера общественного строя следует также рассматривать и проблему соотношения сознательности (добровольности) и принуждения в процессе властвования, поскольку буржуазные политологи часто говорят о реализации методами власти абстрактно толкуемых ими политико-культурных ценностей и норм, хотя за последними скрываются определенные классовые интересы. «Реальное соотношение добровольности и принуждения в политической системе, — справедливо отмечает в этой связи советский ученый Н. М. Кейзеров, — определяется ее классовой природой и функциями, а также теми конкретноисторическими обстоятельствами и условиями, в которых она функционирует и развивается, реализует политические и иные интересы определенных социальных групп. При этом соотношение данных элементов как определенного способа функционирования политической системы, их удельный вес в управлении политическими процессами составляют одну из важных характеристик конкретной разновидности политической культуры»^[8]. Естественно, поэтому рассматривать данную проблему, как и проблему власти в целом, не с абстрактных и внеисторических позиций, как это делают буржуазные политологи, концепции которых на деле апологетически оправдывают действия властей в буржуазных политических системах авторитетом политических норм и ценностей, а на основе вышеназванных критериев. Так, при социализме, когда политическая власть выражает интересы трудящихся, а члены общества участвуют в разнообразных формах в управлении общими делами, подчинение носит в подавляющем случае добровольный характер, основывается на высокой политической культуре граждан. Напротив, в буржуазном обществе, где политическая власть выражает прежде всего интересы господствующего эксплуататорского класса и его отдельных группировок, стоит на страже отношений господства и подчинения и по своей сути противоречит воле и интересам класса угнетенного, подчинение обеспечивается главным образом посредством принуждения^[9].

Абстрактно-формальный подход западных политологов к определению власти и ее характерных признаков приводит также к тому, что не выявляется соотношение политической системы с государством. Субъектом власти выступают структуры и институты, вторичные по отношению к государству и его институтам, всегда имеющим конкретно-историческое и социально-классовое содержание. Такой подход прослеживается в теориях политического плюрализма, элитистских, неоэлитистских и иных моделях власти^[10].

На деле же именно деятельность государства является концентрированным выражением политической воли и власти господствующего класса. При этом, хотя политическая власть экономически господствующего класса является сущностью государства, природой его отношений с обществом, господствующий класс необязательно непосредственно сам осуществляет политическую власть, которая в современном буржуазном обществе, например, преломляется в деятельности целого ряда политических и государственно-правовых институтов и находится в руках особого управленческого слоя — бюрократии, реализующей государственную власть в интересах монополий. Поэтому следует различать понятия «классовое господство» и «политическая власть», которые, хотя сходны между собой, тем не менее относятся к различным аспектам проблемы власти, имеющим дело с вопросами о том, в чьих интересах осуществляется власть, кто и как ее осуществляет.

Поскольку политическая деятельность осуществляется не только государством, но и другими институтами политической системы — партиями, профсоюзами, молодежными и иными организациями, то не всякая политическая власть является государственной властью, в то время как всякая государственная власть — политическая. Поэтому понятие «политическая власть» шире понятия «государственная власть». Представляя собой наиболее полное выражение политической власти в ее наиболее развитом виде, государственная власть осуществляется с помощью особого аппарата государственных служащих на определенной территории, на которую распространяется государственный суверенитет. Имея классовый характер и опираясь на систему средств государственно-правового регулирования и принуждения, государственная власть в процессе реализации своих целей обладает монопольным правом принуждения и подчинения своей воле^[11]. Этот факт также всячески затушевывается во многих буржуазных концепциях власти, совершенно необоснованно пытающихся доказать сугубо плюралистический характер власти в буржуазном обществе, ее «демократическое» распределение среди различных групп этого общества.

Поэтому исходным пунктом социологического анализа политической власти является выяснение вопроса о том, в чьих интересах она осуществляется, выявление стоящих за ней общественных интересов, в основе которых лежат определенные потребности конкретных классов. Как раз это методологическое требование и не соблюдается буржуазными политологами, избегающими давать классовые оценки власти. Наряду с классовыми интересами, имеющими решающее значение для понимания социальной сущности политики, исследование социологических основ политической власти требует также изучения влияния на нее интересов других социальных слоев и групп. Анализ групповых интересов способствует объяснению существующих нюансов и особенностей политической жизни, учет которых необходим для реалистической оценки политической ситуации. Так, при одинаковом отношении политической власти к интересам господствующего класса в капиталистическом обществе она может выражать разные варианты этих интересов, а также интересов других социальных слоев и групп. В США, например, в целом позиции политических партий по вопросам внутренней и внешней политики определяются интересами монополистического капитала. Но, несмотря на утверждения западных политиков и политологов о якобы деидеологизированном характере двухпартийной системы США, водоразделом предвыборных платформ этих партий является проблема государственного регулирования и финансирования различных программ из государственного бюджета. В подходах к этим проблемам и в рецептах их решения обнаруживаются различные оттенки идеологического аспекта буржуазной политики^[12], интересы различных социальных групп.

Некоторые западные политологи признают теоретическую разобщенность и ограниченность определений власти в объективистской политологии. Австралийский ученый Д. Уайт, например, считает, что многие якобы универсальные определения власти на самом деле имеют дело только с частями и фрагментами целого и что эта частичность, выступающая под видом универсальности, является источником значительной путаницы в теоретической политологии^[13].

Однако сам Д. Уайт ничего не говорит о социальных и исторических критериях власти как целого. Он предлагает применить «синтетический» подход к определению этого понятия, т. е. по существу механически объединить уже существующие в западной политологии определения власти, основанные на ее второстепенных признаках, игнорируя опять же социально-классовый, конкретно-исторический анализ власти как общественно-политического явления.

Теоретический содержательный анализ власти как центральной концепции политики сфокусирован в современной западной политологии на исследованиях проблем ее «распределения» и институционализации в буржуазном обществе, властных отношений в условиях социального неравенства и социальных конфликтов, присущих этому обществу, возможностей урегулирования конфликтов, возникающих «в процессе властвования», т. е., иначе говоря, в процессе осуществления власти господствующим классом и его группировками, власти как отношений «социального обмена» между различными общественными группами в социально-политической системе^[14]. В качестве актуальных анализируются проблемы политического руководства, политического режима и др. На первый план, таким образом, выдвигаются проблемы власти, наиболее важные для сохранения и выживания буржуазного общества и его политической системы. Подобные исследования нацелены прежде всего на то, чтобы представить отношения властвования в буржуазной социально- политической системе как «равноправные» и «гармоничные», помочь правящим кругам реформировать их с тем, чтобы сгладить существующие в этой системе социальные антагонизмы и конфликты. Иными словами, умышленно или независимо от целей и намерений отдельных политологов идеализируются властные отношения в современном буржуазном обществе — существующие в нем отношения господства и подчинения изображаются в духе концепции равноправного «социального партнерства».

Именно с этих позиций подходят к анализу взаимоотношений власти политологи, рассматривающие власть как отношения равенства, основанные на своего рода «социальном договоре» по обмену материальными и духовными ценностями. Американский политолог Д. Болдуин, например, выступая против понимания власти как основанной на неравенстве вертикальной иерархической системы, а властных отношений — как конфликтных и насильственных, предлагает исследовать власть в категориях отношений «социального обмена». По его мнению, понимание власти в духе идей договорной (конвенциональной) власти как кооперативных и добровольных форм реализации «общих» интересов позволяет рассматривать взаимоотношения власти как «равноправные», выгодные и позитивные для всех членов общества^[15].

Таким образом, стремление представить властные отношения в буржуазном обществе как лишенные эксплуататорского характера явно искажает подлинный характер власти в социально-политической системе капитализма, характеризующейся усилением авторитарных тенденций, концентрацией власти в руках различных группировок господствующего класса, обострением противоречий и социального неравенства.

Такой подход научно несостоятелен именно потому, что он противоречит объективной природе антагонистических отношений власти в эксплуататорском обществе, ничего не имеющих общего с «добровольным договором». Эти отношения носят характер непримиримого конфликта противоположных интересов, чему кладет конец лишь социалистическая революция, утверждающая принципы подлинного народовластия, равноправия, добровольности, приоритета общенародных интересов^[16].

С несколько иных позиций исследует власть как отношения социального обмена шведский политолог В. Корпи. Не разделяя взгляд на власть как на отношения равных сторон, он анализирует ее в связи с проблемой социального неравенства. В. Корпи считает, что бихевиористские определения власти ограничивают ее исследование только ситуациями социального беспорядка и политического конфликта и не позволяют достаточно всесторонне исследовать проблему власти и ее результатов, включая роль власти в процессе социального обмена, в распределительных процессах в обществе и особенно проблему власти и неравенства. В. Корпи анализирует такие проблемы, как ресурсы власти, обмен, эксплуатация и конфликт, власть и конфликт, власть и обмен, восприятие и осознание власти, власть и социальное неравенство^[17]. Сторонники такого подхода к анализу власти в буржуазной политологии признают важность ее изучения в контексте социальной структуры общества и его политической системы, реальных прав и обязанностей граждан, взаимоотношений социальных групп и элит и т. п. Некоторые из них подчеркивают важное значение марксистского анализа взаимосвязи между обменом меновыми стоимостями и политико-юридическими отношениями в капиталистическом обществе для анализа проблемы власти. Однако и в данном случае затушевывается антагонистический характер социально-политического неравенства при капитализме, вопрос о том, какой класс и какие его группировки выступают реальными субъектами власти. Признавая наличие социально-политического неравенства в буржуазном обществе, эти авторы в то же время продолжают рассматривать возможность его преодоления, в частности, в распределении власти опять-таки с реформистских позиций, на основе «справедливого» социального обмена.

Примечательно, что, несмотря на попытки использования западными политологами элементов марксистского анализа проблемы соотношения экономики и политики, в названных концепциях сохраняется фактическое противопоставление определений и оценок власти марксистской классовой трактовке этого социального феномена. К тому же их авторы продолжают говорить о власти вообще, не только не раскрывая ее конкретно-исторического содержания, но и не проводя различия между политической властью и другими разновидностями власти.

Например, поскольку функция управления, будучи различной по своему социально-классовому содержанию, существует как в капиталистическом, так и в социалистическом обществах, научный анализ осуществления политической власти включает в качестве своего важного ’компонента исследование таких аспектов политического руководства, как социально-классовый состав, психологические черты и особенности поведения социальной группы, выполняющей функцию такого руководства, содержание этой функции, степень соответствия конституционных положений, определяющих полномочия центральных институтов политической власти в конкретной политической системе, реальной практике государственного управления.

Сравнительные конкретно-исторические исследования социального состава групп политического руководства в капиталистическом и социалистическом обществах, например, показывают, что в советском политическом руководстве преобладают люди, начинавшие свою профессиональную деятельность как рабочие и крестьяне, а также по своему социальному происхождению являющиеся выходцами из семей рабочих и крестьян. С точки зрения формирования своего состава политическое руководство в социалистических странах обладает высокой степенью социальной открытости^[18].

Политический режим также отражает классовый характер политической власти в конкретной политической системе (что игнорируется буржуазными политологами) и решающим образом влияет на состояние и степень демократии в ней. В марксистско-ленинской теории под ним понимается совокупность приемов и методов осуществления государственной власти и деятельности политических институтов в политической системе. Политический режим характеризуется также способом представления социально-политических интересов граждан и состоянием демократических прав и свобод, типом и методами политического и государственного руководства, отношением органов государственной власти к правовым основам ее деятельности, определенными структурными особенностями. На формирование политического режима оказывает воздействие фактическое распределение власти и влияния в политической системе, и прежде всего в государстве как аппарате публичной власти.

«Западноцентризм» в исследованиях власти буржуазными политологами 70—80-х годов по-прежнему сопровождается отсутствием теоретического единства, а также чрезмерной формализацией и узко прикладным характером тех бихевиористских исследований, которые посвящены так называемому эмпирическому «измерению власти» и продолжают занимать видное место в общем потоке литературы по этой проблематике^[19]. Следует также сказать, что плюралистические и элитистские концепции власти, несмотря на заметное падение их популярности в западной политологии, все еще продолжают занимать важное место в идеологическом арсенале буржуазии и активно используются в самих буржуазных странах не только для пропаганды и оправдания системы буржуазной демократии, но, что особенно характерно, и для экспорта в социалистические и развивающиеся страны. «На протяжении десятилетий, — отмечает советский ученый Г. К. Ашин, — теория политического плюрализма практически безраздельно господствовала в политологии США. И поныне она является дежурным, наиболее распространенным толкованием и оправданием системы буржуазной демократии»^[20].

Таким образом, пытаясь исследовать новые моменты и явления в процессе властвования в буржуазном обществе и его политической системе под углом зрения прежде всего социально-политических и идеологических потребностей этого общества, современные западные политологи, хотя и разработали некоторые новые концепции и подходы, не сумели тем не менее преодолеть принципиальные теоретико-методологические изъяны, присущие буржуазной науке как в плане определения власти и ее критериев, так и с точки зрения содержательного анализа власти. В то же время они продолжают опираться на концепции власти, разработанные в рамках бихевиористской политологии, на ее плюралистические и элитистские модели. В этом состоит одна из причин продолжающегося кризиса буржуазной теоретической политологии в целом.

1. Lasswell Н. and Kaplan A. Power and Society. Chicago, 1950, р. XIV. ↑
2. См.: Lasswell H. and Kaplan A. Op. cit., p. 75 — 76. ↑
3. См.: Dahl R. The Concept of Power. — Behavioral Science, vol. 2, 1957, p. 202; Dahl R. Modern Political Analysis. N.-Y., 1963, p. 50; Deutsch K. The Nerves of Government. N.-Y., 1966; Blau P. Exchange and Power in Social Life. N.-Y., 1964, p. 117. ↑
4. См.: Бурлацкий Ф. M. Ленин. Государство. Политика. M., 1970, с. 75; Тененбаум В. О. К методологии исследования политических систем. — В кн.: Развитие политических систем в современном мире. М., 1981, с. 16. ↑
5. См.: Ашин Г. К. «Плюралистическая демократия» или всевластие монополистической элиты. — США: экономика, политика, идеология. 1983, №4, с. 18-19. ↑
6. См.: The Journal of Politics, vol. 40, № 3, Aug. 1978, p. 589. Bachrach P. and Baratz M. Power and Poverty: Theory and Practice. N.-Y., 1970; Nagel J. The Descriptive Analysis of Power. New Haven, 1975. ↑
7. 7Cm.: Lukes S. Power: A Radical Approach. L., 1974, p. 34; Martin R. The Sociology of Power. L., 1977, p. 39; Power and Political Theory: Some European Perspectives/Barry B. ed. L., 1976, p. 37. ↑
8. Keйзepов H. M. О соотношении категорий «власть» и «политическая культура». — Сов. государство и право, 1983, № 1, с. 811. ↑
9. Там же, с. 82. ↑
10. О критике этих теорий см.: Нарта М. Теория элит и политика. М., 1978. ↑
11. См.: Бурлацкий Ф. М., Галкин А. А. Социология. Политика. Международные отношения. М., 1974, с. 20. ↑
12. См.: Государственный строй США. М., 1976, с. 92. ↑
13. См.: White D. М. The Concept of Power: Semantic Chaos or Underlying Consensus? Monash. Univ. Clayton, 1979, p. 1—3, p. 15—19. ↑
14. См., напр., Baldwin D. Power and Social Exchange. — American Political Science Review, vol. 72, Dec. 1978, № 4. ↑
15. См.: Baldwin D. Op. cit. ↑
16. См.: Кейзеров H. M. Указ, соч., с. 84. ↑
17. См.: Korpi W. Power, Exchange and Inequality. Stockholm, 1979. ↑
18. См.: Шахназаров Г. X. Социалистическая демократия. М., 1974, с. 166—167. ↑
19. См.: Nagel J. Recent Developments in the Measurement of Power. Philadelphia, 1979. ↑
20. Aшин Г. К. Указ. соч. ↑