В конце XVII — начале XVIII в. в России начинается мощный модернизационный процесс, охвативший все стороны жизни общества, в том числе и сферу права.

С нашей точки зрения, в истории политической и правовой мысли России не нашлось адекватного места правовым взглядам Екатерины II (1729—1796), которая была не только современником эпохи Просвещения, но и заметным ее деятелем. И дело здесь не только в том, что она состояла в переписке со многими властителями дум Европы и разделяла многие из их идей, но также в том, что она стремилась посеять плоды просвещения и в России, поскольку «Россия есть Европейская держава». Из всех «просвещенных монархов» Европы Екатерина II, пожалуй, была самая внимательная читательница «О духе законов» Ш. Л. Монтескье. В одном из своих частных писем она призналась, что на месте Папы Римского она бы сделала Монтескье святым. Многие мыслители были уверены, что совершенная кодификация законодательства способна решить проблемы управления государством. «Законы являются основой государства, они предполагают малые потоки, сиречь правительства, чрез которые изливается власть Государева». Из этой сентенции следует, что правовые нормы или законы являются едва ли не главными каналами воздействия государства на общественные отношения. Напрасно усматривать здесь какие-либо либеральные воззрения, более того, подозревать Екатерину Великую в симпатиях к правовому государству, хотя исключить их нельзя; вопрос состоит лишь в том, насколько они искренни. Известно, что западным корреспондентам она писала более открыто, а идеи для «внутреннего потребления» были несколько сдержаннее и почти лишены либерального лоска. Поскольку Россия представляет собой огромное государство, государь должен быть самодержавным, и никакая другая соединенная в его особе власть не может управлять такой территорией. Предпосылки самодержавного правления заключаются не в том, чтобы отнять у людей их естественную вольность, а в том, чтобы их действия направить к получению самого большого ото всех добра и обеспечить подчинение законам под одним господином. Надлежит сделать так, чтобы законы (насколько возможно) защищали безопасность каждого гражданина. Венценосная особа была уверена в том, что граждане независимо от их положения равны перед законом. И здесь, видимо, сказывается ее европейское происхождение и влияние предреволюционных событий во Франции. В своем знаменитом «Наказе комиссии о составлении проекта Нового Уложения» Екатерина II сформулировала ряд принципов, которые не только свидетельствуют о высоком уровне ее правового мышления, но и соответствуют тем правовым стандартам, которые начали складываться в США и Европе. Императрица полагает, что в государственно-организованном обществе вольность (свобода) состоит не в том, чтобы каждый делал все, что ему заблагорассудится, а напротив, состоит в возможности делать то, «что каждому надлежит хотеть». Как видим в этом есть некоторый элемент гувернаментализма, то есть стремление власти предписывать гражданам вести себя таким образом, чтобы они не посягали на «основы державного строя» и общественной пользы. Вечный конфликт власти и личности, права и закона, видимо. никому не удастся разрешить, и поводов для упреков в адрес тех, кто вникает в эти проблемы, всегда предостаточно. Тем не менее: «Для нерушимого сохранения законов надлежало бы, чтобы они были так хороши и так наполнены всеми способами к достижению самого большого для людей блага ведущими, чтоб всяк несомненно был уверен, что он ради собственной своей пользы стараться должен сохранить нерушимыми сии законы»^[1]. Между прочим, в такой посылке усматривается предвосхищение так называемой «теории утилитаризма», автором которой принято считать одного из идеологов английского либерализма Иеремию Бентама (1748—1832), который видел оправдание общества и государства в том, чтобы «обеспечить максимальное счастье для максимально большего количества людей». Достигнуть этого можно двумя способами: либо каждый человек индивидуально под влиянием эгоистического расчета будет стремиться к пользе, либо человек будет разумно сочетать свои интересы с потребностями других членов общества. Содержание законов не должно быть произвольным, считает Екатерина II, следовательно: «Законоположение должно применять к народному умствованию. Мы ничего лучше не делаем, как то, что делаем вольно, непринужденно и следуя природной нашей склонности»^[2]. В этой фразе ощущается «Дух законов» Монтескье, родоначальника историко-фактологического направления в юриспруденции. Обычаи, традиции, климат, психология — все это так или иначе существенно влияет на сам характер законов. Поддерживая активную законотворческую деятельность государства, Екатерина II призывает соблюдать при этом известную осторожность — совет, актуальный для любого времени. Прежде чем принимать новые законы, которые в какой-то степени ломают сложившиеся стереотипы и привычный уклад жизни, необходимо подготовить общественное мнение, то есть «для введения лучших законов необходимо потребно умы людские к тому приуготовить». Историческая школа права, возникшая в Германии только в первой четверти XIX столетия, в чем-то повторила мысли «матушки-царицы». Люди склонны оценивать мыслителей по количеству напечатанного, а надо бы по идеям, решениям, то есть не по форме, а по содержанию.

Как известно, представители исторической школы права считали, что обычаи являются естественной формой права или, во всяком случае, предпосылками для положительных законов государства. Екатерина II очень тонко подходит к соотношению закона, который есть «особенное и точное установление законоположника (государства, законодателя) и обычая», который выступает в «качестве установления всего народа». Закон и соответственно обычай охватывают разные пласты отношений, у них своя, говоря современным языком, сфера регулирования. Она считает, что изменения «ко всеобщему добру» нужно осуществлять по такой схеме: законами исправлять то, что создано законом, и особенно практикой его применения, а обычаями изменять то, что в свое время ими было введено. Законодатель всякий раз демонстрирует не луч­шую политику, если подменяет законы обычаями, и, соответ­ственно, наоборот. Законы должны воплощать меру «во бла­гом», так как «умеренность управляет людьми, а не выступле­ние из меры». Это как раз тот случай, когда уместно сказать: все новое — это хорошо забытое старое, поскольку еще древне­греческие мудрецы почитали меру в качестве высшей доброде­тели.

Екатерину II волновали проблемы не только законодатель­ной деятельности государства, но и применения права. Несовершенное правосудие — общее место нашей тысячелетней государственности, о котором пишут, начиная с митрополита Илариона. Власть судейская состоит только в одном исполне­нии законов и существует единственно для того, чтобы не было сомнений в вопросах свободы и безопасности граждан. В само­державном государстве отправление правосудия, от которого » зависит жизнь, имущество и честь, сулит много испытаний, поскольку различия между людьми по происхождению, в чинах и имуществах могут повлечь и разное отношение к ним судей­ского корпуса. Государство, выдвигая обвинения против лица, обязано предоставить ему все возможные средства для своей защиты. По сути, этим предвосхищается принцип состязатель­ности, получивший затем закрепление в Судебных уставах. Обвиняемый может защищать себя сам либо кого-то попросить об этом. Он может давать любые показания, которые оправдывают его по выдвинутым обвинениям. Нельзя, по ее мнению, выносить приговор на основании показаний одного свидетеля

Екатерина II осуждает пытки и считает их недопустимыми кроме исключительных случаев. Обвиняемые в тяжких преступлениях должны иметь возможность выбирать себе судей или заявлять отводы судьям по их усмотрению. В государстве правовые предписания должны быть безличны, поскольку: «Когда ответчик осуждается, то не судьи налагают на него наказание, но закон»^[3]. Приговоры должны быть написаны ясным и четким языком и не вызывать никаких сомнений. Как современно звучит: «Если ж они (приговоры. — А.К.) будут заключать в себе особенное мнение судьи, то люди будут жить в обществе, не зная точно взаимных в той державе друг ко другу обязательств»^[4].

Вне поля зрения историко-правовой науки долгое время оставался замечательный русский писатель Денис Иванович Фонвизин (1744 или 1745—1792), сфера интересов которого не ограничивалась литературой и публицистикой, поскольку он живо интересовался самыми разными вопросами государства и правоведения. Во время одной из своих командировок во Францию по линии Министерства иностранных дел он активно занимается самообразованием, в течение двух лет изучает юриспруденцию, знакомится со многими известными государственными деятелями, в том числе с одним из «отцов-основателей» Америки — Бенджамином Франклином. В плане его политико-правовых взглядов особый интерес представляет «Рассуждение о непременных государственных законах», где он затрагивает проблемы понимания права, функций государственной власти, политической свободы. По мнению Фонвизина, верховная власть вверяется государю для единого блага его подданных. Сияние престола есть пустой блеск, если вместе с государем на нем не восседает добродетель. Государь по сути своей является помазанником Божьим, Бог же есть олицетворение самого блага, поэтому верховный правитель в своем государстве обязан установить твердые законы, основанные на общем благе. Непременные, то есть объективно необходимые законы являются прочным основанием как самого государства, так и власти правителя. Монарх, вступающий на престол, не может по своему желанию отказываться от выработанных до него законов. Писатель убежден, что только преемственность законов, основанных на общем благе, предохраняет общество от произвола. «Где произвол одного есть закон верховный, там прочная общая связь существовать не может, там есть государство, но нет отечества, там есть подданные, но нет граждан, нет того политического тела, члены которого были бы связаны взаимными правами и обязанностями»^[5]. Очевидно, под политическим телом Денис Иванович подразумевает то, что мы сегодня называем гражданским обществом.

В обществе должны быть твердые убеждения относительно того, что завтра все не изменится «до наоборот», ибо не может быть стабильности там, где сегодня в чем-либо видят благо, а завтра будут квалифицировать это как преступление. По Фонвизину, править должны законы, «кои выше себя ничего не терпят»; только тогда собственность и безопасность будут надежно защищены. Здесь, вне всякого сомнения, чувствуется влияние западноевропейской правовой теории. В отсутствие твердых государственных законов их могли бы заменить естественные, однако, во-первых, дерзкое невежество масс потребует доказательств их существования, а во-вторых, они не будут исполняться без указа. Здесь угадывается мысль Фонвизина относительно того, что для восприятия основ естественного права требуется подготовленное правосознание. Что же ожидать от общества, где «безумное веление сильного с рабским подобострастием непрекословно исполняется». «Истинное право, — считает Фонвизин, — есть то, которое за благо признано рассудком и которое следственно производит некое внутреннее чувство, обязывающее нас повиноваться добровольно. В противном случае повиновение не будет уже обязательство, а принуждение. Где нет обязательства, там нет права»^[6]. Во-первых, мы видим здесь рационалистическое понимание и объяснение права, поскольку сам разум диктует человеку правила общежития, то есть его поведение в обществе. Во-вторых, Фонвизин пренебрег конъюнктурой и не стал разрывать право в субъективном смысле и обязанность, подчеркнув тем самым их диалектическое единство. Такая позиция заслуживает всяческой поддержки, поскольку в публицистической литературе предпочитают писать о правах, оставляя за рамками обязанности. Между тем право, не обеспеченное встречной обязанностью, превращается в фикцию.

В вопросах понимания права Фонвизин не избежал и некоторого идеализма, увлеченности, считая, что «сила и право совершенно различны, как в существе своем, так и в образе действования». Праву присущи достоинство, добродетели, дарование. Силе же необходимы «тюрьмы, железо, топоры». Здесь в чем-то можно и согласиться с автором. Действительно, природа права и силы различна. Но может ли право существовать без «тюрьмы», то есть силы? Наступит ли эпоха, когда люди будут обходиться без принуждения и когда право поистине станет законом, написанным в душах людей? Если это случится, то тогда государство, то есть силу, действительно можно будет сдать за ненадобностью в «музей древностей» (Ф. Энгельс).

Н. Макиавелли считал, что сила идет впереди права. Однако его имя стало незаслуженно нарицательным, а ссылки на него у «демократически продвинутых граждан» вызывают подозрения. С нашей точки зрения, право предполагает силу, во всяком случае тогда, когда его предписания игнорируются членами общества. Не случайно мудрый Солон в конце своих реформ произнес: «Всех я освободил, силу с правом сочетав». Вот это предметно, осязаемо и жизненно. В противном случае можно попасть в ситуацию одного чеховского героя: «Когда рассветает, я сижу в постели, обняв руками колена, и от нечего делать стараюсь познать самого себя». «Познай самого себя» — прекрасный и полезный совет; жаль только, что древние не догадались указать способ, как пользоваться этим советом»^[7]. В данном случае ссылка на другого не менее известного мастера сатиры продиктована отнюдь не желанием поерничать или как-то задеть заслуженного человека; просто люди порой становятся пленниками иллюзий и мифов, которые, увы, невоплотимы.

Следует согласиться с Фонвизиным, когда он не ставит политическую вольность (политическую свободу) в зависимость от формы правления, способа организации верховной власти, так как тиран, где бы он ни был, везде тиран. Древняя и новейшая история свидетельствуют, что тоталитаризм может стать реальностью и в республике, а в монархическом государстве — утвердится либеральный политический режим.

Политическая вольность (свобода) предполагает внутреннюю безопасность. Каждый человек будет делать то, что позволено законами, и не предпримет ничего такого, что законами запрещено. Политическая вольность диктует: «…Правлению быть так устроену, чтоб гражданин не мог страшиться злоупотребления власти…»^[8]. Такая позиция дает основание предположить наличие границ власти государства, очерчиваемых законами. «Буржуазная ангажированность» Фонвизина проступает в констатации неразрывной связи политической свободы с правом собственности. Известно, что это альфа и омега либерализма, идейной платформы буржуазии, которую оформил И. Кант. Для Фонвизина «очевидно, что нельзя никак нарушать вольности, не разрушая права собственности, и нельзя никак разрушать права собственности, не нарушая вольности»^[9]. Величайшее благо всех государств и народов, цель всех законодательств — вольность и собственность. Они, а также форма государственной власти и методы ее реализации должны быть устроены с физическим положением государства и моральным свойством нации. Эти вопросы необходимо регулировать «фундаментальными законами», и чтобы монарх и подданный одинаково знали свои права и обязанности. Именно от них зависит общая безопасность. Государь, наметивший цель достичь такого положения, не должен забывать об опасности разрушения государства, если, не подготовив нацию, сразу предоставить ей преимущества, «коими наслаждаются благоучрежденные европейские народы».

Писатель считал, что главная наука управления состоит в том, чтобы «уметь сделать людей способными жить под добрым правлением». Этого нельзя достичь никакими указами и законами. Обязанность быть «добрым» должна быть написана в душах людей. Доброту не следует понимать здесь в буквальном смысле, эта категория включает, кроме этических и моральных начал, еще и рациональные, рассудочные. «Добрая власть, добрый государь» — прекрасный пример для подражания. Кроме всех прочих, власть в России выполняет еще и педагогическую функцию. В России еще долго будут править личности, а не законы и институты власти, вот почему в России, перефразируя поэта, «правитель больше чем правитель».

В учебниках по истории политической и правовой мысли России не упоминается имя самобытного российского мыслителя Алексея Яковлевича Поленова (1738—1816), который, родившись в простой солдатской семье, с ранних лет обнаружил незаурядные интеллектуальные способности. Подающий большие надежды переводчик Юстиц-коллегии Поленов был отправлен для продолжения образования в Страсбургский университет для изучения юриспруденции, философии, истории. Большое впечатление на молодого ученого произвели встречи с Ж.-Ж. Руссо. Поленов участвовал, правда безуспешно, в конкурсе, проводимом «Вольным экономическим обществом», куда он отправил свое сочинение «О крепостном состоянии крестьян в России». Поленов справедливо полагает, что от лишенного всех прав человечества ничего хорошего ожидать не приходится. Рабство (крепостничество) своим происхождением обязано насилию и противоречит естественному праву, которое самим Создателем «вложено в сердца человеческие». Своего классического развития рабство достигло у римлян и греков. Эти просвещенные народы, пишет Поленов, исключили рабов из числа людей, причислив их к вещам. Между тем в любой стране, и Россия здесь не является исключением, крестьяне представляют собой ту производительную силу, благодаря которой и существует общество, позволяющее себе роскошь не заботиться о хлебе насущном. Наши российские крестьяне, констатирует писатель, печальным своим примером могут доказать, сколь пагубно крайнее угнетение для людей, когда, не делая разницы между неодушевленными вещами и человеком, мы продаем наших близких, как кусок дерева, и более жалеем наш скот, нежели людей^[10]. Российские законы никак не охраняют крестьян, позволяют разлучать семьи, не защищают их от истязаний и насилия. Устранить столь печальное положение вещей можно через законы, которые должны быть нацелены на просвещение народа, воспитание в нем трудолюбия, хороших нравов, всяческих добродетелей. С точки зрения Поленова, благополучие общества напрямую зависит от воспитания, поэтому оно стоит на первом месте, и законы должны создавать для этого хорошую основу. Сознавая важность крестьянства, писатель считает необходимым создавать крестьянские суды, которые решали бы споры между крестьянами и между ними и господами. Правосудие должно осуществляться под начальством таких людей, «которых бы искусство и знание российских законов не было подвержено никакому сомнению».

Василий Никитич Татищев (1686—1750) — крупнейший историк, общественный и политический деятель, в своих работах более интересовался политическими проблемами, нежели правовыми. Вместе с тем теоретической основой его взглядов является концепция естественного права и договорного происхождения государства^[11]. Татищевым написан первый научный труд по отечественной истории — «История Российская с самых древнейших времен». Историк возлагал слишком большие надежды на просвещение, законы, разумное правление. В своей «Истории Российской…» он излагает свою теорию происхождения государства. Эволюция рода человеческого постепенно приводит к нему, поскольку: «Никакое сообщество, малое или великое, без начальства и власти быть не может»^[12]. Государству предшествует несколько договоров: вначале был договор между супругами, затем — между родителями и детьми. После этого был заключен договор между слугами и господами. Разросшиеся семьи образовали сообщества, которым нужен был глава, монарх. Подвластные не должны противиться своему господину, если он «должность свою ненарушимо хранит». Лучшие формы правления — монархии, аристократии и демократии. Именно они способны отстаивать общую пользу. Удачными следует признать и смешанные формы правления, когда в государстве есть элементы монархии, аристократии, демократии. Татищев был очень образованным человеком и в своих работах часто ссылался как на античных, так и на европейских авторов, причем не только соглашаясь с ними, но и аргументированно споря. Малые по размеру государства могут быть демократиями или политией. В больших государствах, где народ просвещен различными науками, наибольшие преимущества может дать аристократия. В великих государствах, где много открытых границ, и тем более, где «народ учением и разумом не просвещен», годится только самодержавие. Причины падения многих монархий Татищев видел в том, что подданные дерзнули власть монархов уменьшить и из-за этого попали в зависимость к своим бывшим подвластным государствам. Особенно Татищев отстаивает целостность государства, ибо «оно есть имение нераздельное, хотя состоит из разных малых частей». В России всякие отклонения от классического самодержавия крайне губительны. Пример тому — извращенная аристократия «семибоярщины», сложившаяся при Василии Шуйском. От этого государство пришло в такой упадок, что едва не разделилось на части.

Законотворчество есть прерогатива власти монаршей, однако одному трудно готовить законы, которые были бы стражами справедливости и общей пользы, поэтому следует проводить эту работу коллегиально и, прежде чем публиковать, закон нужно всесторонне обсудить и устранить возможные недостатки его применения. Такой порядок вещей гораздо предпочтительнее, нежели вносить изменения или отменять уже действующий закон, что только вредит чести монаршей. Вообще во всех своих делах монарх должен опираться на своих советников и двухпалатный выборный орган, который бы состоял из Сената — высшей палаты, куда входил бы двадцать один представитель из дворян, и Совета, в котором бы заседало 100 человек из различных сословий. Статус этого органа чисто законосовещательный. Татищев настаивал на установлении экономического и юридического статуса основных сословий в государстве, необходимости проведения широких кодификационных работ, на профессиональной подготовке судейского корпуса. Особое внимание он обращал на проблемы государственной службы, поскольку «гражданская услуга в государстве есть главная, ибо без доброго и порядочного внутреннего правления ничто в добром порядке содержано быть не может…»^[13]. В своей работе «Разговор двух приятелей о пользе науки и училищах» Василий Никитич пишет, что политика, или мудрость гражданская, происходит из закона естественного. Монарх как верховный законодатель к великому делу составления законов должен привлекать людей искусных и Отечеству верных. Законы государства должны соответствовать естественному праву, общей пользе и справедливости. Кроме того, они должны удовлетворять следующим требованиям:

— текст закона должен быть написан ясным, доступным языком, на котором говорит большинство;

— недопустимы витийство и красноречие, которые в данном случае просто неуместны;

— чтобы никаких иноязычных слов не было;

— противоречия в законах должны быть исключены, чего римляне избежать не сумели;

— законы должны быть опубликованы для всеобщего сведения, чтобы никто незнанием закона не отговаривался^[14].

Михаил Михайлович Щербатов (1733—1790) — выдающийся русский историк, публицист и государственный деятель, автор множества работ на историческую и политико-правовую проблематику: «О надобности и пользе градских законов»; «Разные рассуждения о правлении»; «Размышления о законодательстве вообще»; «О повреждении нравов в России». В «Размышлениях о законодательстве вообще» Щербатов пишет, что «от века» все монархи, правители и наиболее знатные вельможи подвергались искушению запечатлеть свое правление в законах, которые пережили бы их самих на многие времена и прославляли авторов в поколениях. Кроме правителей есть множество желающих участвовать в законотворчестве. Но многие ли из них составили для себя труд изучить обстоятельства, которые должны быть основанием законов, — спрашивает мыслитель, — все ли они пытались соотнести политические и гражданские законы с божественными и естественными, учитывали привычки, обычаи народа, географическое положение государства?

И насколько мудро они могли бы соединить пользу народную с интересами государя и государства? Все эти обстоятельства представляют великую сложность и требуют много времени. От нерешенности этих и других вопросов и происходят великие беды в России, — сетует Щербатов. — Законы порой у нас неудобны, туманны, противоречивы — все это является благодатной почвой для различных злоупотреблений и вызывает справедливое недовольство народа.

Михаил Михайлович Сперанский (1772—1839) занимает особое место не только в истории правовой мысли России. Выдающийся ученый, реформатор, оригинальный мыслитель, Сперанский оценивается как крупнейший государственный деятель, внесший значительный вклад в развитие институтов Российского государства. Достаточно факта кодификации российского законодательства, который сам по себе обеспечил ему почетное место в отечественной истории.

Проводя свои реформы, М. М. Сперанский основывался на собственной методологии и практике преобразований. По его мнению, главным орудием реформ должен быть законный государь. Но он не считал, что последнему можно доверять настолько, чтобы вообще исключить вопрос о гарантиях соблюдения им конституции и законов. Вопрос гарантий Сперанский назвал «наиважнейшим предметом размышления всех добрых государей, упражнением наилучших умов, общею мыс- лию всех, кто истинно любит Отечество и не потерял еще надежды видеть его счастливым». Решению этого важнейшего вопроса он посвятил одну из самых больших своих записок — «О коренных законах государства». Он понимал, что силу может ограничить только сила. Поэтому средство ограничения власти правительства, гарантию соблюдения им законов искал в народе, который, по его мнению, всегда имеет достаточно веса, чтобы уравновесить силу правительства: «не правительство рождает силы народа, но народ составляет силы его. Правительство всемощно, когда народ быть таковым ему попускает». Однако для того, чтобы народ мог успешно противостоять правительству в случае посягательства последнего на установленные законы и конституцию, его необходимо соответствующим образом организовать^[15].

Оценивая вклад М. М. Сперанского в преобразование существующих устоев российской действительности, важно помнить, что он оставался сыном своего времени. Либеральные преобразования Александра I некоторым образом всколыхнули общественно-политическую жизнь России. Многочисленные зарубежные контакты российского императора, его обширные связи, готовность, хотя скорее всего на словах, идти на некоторые либеральные уступки питали надежду лучшей части российского общества на скорые перемены. Не избежал таких иллюзий и Сперанский, что и подтвердилось дальнейшим ходом его политической карьеры. Прекрасно отдавая себе отчет в том, в какой стране он живет, М. М. Сперанский, естественно, придерживался компромиссных позиций. С одной стороны, он понимал необходимость глубоких преобразований в обществе и государстве, а с другой — явно не хотел радикальных шагов, которые могли бы поколебать желание императора вообще идти на какие-либо либеральные меры. То, что характеризуют как половинчатость в философии реформ Сперанского, на самом деле следует расценивать как осторожную и взвешенную позицию умудренного жизненным опытом человека и искусного бюрократа.

Создавая проекты общественно-политических преобразований в России, он смотрел и глубже, и дальше всех других современных ему носителей реформаторских замыслов. Идеи западноевропейских философов, принципы, легшие в основание систем правления в Западной Европе, хотя и восхищали его, но не затмили в нем здравого смысла. Он не допускал мысли о том, чтобы подчинять этим идеям и принципам российскую действительность, насильно втискивать русское общество в рамки представлений, возникших из знакомства с западноевропейскими политическими системами. Напротив, Сперанский утверждал, что «всякая страна имеет свою физиогномию, природою и веками ей данную, что хотеть все переделать есть не знать человеческой природы, ни свойства привычки, ни местных положений; что часто и самые лучшие преобразования не были приспособлены к народному характеру, производят только насилия и сами собою сокрушаются; что, во всяком случае, не народ к правлению, но правление к народу прилагать должно»^[16].

Именно Сперанскому Николай I поручил такое важное дело, как составление «Свода законов Российской империи». Впоследствии биографы Сперанского назовут это главным подвигом его жизни. И действительно, созданием «Свода» М. М. Сперанский завершил труд почти полуторавековой русской истории, увенчал многочисленные попытки систематизировать российское законодательство, регулярно предпринимавшиеся начиная со времени Петра I.

К моменту вступления на престол Николая I объем законодательства в России возрос настолько, что нормальное производство дел в судах стало практически невозможным. По каждому из них приходилось для обоснования судебного решения производить обширные выписки из множества различных актов. Данные выписки составляли зачастую до нескольких сот страниц, в массе которых крайне затруднительно было разобраться и с точностью определить, как должно решить дело, какой вынести приговор^[17].

Договорную теорию происхождения государства Сперанский допускал лишь в качестве гипотезы, рассматривая договор как реализацию воли Бога. Преобразования России реформатор связывал с внедрением «правильных законов» и ожидал позитивных результатов не ранее чем через десятилетия.

Политическим идеалом М. М. Сперанского была конституционная монархия, что вполне отвечало его политическим взглядам. В конституционной монархии власть должна быть основана на твердых законах и при этом разделена в соответствии с профессиональной специализацией. По мысли Сперанского, законодательную власть в России должна осуществлять двухпалатная Дума, которая обсуждает и принимает законы один раз в год, для чего собирается на специальную сессию. Монарх является главой исполнительной власти и участвует в деятельности Думы. Никакой новый закон не может приниматься без одобрения Думы. Исполнительная власть в этой схеме оказывается подконтрольной представительному органу. Судебная власть осуществляется системой судов, в которой ключевое место занимает суд присяжных. Высшим судебным органом является Сенат. Сперанский предусмотрел возможность создания особого органа — Государственного совета, который объединял бы представителей всех властей. Совет формировался по смешанному принципу. Часть его членов назначалась монархом, другая — выбиралась на основе избирательных прав. Государственный совет заседал бы под председательством царя и обладал правом законодательной инициативы. Чтобы не разрушить сложившийся баланс властей, законопроекты, исходящие из Государственного совета, должны утверждаться Государственной думой. Предложил Сперанский и реформу местного управления.

Явно находясь под влиянием идей французского просветителя Ш. Л. Монтескье, реформатор интерпретировал гражданскую свободу как такое состояние общества, когда подданные зависят не от прихоти власти, а от закона.

Сперанский вплотную подошел к необходимости перехода России на основы конституционного строя, и в конституции, основанной на разделении властей, он усматривал очевидный фактор поступательного, эволюционного развития России.

Особый интерес представляют правовые взгляды М. М. Сперанского. Так, общий предмет всех законов состоит в том, чтобы учредить отношения людей к их общей безопасности и безопасности того, чем они владеют. Законы он делил на две категории: законы государственные, которые регулируют отношения частных лиц и государства; и законы гражданские, которые регулируют отношения между лицами. В силу этого он делает вывод, что одни законы являются преходящими, а другие, коренными, то есть главными. Такое разделение законов основано на римской традиции, заложенной Ульпианом. По сути, Сперанский лишь воспроизводит его.

Законы существуют для пользы и безопасности людей, им подвластных. Вместе с тем эти категории представляют собой понятия в высшей степени неопределенные, подверженные разным изменениям. Посему, во всяком благоустроенном государстве должны быть начала законодательства положительные, постоянные, непреложные, неподвижные, с коими бы все другие законы могли быть соображаемы^[18].

Три силы двигают и управляют государством: законодательная, исполнительная и судебная, однако начало и источник всех этих сил — в народе. Сперанский полагает, что права державной власти должны быть в некоторой степени ограничены. Если бы этого не произошло, то государство было бы в рабстве, и правление было бы деспотическое.

Рабство политическое и гражданское имеет место тогда, когда подданные не только не принимают никакого участия в делах государственных, но и не обладают свободой располагать собой и своей собственностью. Рабство политическое встречается тогда, когда подданные, не участвуя в управлении государством, вместе с тем обладают свободой распоряжаться собственностью. Первый вид рабства, констатирует Сперанский, наблюдается у нас в России, а второй — в Турции. Из этого он заключает, что права гражданские хотя и могут существовать без политических, но их положение нельзя признать твердым. Следовательно, истинные гражданские права должны быть основаны на правах политических, точно так же, как и закон гражданский не может быть тверд без закона политического.

Таким образом, гражданские права должны получать свое закрепление в законе государственном. Они могут быть закреплены в виде первоначальных гражданских последствий, возникающих из политических прав. Подытоживая сказанное, Сперанский приходит к заключению, что в состав коренных законов входят три главных предмета: права державной власти; закон, возникающий из прав державной власти; и права подданных.

Николай Михайлович Карамзин (1766—1826) — выдающийся историк, писатель, публицист, внес значительный вклад в развитие гуманитарной культуры России. Путешествовал, имел личное общение с Кантом, Гете, Гердером. Находился под большим впечатлением от Дж. Локка, Ж.-Ж. Руссо, идеи которых в значительной степени сформировали его мировоззрение. Много занимался просветительской и издательской деятельностью, в частности редактировал «Московский журнал» и «Вестник Европы».

Как и многие передовые люди своего времени, Карамзин во многом симпатизировал политическому и экономическому быту передовых европейских государств. С восторгом встретил французскую революцию 1789 г., однако затем разочаровался в ней и очень страшился распространения идей европейского просвещения в России, сохраняя к ним внутреннюю симпатию. Называл себя европейцем и либералом, но путь, по которому пошла Европа, казался ему губительным для горячо любимого Отечества.

Политические и правовые взгляды Карамзина нашли отражение, прежде всего, в фундаментальной работе «История государства Российского», и особенно в «Записке о древней и новой России». История появления последней во многом связана с борьбой различных групп вокруг российского престола. Карамзин, «либерал в душе», стал, по сути, «знаменем» российского консерватизма, его мощным интеллектуальным центром, если такое слово позволительно употребить по отношению к человеку. Весьма долго пребывая в масонской ложе, со временем историк становится участником политических интриг. Получив заказ от Александра I по написанию истории России в 1803 году, Карамзин был приближен к императору и отчасти к его семье, в которой едва ли не главную роль играла великая княгиня Екатерина Павловна. Войдя в ее ближайший круг, Николай Михайлович вольно или невольно оказался в роли оппонента М. М. Сперанского, «локомотива» либеральных преобразований в России. Консервативная партия явно нуждалась в одаренном «вожде мысли», и она получила его в лице Карамзина. Мы не можем и не имеем права уничижительно судить об одном из авторитетнейших историков России, которого якобы ловко использовала придворная партия. Нельзя заставить человека думать против своей воли, и, надо полагать, у Карамзина были свои аргументы отрицать набиравшие мощь либеральные теории, но именно ему Екатерина Павловна поручила подготовку специальной записки, предназначенной для императора. Любопытно, но еще в «Письмах русского путешественника» Карамзин выдвинул гипотезу о том, что каждому народу объективно присуще свое, индивидуальное государственное устройство в соответствии с его культурными, историческими, правовыми, политическими традициями.

Впервые «Записка о древней и новой России» была полностью опубликована за границей, в Берлине, в 1861 г. и только через 9 лет появилась в России, хотя потом многократно переиздавалась. В научной литературе справедливо отмечается, что «Записка…» представляет собой выдающийся памятник зарождающегося политического консерватизма, из которого целое поколение русских консерваторов черпало свое вдохновение и находило пищу для размышлений и дальнейшего развития взглядов^[19].

Основной читатель записки Александр I был не чужд либеральных теорий. «Дней Александровых прекрасное начало» питало скорое ожидание преобразований, позволивших России войти в круг культурных и образованных народов Европы. Учитывая этот фактор, перед Карамзиным стояла нелегкая задача.

Категорично пресекая возможные возражения, историк утверждает, что «самодержавие есть палладиум России, ее счастье». Из этого следует, что государь — единственный источник власти. Следовательно, европейская теория разделения властей для России бесплодна, а может быть, даже вредна. В это время в европейской правовой и политической литературе теории народного суверенитета, естественного права, ограничения власти становятся все более популярными. Карамзин не побоялся протестовать против модных воззрений, полагая, что они хороши для Европы, но только не для России. Он вообще советовал Александру I быть осторожнее в государственных преобразованиях и больше думать о людях, а не о государственных формах. Такая логика вполне адекватна для любого представителя консервативной (правой) идеологии.

Как и его коллег по правому крылу российского общества, Карамзина более всего заботит не преобразование государственных институтов, а нравственное здоровье народа. Для России недостаточно дать хороших губернаторов, ей потребны и хорошие священники. А без прочего можно обойтись, и нет оснований завидовать Европе. Мыслитель был певцом дворянства, в котором видел опору трона. Что же касается его взглядов на социальную структуру российского общества, то она укладывается в знаменитую формулу «народ работает, купцы торгуют, дворяне служат».

Для российского общества первой половины XIX в. своеобразной лакмусовой бумажкой была проблема крепостного права. В зависимости от того, какую позицию тот или иной автор занимал по этому вопросу, он назывался прогрессивным человеком или крепостником. Карамзин, естественно, не мог обойти вниманием эту важную тему. Как это ни парадоксально, но запоздалое решение «крестьянского вопроса» связано с мучительным разрешением очень непростой дилеммы. Да, крестьян необходимо было отпустить на волю. Но как? Если с землей, то это существенное нарушение права собственности землевладельческого класса, святая святых западной либеральной парадигмы. Если без земли, то это крайне безответственно, поскольку огромные крестьянские массы будут обречены на голод. В этой связи нельзя согласиться с тем, что Карамзин был убежденным сторонником крепостного права. Скорее всего, его осторожная позиция была продиктована опасением существенно посягнуть на права дворянства, опору российского общества и государства.

Политические взгляды Карамзина определили и его правовые идеи. В России государь есть живой закон. Добрых он милует, злых казнит, и любовь первых приобретается страхом последних. Не боятся государя — не боятся и закона! В монархе российском соединяются все власти. Наше правление, пишет историк, есть отеческое, патриархальное^[20]. Дворянство и духовенство, Сенат и Синод — хранилище законов. Над всеми — государь, единственный законодатель и источник власти. Это и составляет, по его мнению, основу российской монархии.

В обстановке победного шествия по Европе Code Napoleon Карамзин риторически вопрошает: «Неужели для того тысячу лет существует Россия, чтобы подсунуть нашу седую голову под книжку, слепленную наспех в Париже 6—7 адвокатами и экс-якобинцами». Если уж Петр Великий, который любил все иностранное, не назвал шведские законы русскими, поскольку знал, что законы народа должны быть извлечены из его собственных понятий, нужно ли начинать русское Уложение главой о правах гражданских, коих, признает Карамзин, в истинном смысле не было и нет в России. Полагаем, что это не было бравадой перед Европой, и у Карамзина были свои аргументы. Для старого народа не надобно новых законов. Русское право также имеет свои начала, как и римское. Если верно их определить, то можно надеяться на создание хорошей системы законов. Тем, кто будет формировать законодательство России, мыслитель советует прежде всего оградить святыней закона неприкосновенность церкви, государя, чиновников и безопасность всех россиян, утвердить гражданские связи между людьми, а уже потом заниматься проблемами собственности, наследования и так далее.

Нужно ли вводить единство законов на всей территории Российской империи? Да, но только постепенно, не нарушая сложившейся системы отношений в Ливонии, Финляндии, Польше, Малороссии и т. д.

«Не бумаги правят, а люди», — отрезвляет своих оппонентов Карамзин. Реализовывать законы должны подготовленные для этой деятельности, то есть юридически образованные чиновники.

Монархия — гарантия России. «Я совсем не меланхолик, и не думаю подобно тем, которые, видя слабость правительства, ждут скорого разрушения, — нет. Государства живу- щи, и в особенности Россия, — писал Николай Михайлович, — движимая самодержавною властью! Если не придут к нам беды извне, то еще смело можем долгое время заблуждаться в нашей внутренней государственной системе»^[21]. Одним словом, Россия будет иметь мощный запас прочности, оставаясь монархией. Совет не увлекаться иностранным для России всегда актуален. Во всяком случае, так думали многие отечественные мыслители.

Семен Ефимович Десницкий (ок. 1740—1789) — известный правовед и социолог. Получил образование в университете города Глазго. Первый доктор и профессор права в России. В течение 20 лет занимал кафедру в Московском университете.

Свое видение разделения властей изложил в «Представлении о учреждении законодательной, судительной и наказательной власти в Российской империи». Самое главное, писал Десницкий, сделать так, чтобы власть (власти) не выходила за свои пределы. Законодательную власть никто, «кроме монархов, иметь не может». Люди, призванные монархом осуществлять законодательные функции, должны это делать с «позволения монаршей милости». Законодательная власть представлялась Десницкому самой главной. Если законодательная власть должна быть сконцентрирована в центре, то судительная (судебная) распределяется по всей империи. Она должна осуществляться коллегиально, то есть 12 человек реализуют ее в соответствии со своей профессиональной квалификацией. Гражданские дела надлежит разрешать по существующим законам, а если встречаются пробелы, то руководствоваться справедливостью и истиной. Всех нюансов ни один закон предусмотреть не может, следовательно, судье нужно доверить разрешать дела по совести и справедливости. Прекрасно понимая, что судебные усмотрения — вещь объективно необходимая и в то же время довольно опасная, Десницкий призывает строго оговаривать в законе случаи и границы его применения. Криминальные (уголовные) дела следует рассматривать по очевидности, то есть доказательства вины подсудимого ни у кого не должны вызывать сомнения. Профессор придавал большое значение публичности и состязательности судебного процесса.

К персоне судьи Десницкий предъявляет определенные требования. Во-первых, судья обязан разбираться в том, что является «добрым», а что — «худым». В этих проблемах сложно ориентироваться без знания нравоучительной философии, натуральной юриспруденции (видимо, Десницкий решил использовать нетрадиционное словосочетание вместо «естественного права». — А.К.), учения о человеке. Что касается последнего, то здесь речь идет о юридической антропологии в современном понимании этого слова.

Во-вторых, судья должен знать практику разрешения дел, без чего нельзя вершить правосудие. Кроме того, судьи обязаны знать и умело толковать законы своего Отечества.

Важное значение Десницкий придает независимости суда. До тех пор, пока монархия не узаконит несменяемость судей до самой смерти, обеспечить подлинную независимость будет довольно проблематично; неплохо было бы, писал правовед, построить приличное здание для суда и жилье для судей. Приходится констатировать, что за 200 с лишним лет российская власть, кем бы она ни осуществлялась, так и не разрешила эту проблему.

Наказательная (исполнительная) власть должна быть зависимой от законодательной и судебной. Сия власть, писал Десницкий, должна быть поручена воеводам, которые друг другу бы не подчинялись, но находились бы под властью монарха. Кстати, воеводы, по мысли Десницкого, должны находиться и под судебным контролем, чтобы они не злоупотребляли своими полномочиями.

Десницкий пишет и о гражданской власти, функции которой можно поручить «купцам и художественным людям». Гражданская власть осуществляется департаментами, которые регулируют вопросы архитектуры, здравоохранения, цен. По сути дела, речь идет о земствах, муниципалитетах.

Хотя Десницкий и получил образование на Западе, идею разделения властей в интерпретации Монтескье он не поддерживал. Все власти, о которых он писал, «приспособлены к монаршескому состоянию».

Отдельные взгляды российского правоведа самым непосредственным образом связаны с проблемами юридического образования. До сих пор, сетует он, в России нет краткого наставления российских законов. Без этого невозможно не только подготовить грамотного юриста, но и распространять юридические знания в обществе.

Павел Иванович Пестель (1793—1826) — активный участник Отечественной войны 1812 года, вступил в тайное общество «Союз спасения», которое затем было преобразовано в «Союз благоденствия». В качестве программы Южного общества декабристов пишет «Русскую правду», которую принято рассматривать в качестве проекта Конституции. В 1826 году Пестель был казнен в Петропавловской крепости за участие в событиях на Сенатской площади в день коронации Николая I.

Пестель придерживался естественно-правовой теории и договорной концепции происхождения государства. Всякое соединение нескольких людей для достижения какой-либо цели он называл обществом. Цель гражданского общества состоит в благоденствии всего общества вообще и каждого из его членов в отдельности. Для достижения этой цели нужны средства и действия. Избрание средств ведет к разделению членов гражданского общества на повелевающих и повинующихся. Действия от лица общества составляют обязанность первых; действия от лица частных членов предоставляются вторым. Когда гражданское общество получает название государства, тогда повелевающие получают название правительства, повинующиеся — название народа. Из сего явствует, что главные или первоначальные составные части каждого государства есть правительство и народ^[22].

Правительство обязано избирать лучшие средства для достижения благоденствия всеми и каждым. На этой основе оно имеет право требовать от народа, чтобы он ему повиновался. Народ действительно обязан повиноваться правительству, но и имеет право требовать от него, чтобы оно стремилось к общественному и частному благоденствию. На этом разумном равновесии взаимных прав и обязанностей только и может существовать государство.

Пестель пришел к пониманию, что говорить в одностороннем порядке только о правах значит подвергать их сомнению. Он исходит из того, что праву корреспондируют встречные обязанности, следовательно, правомочие, не обеспеченное встречной обязанностью, превращается в фикцию.

Главное понятие в государстве — понятие обязанности, из которой вытекает и соответствующее ей право. Обязанности же в государстве вытекают из его цели — возможное благоденствие всех и каждого, а посему, считает Пестель, все, что ведет к благоденствию, есть обязанность.

Пестель делил законы на три вида: духовные, естественные и гражданские.

Духовные законы закреплены в Священном Писании. Они связывают духовный мир с естественным, жизнь бренную — с вечной жизнью, и потому все государственные постановления должны быть в связи и согласии с обязанностями человека в отношении к вере и Всевышнему создателю миров. Естественные законы глубоко запечатлены «в сердцах наших». Каждый человек им подвластен, никто не в силах их опровергнуть, и потому постановления государственные должны быть в таком же согласии с неизменными законами природы, как и со святыми законами веры. Государственные законы представляют собой постановления государства. Предметное действие государственных законов составляет благоденствие общества. Гражданские законы должны соответствовать естественным и духовным. Вольно или невольно Пестель повторяет здесь концепцию Фомы Аквинского. В государственных законах цели общества, то есть благоденствие, должны преобладать над узкоэгоистическими интересами как правительства, так и отдельных групп людей.

Пестель предъявляет к законам ряд требований. Во-первых, они должны быть справедливы, то есть что-либо запрещать или повелевать только с позиций общественного благоденствия. Равным образом, полагает Пестель, законы не должны противоречить природе человека. По всей видимости, здесь сказывается влияние западноевропейского рационализма. Закон, противоречащий общественному благу, есть не что иное, как «зловластие» (тирания), на которое никакое правительство не имеет права. Законы, вытекающие из естества человека, установлены самим Творцом, поэтому обладают безусловным приоритетом над государственными законами. Гражданское общество собственно для того и существует, чтобы обеспечить естественные права, которые не могут быть отменены по воле человека. Справедливость, кроме всего прочего, выражается и в том, чтобы все были равны перед законом и не пользовались никакими привилегиями. Это, несомненно, выпад против сословности законов Российской империи.

Во-вторых, законы должны быть существенны. Говоря современным языком, нормы закона должны отражать реальные общественные отношения, соответствовать им.

В-третьих, законы должны быть основательны. Опять же, если подходить с современных позиций, то законы обязаны быть научно проработанными.

В-четвертых, законы должны быть просты, то есть написаны доступным, ясным и четким языком и регулировать один предмет. И наконец, не должно возникать трудностей при пользовании законами в сфере практического юридического оборота.

Политические симпатии Пестеля на стороне республиканского строя. Он был непримиримым противником абсолютной монархии и крепостничества. Вместе с тем социальная программа Пестеля предусматривала право частной собственности на землю, которую он называет «священной и неприкосновенной». Это естественно, поскольку он принадлежал к верхушке российского общества и к тому же подвергся западному влиянию во время заграничных походов русской армии.

Власть в будущем государстве имела бы следующую структуру. Верховная власть принадлежит Народному вече; исполнительная — Державной думе. Надзорные функции осуществляет Верховный собор.

Избирательным правом наделяются все лица мужского пола, достигшие 20-летнего возраста, за исключением тех, кто находится в личном услужении. Народное вече представляет собой однопалатный орган, избираемый на пять лет, с ежегодной ротацией одной пятой его части. Державная дума состоит из пяти человек, избираемых на пять лет, причем ежегодно происходит переизбрание (ротация) одного члена. Верховный собор осуществляет блюстительную власть и состоит из 120 пожизненно назначаемых бояр.

Территориальное устройство России в проекте Пестеля представлено федерацией, состоящей из 10 областей и 3 уделов.

Пестель предложил и реформу местного самоуправления, а также уничтожение сословий. Предполагалось общее для всех людей звание — российский гражданин. «Русская правда» вводила общедемократические свободы: неприкосновенность личности, равенство всех перед законом, свобода совести, слова, собраний, промыслов.

Никита Михайлович Муравьев (1795—1843) — член нескольких тайных оппозиционных организаций: масонской ложи «Трех добродетелей», «Союза спасения» и руководитель Северного общества. За участие в восстании декабристов был приговорен к каторжным работам: с 1827 года — в Нерчинских рудниках, с 1835 — на поселении в Иркутской губернии.

Политические и социальные взгляды главным образом изложены в трех проектах Конституции, причем самый радикальный — третий проект — был составлен уже в тюрьме, после чего Н. М. Муравьев заявил, что «отныне я — убежденный республиканец».

Выступал против крепостного права, критикуя существующую политическую и социальную действительность с позиций естественного права и договорного происхождения государства. Русский народ, свободный и независимый, не есть и не может быть принадлежностью никакого лица и никакого семейства. Источник верховной власти есть народ, ему принадлежит исключительное право делать основные постановления для самого себя. Данная концепция — не такая уж безупречная с точки зрения юридической техники, но философия этой позиции основана на твердых естественно-правовых убеждениях. В своей Конституции Муравьев закрепил следующее: «Крепостное состояние и рабство отменяются; раб, прикоснувшийся земли Русской, становится свободным. Разделение между благородными и простолюдинами не принимается, поелику противно вере, по которой все люди братья, все рождены благо по воле Божией, все рождены для блага и все просто люди: ибо все слабы и несовершенны»^[23].

Н. М. Муравьев считает, что всякий должен иметь право свободно излагать свои мысли и чувства посредством печати и доносить их до своих соотечественников. Каждый имеет право заниматься тем промыслом, который покажется ему наиболее выгодным: земледелием, скотоводством, охотой, рыбной ловлей, торговлей и так далее. В русле общеевропейской традиции он объявляет право собственности священным и неприкосновенным.

Кроме авторской концепции осуществления правосудия в России, о чем будет сказано ниже, Муравьев предложил демократические принципы суда. Конституция Муравьева закрепляет положение о том, что все русские равны перед законом. Гражданское дело, в котором предмет спора превышает фунт серебра, разрешается судом присяжных. Уголовные дела без исключения также рассматриваются судом присяжных. Подозреваемый, если ему избрана мера пресечения в качестве содержания под стражей, в течение 24 часов должен быть ознакомлен с мотивами задержания или освобожден. Никто не может быть наказан, как только в силу закона, обнародованного до преступления. Никакое нарушение закона не может быть оправдано повелением начальства. Сперва наказывается нарушитель закона, а затем лицо, подписавшее противозаконное постановление. Полицейские чиновники выбираются и отрешаются населением. Разделение людей на 14 классов отменяется. Вместо чинов и сословий вводится одно звание — гражданин, или русский.

Наилучшей формой правления для России Муравьев считал конституционную монархию, основанную на принципе разделения властей. По каким-то своим личным соображениям он, в отличие от Пестеля, не призывал к устройству республики, хотя и странного в этом, как нам представляется, ничего нет. Известно, что и Карамзин называл себя республиканцем, однако считал, что монархическая форма правления является естественной и наилучшей для России.

Законодательная власть осуществляется Народным вече, которое состоит из двух палат: Верховной думы и Палаты представителей. Право голоса имеют все совершеннолетние жители, владеющие имуществом в размере 500 рублей серебром, за исключением лиц, которые находятся в частном услужении. Верховная дума избирается сроком на шесть лет в количестве 45 членов и каждые два года обновляется на треть своего состава.

Наличие Палаты представителей, состоящей из 450 членов, объясняется федеративным устройством государства. Срок действия Палаты представителей устанавливается в два года. Желая видеть в законодательных и представительных органах наиболее достойных и образованных граждан, Муравьев вводит имущественный ценз как для избирателей, так и для депутатов Народного вече.

Монарх является главой исполнительной власти, но, несмотря на существенные полномочия, он ограничен в своих действиях Конституцией.

Муравьев видел Россию федеративным государством, ее части он называет державами, в которых формируется областное управление: Областная (Державная) дума и Палата выборных.

Судебная власть в конституционных проектах Муравьева отделена от администрации и построена на централизованных началах. В уездах действуют совестные суды. Должность совестного судьи — выборная и несменяемая. Следующим звеном судебной системы являются Областные суды, состав которых избирается Областными палатами. И наконец, высшим судебным органом является Верховное судилище, которое избирается Народным вече в количестве пяти или семи судей пожизненно. Для судей установлены достаточно высокие имущественные цензы, по всей видимости, с целью обеспечить их независимость. Никакой суд не может присвоить себе право толковать закон, то есть взять на себя функции законодательной власти.

1. Антология мировой правовой мысли. Т. 4. С. 325. ↑

2. Антология мировой правовой мысли. Т. 4. С. 326. ↑

3. Антология мировой правовой мысли. Т. 4. С. 331. ↑

4. Там же. С. 18. ↑

5. Антология мировой правовой мысли. Т. 4. С. 331. ↑

6. Там же. С. 347. ↑

7. Чехов А. П. Рассказы и повести. М., 1981. С. 34. ↑

8. Антология мировой правовой мысли. Т. 4. С. 347. ↑

9. Там же. С. 354. ↑

10. См.: Антология мировой правовой мысли. Т. 4. С. 347. ↑

11. Исаев И. А., Золотухина И. М. История политических и правовых учений России XI—XX вв. С. 174. ↑

12. Антология мировой политической мысли. Т. 4. С. 405. ↑

13. Антология мировой политической мысли. Т. 4. С. 413. ↑

14. Там же. С. 416—417. ↑

15. См.: Томсинов В. А. Светило российской бюрократии. М., 1991. С. 112. ↑

16. Томсинов В. А. Светило российской бюрократии. С. 115—116. ↑

17. См.: там же. С. 318—319. ↑

18. См.: Антология мировой правовой мысли. Т. 4. С. 447—448. ↑

19. См.: Русский консерватизм XIX столетия. М., 2000. С. 43. ↑

20. См. Антология мировой политической мысли. Т. 3. С. 634. ↑

21. Антология мировой политической мысли. Т. 4. С. 442. ↑

22. Антология мировой политической мысли. Т. 3. С. 662. ↑

23. Антология мировой политической мысли. Т. 3. С. 670. ↑