Николай Александрович Бердяев (1874—1948) — один из наиболее известных русских религиозных философов. Оставил интересные размышления о природе государства, его соотношении с обществом и человеком. Бердяев не испытывал теплых чувств к государству, настаивал на его языческом происхождении, диком порабощении и насилии одного племени над другим. Государство не дышит и не движется ни пафосом свободы, ни пафосом добра, ни пафосом человеческой личности, хотя оно и имеет ко всему этому отношение. Наоборот, оно движется пафосом порядка, власти, мощи. Государство (здесь, видимо, Бердяев следует Илариону) стоит под знаком «закона, а не благодати»^[1]. Он полагает, что от слов Христа «воздайте кесарю кесарево, а Божье Богу» началась новая эра в истории государств. Поэтому власть государства имеет божественный, онтологический характер. Пределы государственной власти — чисто религиозные, духовные. В первооснове своей, говорит он, «это не есть ограничение государства обществом и общественными группами, требующими тех или иных конституционных гарантий, это прежде всего ограничение государства церковью и душой человеческой»^[2].

Так, скорее, должно быть, чем есть на самом деле. Зачатки государственности, зарожденные в крови и насилии, говорит Бердяев, имевшие первоначальной своей положительной миссией борьбу с первобытным хаосом и зверством, обладают тенденцией разрастаться, превращаться из средства в цель, из начала подчиненного и условного в начало абсолютное и высшее. С горькой иронией философ замечает, что человечество всегда будет нуждаться в вождях и всегда будет с благоговением относиться к своим великим людям, но как ужасна судьба этой потребности в государстве. Сама по себе государственная власть требует не благородного чувства благоговения к высшему и боговдохновенному, а чувств рабских и низкопоклоннических.

Бердяев называет злым и безбожным государственное начало, которое в государственной воле и присущей ей власти видит высшее воплощение добра на земле, второго Бога. Зла и безбожна не просто всякая государственность в смысле организации общественного порядка и системы управления, а государство абсолютное и отвлеченное, то есть суверенное, себе присваивающее полноту власти, ничем высшим не желающее себя ограничить и ничему высшему себя подчинить. Суверенная, неограниченная и самодовлеющая государственность во всех формах, прошлых и будущих, «есть результат обоготворения воли человеческой, одного, многих и всех, подмена абсолютной божественной воли относительной волей человеческой, есть религия человеческого, субъективно-условного, поставленная на место религии божеского, объективно-безусловного»^[3]. Сущность суверенной государственности в том, что в ней властвует субъективная человеческая воля, а не объективная сила правды, не абсолютные идеи, возвышающиеся над всякой человеческой субъективностью, всякой ограниченной и изменчивой человеческой волей.

Такую нелицеприятную характеристику философ дает всем государствам без исключения, как абсолютно самодержавным, так и либеральным. Конституционные монархии и демократические республики хотя и признают права личности и ценность свободы, но отвлеченное государственное начало в них живет и творит зло. Как и в монархиях абсолютных, в новых, более свободных государствах судьба личности и судьба мира все еще зависят от человеческого произвола, от случайной и субъективной только человеческой воли.

Мы справедливо требуем от государства соблюдать права человека. Однако эти права, свободы, все ценности жизни, констатирует Бердяев, только в том случае будут незыблемы и неотъемлемы, если будут установлены высшей волей, то есть нечеловеческой. Только абсолютный, внегосударственный и внечеловеческий источник прав человека делает эти права безусловными и неотъемлемыми, только божественное оправдание абсолютного значения всякой личности делает невозможным превращение ее в средство. «Для нас, — писал Бердяев, — центр тяжести проблемы государства — это ограничение всякой государственной власти не человеческой волей, субъективной волей части народа или всего народа, а ограничение абсолютными идеями, подчинение государства объективному разуму»^[4].

Бердяев убежден, что исторически декларация прав человека и гражданина имеет религиозное происхождение. В этой связи он ссылается на исследование Еллинека, который видел зарождение этой декларации в религиозных общинах Англии на основе осознания свободы совести и безусловного значения человеческой личности, ограничивающего всякую власть государства. Из Англии декларация прав человека и гражданина была перенесена в Америку, а затем уже во Францию. По Бердяеву, свобода совести — основа всякого права на свободу, и потому она не может быть отменена или ограничена волей людей или властью государства. Свобода совести — изъявление воли Бога, ибо в свободе Бог видит достоинство сотворенного им человека. Право по глубочайшей своей природе вовсе не государственного происхождения, не государством дается, распределяется и санкционируется.

Бердяев отмечает, что в науке имеют место два подхода к соотношению государства и права, их происхождению. Один из них, который он называет государственным позитивизмом, признает в государстве источник права. При государственном абсолютизме нет места для самостоятельного источника прав личности, самой же власти — опекуну человеческого благополучия — приписывается высшее происхождение. Всякий государственный позитивизм и социализм как его разновидность признает абсолютность государства и относительность права, отьемлемость прав, подвергает их оценке по критериям государственной полезности.

Противоположный тип учений, враждебный государственному позитивизму, признает абсолютность права и относительность государства. Право имеет своим источником не то или иное положительное государство, а трансцендентальную природу личности, волю сверхчеловеческую. Не право нуждается в санкции государства, а государство должно быть санкционировано правом, судимо правом, растворено правом^[5]. То, что называют правовым государством, замечает Бердяев, не всегда есть свержение принципов государственного позитивизма. Только теория естественного права и практика декларации прав человека и гражданина в чистом ее виде стоит на пути отрицания государственного позитивизма. Праведно в политической жизни лишь то, что заставляет государство смириться. В развитие этой мысли он делает очень важный вывод: «Государство есть выражение воли человеческой, относительной, субъективно-произвольной, право — выражение воли сверхчеловеческой, абсолютной, объективно-разумной»^[6]. При этом Бердяев делает существенное уточнение: под правом он понимает выражение абсолютной правды и справедливости, то есть внсгосударственное и надгосударственное право, которое заложено в глубине нашего существа и отражает божественность нашей природы.

Право как орган и орудие государства, как фактическое выражение его неограниченной власти есть слишком часто ложь и обман, выступающие в виде законности, полезной для некоторых человеческих интересов. Подлинное право есть свобода, государство — насилие, право — голос Божий в личности, государство — безлично и в этом безбожно.

Бердяев касается и проблемы права революции. Как его оценивать? Практически все революции, которые произошли в человеческой истории, являли собой не что иное, как полное отрицание старого права. Вместе с тем право революции есть обязанность всякого сознательного существа ставить закон божеский выше закона человеческого. Это суд абсолютного права над относительным государством, сверхчеловеческой воли над человеческой. Народ всегда имеет естественное право совершить революцию во имя своего идеала добра, если он внутренне созрел для этого. Но, увы, слишком часто в революциях на место старой человеческой лжи ставится новая. Сколько категоричности звучит в устах религиозного мыслителя: «Ведь столь прославленное, столь авторитетное право государства есть, в сущности, право захватное, право силы. Ведь государственная власть, сколько бы она ни призывала небеса для санкционирования своего священного происхождения, основана на насильственной революции, которая совершилась в глубине времен»^[7].

Неприкрытый скепсис звучит у Бердяева и когда он говорит о народном представительстве, «достается» от него и Ж.-Ж. Руссо как основателю учения о народовластии. Учредительное собрание, по образному выражению Бердяева, может быть сборищем «хулиганов и ничтожеств». А впрочем, «каким же оно может быть в условиях нашей византийско-татарской государственности, приправленной соусом немецкой бюрократии»?^[8] В личности можно искать образ Божий, и его должно искать в теократической общественности. Фактическая история государства есть борьба доброго со злым, однако злое всегда брало верх над добрым.

Бердяев предостерегает своих читателей видеть в его рассуждениях проповедь анархизма. Органические государства очень редко встречались в истории и всегда они были теократическими. В этом, видимо, и состоял политический идеал одного из замечательных наших философов.

1. Бердяев Н. А. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики. М., 1993. С. 173. ↑

2. Бердяев И. А. Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии. Париж, 1970. С. 66. ↑

3. Власть и право. Из истории русской правовой мысли. Л., 1990. С. 286. ↑

4. Власть и право. Из истории русской правовой мысли. С. 288. ↑

5. См.; Власть и право. Из истории русской правовой мысли. С. 290. ↑

6. Там же. С. 290. ↑

7. Власть и право. Из истории русской правовой мысли. С. 291. ↑

8. Там же. С. 291. ↑