Обобщающей цельной и согласованной теории «политической модернизации» как результата социальной модернизации не существует, как не существует и сколько-нибудь прочного единства ее критериев^[1].

Заметная роль принадлежит концепциям, авторы которых, используя экономический, системный, структурно-функциональный и иные подходы, а также концепцию политической культуры, связывают такие критерии с социально-экономическим, административно-управленческим, «демократическим», политико-культурным и иными аспектами «социальной модернизации». Однако критерии предлагаемые буржуазными политологами, как правило, не являются основополагающими для национального развития освободившихся стран.

Попытки создания прозападных вариантов теории «политической модернизации» были предприняты еще до того, как в середине 60-х годов структурно-функциональный анализ занял ведущее положение в теоретической политологии США. К ним прежде всего относятся различные теории, открыто обосновывающие тезис о том, что деколонизации неизбежно сопутствует принятие освободившимися странами политико-правовых институтов Запада. Разрабатывались и различные исторические теории, обосновывавшие неизбежность прозападного пути развития освободившихся стран^[2].

В буржуазной политической социологии эта ориентация представлена прежде всего концепциями тех политологов, которые попытались установить прямую зависимость между социально-экономическими и политическими аспектами «социальной модернизации». В методологическом плане их концепции испытывают ощутимое влияние «индустриальных» модернизаторских теорий, и прежде всего теории «стадий роста» У. Ростоу, согласно которым необходимыми предпосылками «демократического» (т. е. капиталистического) политического развития являются соответствующие технико-экономические условия накопления капитала. Иными словами, речь идет о вызревании капиталистической экономической структуры и капиталистических отношений в качестве предпосылок для «политической модернизации». Поэтому исходной единицей анализа в таких концепциях часто является уровень национального дохода на душу населения.

С. Липсет, например, проводит в своей работе тезис о наличии корреляции между буржуазной демократией как синонимом политической «современности» и экономическими факторами, утверждая, что более высокий уровень экономического развития может соотноситься с «демократической стабильностью». Считая, что основной причиной нарастающей радикализации и революционности масс в развивающихся странах являются их низкий жизненный уровень, бедность и нищета, Липсет утверждает, что только общество с достаточно высоким уровнем жизни и с минимальной бедностью может обеспечить условия для «разумного участия в демократических процессах со стороны большинства народа и для эффективного сопротивления популистской демагогии». Там же, где существует значительная обнищалая масса людей и небольшая привилегированная элита, политическая система, по его мнению, будет основываться либо на олигархии, либо на тирании, т. е. будет политически неразвитой. С. Липсет справедливо указывает на важность индустриализации, уровня жизни и образования по крайней мере для некоторых аспектов политического развития. Но его концепция явно находится под влиянием экономического детерминизма, поскольку им недооценивается значение исторических, политических и культурных факторов для процесса политической модернизации. Признавая социальную обусловленность политического развития, Липсет тем не менее к его анализу подходит вне связи его с закономерностями общесоциального развития. Сам процесс политического развития механически отождествляется у него исключительно с буржуазной демократией, представляющей собой единственный его критерий и результат. Определение этого процесса основывается у Липсета на двойной классификации стран либо как «стабильных демократий», либо как «нестабильных демократий или диктатур», что приводит, по признанию самих буржуазных политологов, к «односторонности» его концепции^[3].

Попытку «усовершенствования» подхода Липсета предпринял Ф. Катрайт. Он предложил эмпирически измерять политическое развитие, используя показатель, основанный на сопоставлении законодательных и исполнительных институтов. Первоначально назвав его «индексом политического развития», Катрайт также опирался в основном на западную его концепцию. Чтобы получить по этому индексу максимальный балл, изучаемая страна, согласно Катрайту, должна располагать буржуазно-парламентарным типом правления, состоящим из: 1) законодательного органа, имеющего в своем составе по крайней мере две политические партии, ни одна из которых не обладает абсолютной властью в законодательных учреждениях, и 2) исполнительного органа, глава которого избирается путем выборов, причем обязательно при наличии политического соперника. Подразумевая под политической модернизацией степень развитости этих институтов, он также отождествлял ее с эволюцией политической системы в направлении буржуазной демократии^[4].

О соотношении между буржуазно-демократической формой политического развития и социально-экономическими факторами говорят в своих работах и другие американские политологи^[5]. Некоторые из них справедливо усматривают зависимость политической динамики от социально-экономических факторов, в отличие от тех буржуазных ученых, которые абсолютизируют самостоятельность государства и политики, полностью отрывая их от экономики и волюнтаристски рассматривая политику как результат действия необъяснимой и несводимой к чему-либо воли к власти. В их концепциях отразилась определенная зависимость между факторами социально-экономического развития и тенденцией к расширению политического участия масс, преодолению патриархально-подданического сознания в ряде развивающихся стран, к определенной демократизации политической жизни.

В изложенных концепциях воздействие экономических факторов на политику исследуется в рамках модели «традиционализм» — «современность», на основе вульгарного экономического детерминизма. Причем постулируется, что более высокому уровню экономического развития здесь неизбежно должны соответствовать различные модели буржуазной демократии, выступающие единственным эталоном политической модернизации.

Практика общественной жизни опровергает эти утверждения. В экономически менее развитых буржуазных странах может существовать более развитая степень буржуазной демократии, чем в высокоразвитых странах империализма. Между техническим уровнем развития страны и степенью демократии не существует прямой связи, ибо экономические отношения реализуются через социальные, и прежде всего через борьбу классов. В статье «О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова)» В. И. Ленин подчеркивал, что нельзя прямо связывать установление прогрессивного, демократического общественного строя, каковым является социализм, с обязательным наличием высокого уровня развития производительных сил в качестве его необходимых предпосылок. «Если для создания социализма, — писал В. И. Ленин, — требуется определенный уровень культуры…, то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы»^[6].

Некоторые авторы этих концепций не исключают из числа модернизированных государств страна социализма. Однако, объединяя в рамках теорий «индустриализма» различные в социально-классовом отношении современные индустриально развитые капиталистические и социалистические страны, они тем не менее предпочитают говорить о результатах воздействия модернизации на политическое развитие развивающихся стран исключительно с точки зрения исторического опыта буржуазных государств. Исторический опыт государственно-политического строительства в СССР и других социалистических странах, где получила развитие не формальная, а фактическая, подлинно народная демократия, опровергает эти прозападные концепции. В них во многом повторяются те же методологические ошибки и та же классовая ограниченность, которые были свойственны буржуазным социологам-эволюционистам, рассматривавшим развитие государственно-правовых учреждений в тесной связи с социально-экономическими факторами как поступательный и непрерывный процесс в направлении буржуазного конституционализма.

Другим наиболее влиятельным теоретико-методологическим направлением «политологии развития» является структурный функционализм. Согласно политологам- функционалистам, процесс политической модернизации (т. е. переход политической системы от традиционной стадии к современной) выступает как взаимодействие между процессом дифференциации, императивами равенства и интеграционной, приспособительской и творческой возможностью политической системы.

При этом процесс дифференциации, рассматриваемый как господствующая тенденция в исторической эволюции современного общества, связывается с возрастанием и разделением специализацией ролей и функций в политической системе, усложнением их структуры и повышением взаимозависимости, усилением приспособляемости системы к окружающей среде. Вызывая отделение юридических норм от религии, разделение религии и идеологии (так называемая секуляризация или светскость), административно-управленческих и политических структур в политической системе, процесс дифференциации предполагает также повышение эффективности политической организации как в административно-бюрократической, так и в политической сферах в целом.

«Равенство» включает в себя формальные признаки буржуазной демократии: всеобщее избирательное право и гражданство для взрослого населения (равенство в требованиях распределения ресурсов, а также в правах и обязанностях) , широкое распространение универсальных правовых норм в политической системе (в том виде, как оно предусматривается буржуазной доктриной «господства права»), политическое участие, предполагающее вовлечение в политическую жизнь населения и т. п.

Дифференциация (т. е. функциональная специализация, возрастание структурной взаимозависимости, светскость) и «равенство» (т. е. формальная буржуазная демократия) выступают, согласно авторам этих теорий, источниками возможности политической системы. Отсюда приобретение политической системой повышенной политической и административной возможности характеризуется увеличением числа государственных функций, усилением политической интеграции в системе и эффективности принимаемых политических и административных решений, расширением власти центральных политических институтов, участием населения в политическом процессе и т. п. Благодаря этим показателям многие буржуазные политологи выделяют понятие возможности политической системы в качестве центрального для определения политической модернизации.

Иными словами, оперируя на первый взгляд сугубо функционалистскими понятиями, политологи-функционалисты обходят вопрос о социальной ориентации политических систем в процессе их модернизации от традиционной до современной стадии развития и в то же время необоснованно наделяют «модернизирующуюся» политическую систему чертами буржуазного политического процесса. Таким образом, политические предпочтения преломляются в «идеологически нейтральных» теоретических разработках буржуазных теоретиков концепций политического развития.

Среди структурно-функциональных показателей политического развития, рассматриваемого в терминах дифференциации, равенства и возможности, значительное место принадлежит категориям так называемого административного подхода, сторонники которого в целом сводят их к понятию рационализации^[7]. Политическое развитие выступает в данном случае как процесс замены неформальных, обособленных, функционально распыленных форм социальных и политических взаимосвязей и традиционных культурных норм более светскими (секуляризация) и рационализированными формами бюрократической организации и политической культуры современного буржуазного государства.

В концепции «рационализации» явно прослеживается стремление к отождествлению политической модернизации с якобы сугубо современным, рациональным стилем функционирования западных бюрократий. Но абсолютизация олигархически-бюрократических начал в государственном управлении, свойственных капиталистической бюрократии, подчеркивание необходимости «достижения» в отборе на административные и политические роли, смены «иррационального» «рациональным» в государственном управлении рождает тенденцию к игнорированию такого важного критерия политического развития, как политическая демократия, к отчуждению функций управления обществом от самого общества, сосредоточению их в руках управленческой элиты, кастовости, жесткой иерархичности, наличию определенной системы ценностных ориентаций и т. п. Бюрократизация, отмечает Ю. А. Замошкин, объективно ведет к ликвидации всякой демократии, уничтожая свободный обмен мнениями, всякую свободу и инициативу, подменяя их бездушными, формализованными, уложенными в прокрустово ложе иерархических рамок связями чиновных правил и предписаний^[8]. Чрезмерный акцент на значение бюрократических начал для политической модернизации был подмечен и самими американскими политологами. Веберовская концепция «рационализации», на которую методологически опираются американские политологи, имеет дело прежде всего с проблемой различения западных и незападных обществ, а не с динамикой изменений в самих социально-политических системах. Не говоря уже об отсутствии в ней строго научного социально-классового подхода, эта концепция методологически является слишком односторонней, чтобы служить верным и общепринятым критерием политического развития.

Неверно утверждение М. Вебера о том, что бюрократизация управления тождественна его рационализации. В этой связи уместно поставить вопрос: соответствуют ли реальные административно-управленческие процессы развивающихся стран даже капиталистической ориентации политологическим моделям «рационализации», «секуляризации», «эффективности», авторы и сторонники которых находятся под влиянием веберовской концепции?

Необычайно сложная и внутренне противоречивая структура власти в этих странах, во многом обусловленная историческими традициями, ее качественные отличия от социально-политических систем стран развитого капитализма предопределяют такие черты их административно-управленческой структуры, как: бурный количественный рост административно-управленческого аппарата, значительная относительная самостоятельность и социальная устойчивость бюрократий, тенденция к превращению верхушки господствующих классов и социальных слоев в бюрократическую буржуазию, засилье военных в гражданской администрации и милитаризация ряда политических режимов, проникновение в государственный аппарат традиционалистско-феодальных элементов и т. п.^[9] Все это делает несопоставимыми процессы бюрократизации в ряде развивающихся стран с бюрократической организацией современного буржуазного государства.

Научно несостоятелен далее механический перенос буржуазными политологами в специфические конкретноисторические условия развивающихся стран «эволюционных универсалий» и характеристик, применимых лишь к европейско-американскому историческому опыту. Это, в частности, относится к выбору сугубо западных критериев и моделей «секуляризации», особенностями которых является провозглашение частного характера религии и отведение ей роли исключительно внутреннего фактора, не влияющего на социально-политическую жизнь. Подразумеваемые под ней светские цели и представления о целях и средствах политики все чаще, согласно этим авторам, доминируют в мышлении людей, «делающих» политику, содействуя формированию рациональной политической культуры. Отсюда показателем распространения рационального выбора, расчета и контроля является развитие бюрократических организаций, сопровождающееся увеличением учета политической информации, кодификацией законов и формальных процедур для оценки политики и т. п.

Между тем на мусульманском Востоке, например, религия включает в себя не только догматы веры, но и государственно-правовые установки и предписания; она тесно связана с политическими, культурными, этическими и иными нормами и ценностями. Отсюда в ходе социально-политического развития ряда мусульманских стран не происходит, как это утверждают концепции «политической модернизации», отчетливо выраженного отделения политической и государственно-правовой сфер от религиозной, а политическая культура не становится полностью светской.

Значительное влияние мусульманской религии на политико-правовое развитие здесь имеет исторические корни и причины, важнейшими из которых являются феодальные пережитки^[10]. Помимо религиозных факторов, на государственно-политическое развитие освободившихся стран оказывают влияние и элементы традиционализма. Сила архаичных связей и консервативных традиций противодействует социально-политическому прогрессу в этих странах, а живучесть родоплеменных отношений и интересов затрудняет развитие отношений национального характера. В прокапиталистических политических режимах правящая элита, нередко при поддержке неоколониалистских кругов, отводит феодальным правителям и вождям важную функцию соправителя и «младшего партнера». Во многих странах Тропической Африки деятельность административного аппарата подвергается воздействию со стороны местной и родоплеменной знати^[11].

Традиционные структуры являются питательной почвой бюрократии в некоторых афро-азиатских странах. Как отмечает В. Г. Хорос, положение в этих странах мало меняет процесс урбанизации, ибо приток населения в города, вызванный не столько промышленными нуждами, сколько «разбуженными» потребностями мигрантов, не означает отрыва от традиционных отношений. Поэтому в целом социальная и политическая пассивность масс, отсутствие демократических навыков, неграмотность и пр. создают естественные условия для бюрократического патернализма^[12] (т. е. для системы бюрократического покровительства, семейственности, кумовства и т. п. — С. Е.).

Таким образом, анализ конкретно-исторической ситуации в развивающихся странах свидетельствует об ошибочности простого переноса веберо-парсоновских моделей буржуазной политологии на развивающиеся страны. Их несоответствие политической реальности в этих странах со всей очевидностью раскрывает западноцентристскую ориентацию концепций «политической модернизации».

Использование социально-политической дифференциации как показателя политического развития вполне правомерно и применяется в марксистских политических исследованиях для характеристики процесса социального развития, в том числе и государственно-политических его аспектов. Но вне конкретно-исторического контекста, без учета социально-классовой природы политических систем и их социальной ориентации критерий дифференциации является слишком формальным и абстрактным, чтобы служить универсальной научной концепцией, объясняющей сложный и противоречивый процесс политического развития освободившихся стран.

Огромная роль для достижения важнейшей цели политической стратегии и идеологической экспансии неоколониализма в развивающихся странах, состоящей в ограничении радикальных социально-политических и экономических преобразований, в обосновании необходимости заимствования ими западных политических институтов, отводится тем функционалистским концепциям «политической модернизации», в которых «императив равенства» связывается с формальными признаками буржуазной демократии — «плюрализмом», «конкуренцией», «сбалансированностью власти» и «политическим участием». По утверждению Липсета, одним из главных интересов политической социологии является анализ социальных условий, необходимых для демократии^[13] (буржуазной. — С. Е.). Причем в некоторых случаях западные буржуазно-демократические институты в явном виде используются как эмпирические аналоги для развивающихся стран, в других же случаях подобное отождествление только подразумевается.

«Наиболее общим мнением в американских интеллектуальных кругах относительно политического развития является то, — пишет Ф. Фрей, — что оно представляет собой движение по направлению к демократии». Соглашаясь с подобной трактовкой процесса политического развития, сам Фрей определяет его как «изменения в направлении большего распределения власти и взаимного обмена властью…»^[14]. Другой американский политолог Д. Коулмэн усматривает степень «демократизации», а следовательно, и политической развитости в наличии в политической системе политической «конкуренции» (конкуренционная модель). «Конкуренция, — апологетически заявляет он, — является существенным аспектом политической современности… Поэтому англо-американские государственные устройства наиболее близко приближаются к модели современной политической системы…»^[15].

Одним из важнейших результатов социальной модернизации, с которым американские политологи связывают политическую развитость в ее буржуазно-демократическом аспекте, является «политическое участие». Согласно, например, К. Дойчу, «модернизация» сопровождается массовой «социальной мобилизацией», которая в свою очередь подразумевает возрастание «политического участия», выступающего, на его взгляд, ключевым элементом политического развития^[16]. По мнению буржуазных политологов, традиционное общество не знает политического участия; оно объединяет людей по родственному признаку в общины, изолированные друг от друга и от центра. В противоположность ему современное общество является «обществом участия». Г. Алмонд и С. Верба также ассоциируют политическую культуру политически «развитых» обществ с политической культурой участия^[17]. По существу категория «политического участия» отождествляется здесь с формальным политическим участием как одним из элементов буржуазного демократизма; ее сторонники всячески обходят вопрос о фактическом социальном и политическом равенстве участвующих в политической жизни граждан.

Структурно-функциональная ориентация на буржуазно-демократическую модель как якобы идеальный образец «политической модернизации» и политического развития наряду с «рационализацией», «дифференциацией» и «равенством» отражена в буржуазной политической социологии также и концепцией «автономии». Политическое развитие, подчеркивают буржуазные политологи, может мыслиться как процесс, в котором предмет политического развития постепенно и успешно достигает политической автономии. Более того, политическая «автономия» наделяется ролью определяющего критерия политической модернизации по сравнению с такими ее показателями, как административно-правовое развитие, массовая мобилизация и политическое участие и т. п., которые, по словам буржуазных политологов, являются лишь «последствиями успешного достижения политической автономии, проявления которой могут варьироваться в зависимости от места и времени»^[18]. Отсюда создание буржуазно-демократических институтов, согласно этим авторам, не должно само по себе рассматриваться в качестве критерия политической модернизации, а выступать таковым только постольку, поскольку оно является следствием достижения политической автономии.

«Автономия» в теориях политологов-функционалистов тесно связана с политическим плюрализмом, который отождествляется ими с западной либеральной демократией. Этим понятием обозначается степень независимости различных политических групп, и прежде всего политических партий, от государственной власти, по отношению к которой они выступают как автономные группы давления. Вторым критерием политической развитости выступает здесь, так же как и в концепциях «политической модернизации» других политологов-функционалистов, дифференциация, сводимая к специализации ролевых функций, а в качестве третьего его признака выдвигается секуляризация, или «светскость», — показатель, отражающий, как уже отмечалось, «рациональность» бюрократии и политической культуры.

Выдвигаемая в качестве важного параметра политической модернизации «субсистемная автономия», по мнению буржуазных политологов, предопределяет уровень демократизации политической системы и степень ее развитости. При этом важнейшим признаком демократии объявляется многопартийность, свобода ассоциаций, относительная автономия органов местного самоуправления от центральной власти. Многопартийность противопоставляется однопартийным политическим системам, которые часто отождествляются в буржуазной науке с авторитарным правлением и используются буржуазными политологами для определения прогрессивных национально-революционных режимов в развивающихся странах. Фетишизируя многопартийность и рассматривая ее как некое универсальное условие, необходимое якобы для обеспечения учета интересов всех граждан общества и отражения их в политике государства, американские политологи лишают понятие «политическая партия» присущего ему социально-классового содержания. Заинтересованность в создании в развивающихся странах многопартийной системы западного образца отражает стремление идеологов неоколониализма воспрепятствовать консолидации прогрессивных сил и созданию единого антиимпериалистического фронта в борьбе за дальнейшее развертывание национально-демократических революций.

Много общего с такими функциональными критериями политического развития, как автономия, дифференциация и секуляризация, имеет набор характеристик политического развития, предложенный Л. Паем^[19].

Нетрудно заметить, что концепция «субсистемной автономии» представляет собой один из политологических вариантов теории «политического плюрализма» — кардинальной доктрины современной политической идеологии. Будучи прежде всего сугубо прозападным вариантом социологического анализа государственной и политической жизни с присущими ему характерными особенностями, она объявляется буржуазными политологами всеобщим критерием любого политического развития. Согласно им, эволюция политических систем и их элементов в направлении приближения к этой модели и является процессом политической модернизации. Буржуазная теория «плюралистической демократии» преломляется, таким образом, в современных социологических структурно-функциональных концепциях политического развития в западной политологии, став для нее влиятельной академической идеологией. Методологическая несостоятельность подобных концепций состоит поэтому прежде всего в их антиисторизме.

Таким образом, являясь, как и критерии рационализации и дифференциации, «идеальным» типом, концепция «политической автономии» отражает прежде всего западноевропейский и американский исторический опыт и необоснованно превращается американскими политологами- теоретиками в абстрактно-универсальную категорию развития государства и политических систем. Конкретная же историческая реальность развивающихся стран показывает, что во многих политических системах этих стран устанавливаются однопартийные режимы, выступающие, вопреки теориям буржуазных политологов, централизующим фактором политической жизни. В настоящее время однопартийные системы существуют в государствах различной социальной ориентации, в которых также различна социальная природа правящих в них политических партий и пути возникновения и утверждения их господствующего положения, тенденций их развития. Поэтому при анализе однопартийных режимов необходимо в данном случае учитывать социальную природу государственной власти и правящей политической партии в этих странах, специфику генезиса в них однопартийного руководства и методов его осуществления^[20].

Сильная централизация государственного управления в центре и на местах в этих странах также противоречит «плюралистско-автономистскому» подходу буржуазных политологов. Эта централизация проявляется, например, в главенствующем положении правительственных чиновников (а не избираемых населением органов) в системах местного управления. Руководящие посты в местной администрации занимают лица, часто одновременно возглавляющие местный партийный аппарат и подчиненные центральному руководству единственной в стране правящей партии. Централизация усиливается в результате военных переворотов. Вмешательство армии в политическую жизнь сопровождается в этих странах роспуском муниципальных советов, отстранением от должности местных администраторов свергнутого правительства и передачей их функций армейским офицерам.

В западноцентристских концепциях политической модернизации нашла отражение некоторая зависимость между факторами социально-экономического развития и тенденцией к определенной демократизации политической жизни в развивающихся странах, к расширению политического участия масс и т. п. При этом не учитывается относительная самостоятельность политики, ее способность воздействовать на социальные и экономические процессы. Причем политическое развитие часто рассматривается в отрыве от таких влияющих на него факторов, как революционные преобразования в обществе, международное окружение, роль народных масс, политических лидеров, различных неформальных аспектов политики и т. п. Разрабатывая модели и критерии политической модернизации с позиций буржуазной академической политологии и выдавая их за ценностно-нейтральные исследования, западные теоретики на деле исследуют политическую реальность развивающихся стран сквозь призму западного политического опыта и своих собственных политико-идеологических представлений и предпочтений. Политическое развитие в развивающихся странах автоматически отождествляется ими с социальной «модернизацией», многие аспекты которой рассматриваются как необратимые в своем историческом движении общества «западного» образца.

Анализ развития политических систем с западно-центристских позиций превращает характеристики буржуазно-демократического режима в единственно возможный исторический ориентир политического развития, который якобы не имеет исторической альтернативы. Выдавая их за некий эталон, американские политологи объективно проводят идею, отрицающую поступательность политического развития общества и возможность перехода развивающихся стран к социализму, минуя капиталистический путь развития. Их концепции прямо или косвенно направлены на дискредитацию политических систем социалистических стран, а также стран социалистической ориентации. В данном случае авторы западноцентристских концепций политического развития в буржуазной политологии разделяют те же методологические ошибки, что и русские мелкобуржуазные демократы, теоретические взгляды которых на исторические пути развития были подвергнуты критике В. И. Лениным. «Они, — писал В. И. Ленин, — видели до сих пор определенный путь развития капитализма и буржуазной демократии в Западной Европе. И вот, они не могут себе представить, что этот путь может быть считаем образцом mutatis mutandis, не иначе как с некоторыми поправками… Им совершенно чужда всякая мысль о том, что при общей закономерности развития во всей всемирной истории нисколько не исключаются, а, напротив, предполагаются отдельные полосы развития, представляющие своеобразие либо формы, либо порядка этого развития»^[21].

Опираясь на прозападные концепции политической модернизации и пренебрегая их социальной ориентацией, буржуазные политологии разрабатывают модели, которые не совпадают с конкретно-исторической реальностью в политических системах развивающихся стран и апологетически искажают происходящие в них политические сдвиги. Как показывает историческая действительность, социальная «модернизация» вызывает в этих странах и регионах политические процессы и явления, опровергающие западноцентристские теоретические модели «политологии развития», и часто характеризуется установлением однопартийных режимов, нестабильностью и политическими переворотами, этническими конфликтами и гражданскими войнами, бюрократией, коррупцией и т. п. Следствием такого подхода является разрыв между этими моделями и реальными процессами изменения и развития политических институтов, которые, несомненно, представляют собой более исторически сложный и диалектически противоречивый процесс. Поэтому даже некоторые политологи (Сомджи, Найду и др.) сами весьма скептически оценивают научный потенциал западноцентристских моделей политического развития, говоря об их неуместности для анализа политической реальности в развивающихся странах, все чаще подчеркивая их этноцентризм и двусмысленность, критикуют саму западную модель в качестве идеального образца современного политического развития^[22].

Реальной исторической альтернативой капиталистическому пути развития является существование в развивающихся странах политических систем социалистической ориентации.

13. В самых общих чертах политическая модернизация абстрактно определяется в западной политологии как процесс, посредством которого человек во все возрастающей степени приобретает контроль над политическим окружением. — См.: Bill J. and Leiden С. The Middle East: politics and power. Boston, 1974, p. 2—3. ↑
14. См., напр., Moore B. Social Origins of Dictatorship and Democracy, Penguin, 1966. Organski A. the Stages of Political Development. N.-Y., 1965. ↑
15. Olsen M. Multivariate Analysis of National Political Development. — American Sociological Review, 1968, №5, p. 701—702. ↑
16. См.: Cutright F. Political Structure. Economic Development and National Social Security Programs. — The American Journal of Sociology, vol. 70, March 1965, p. 537—550. ↑
17. См.: Winham G. R. Political Development and Lerner’s Theory: Further Test of a Causal Model. — «The American Political Science Review», vol. LXIV, Sept. 1970, №3; Jackman R. On the Relation of economic development to democratic performance.— Midwest Journal of Political Science, v. 17, 1973, p. 611—621. ↑
18. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 381. ↑
19. См.: Руе L. Aspects of Political Development, Boston, 1966, p. 31—48. ↑
20. См.: Замошкин IO. А. Кризис буржуазного индивидуализма и личность. М., 1966, с. 33—34; См. также: Дмитриев А. В. Политическая социология США. ЛГУ, 1971, с. 42. ↑
21. См.: Ли В. Ф. К вопросу о генезисе, типологии и эволюции бюрократии в переходных структурах Востока. — Общество, элита и бюрократия в развивающихся странах Востока. Ч. 1. М., 1974, с. 12. ↑
22. См.: Муромцев Г. И. Влияние ислама на политическое и правовое развитие африканских стран социалистической ориентации. — В кн.: «Проблемы государства и права стран Азии, Африки и Латинской Америки». М., 1971, с. 115—129. ↑
23. См.: Ястребов В. И. Роль чиновничества в местном управлении стран Тропической Африки. — Общество, элита и бюрократия в развивающихся странах Востока. Кн. 1. с 197: Юдин Ю. А Политические системы стран Тропической Африки, с. 15; Народы Азии и Африки, 1977, № 1. ↑
24. См.: Хорос В. Г. Современное «народничество» и государство в развивающихся странах. — Общество, элита и бюрократия в развивающихся странах Восюка. Кн. 1, с. 116. ↑
25. The Human Relations, 1974, vol. 27, № 4, p. 332. ↑
26. Цит. по Pуe L. Communications and Political Development, p. 301. ↑
27. Almоnd G. and Coleman J. eds. Op. cit., p. 533. ↑
28. См.: Deutsch K. Social Mobilization and Political Development. — American Political Science Review, 1971, vol. LX. ↑
29. Huntington S. and Nelson J. Socio-economic Change and Political Participation. Mass., 1976; Almond G. and Verba S. Op. cit, p. 4. ↑
30. См.: Syng Ek Moon. Political Development and the Problems of Political Autonomy and Dependency. Seoul, 1979. ↑
31. См.: Pye L. Aspects of Political Development, Boston, 1966, p. 45-48. ↑
32. См.: Юдин Ю. А. Указ. раб., с. 162—165. ↑
33. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 379. ↑
34. См.: Sоmjее А. Н. Ethnocentrity and Value Ambiguity in Political Development Studies. —Political Studies, v. XXVI, №2, June 1978, p. 256; N a i d u M. The Western Model of Development: Its relevancy, feasibility and desirability for the Third World. Bramdon, 1979. ↑