Борис Петрович Вышеславцев (1877—1954) в одинаковой степени может быть назван как юристом, так и философом. Являлся учеником П. И. Новгородцева и во многом разделял его идеи. Поиск правопонимания в основном сконцентрирован в таких работах, как «Этика Фихте. Основы права и нравственности в системе трансцендентальной философии» и «Этика преображенного Эроса».

В соотношении закона в юридическом смысле этого слова и человека Вышеславцев отстаивал автономию личности, которая приобретает у него некоторое самодовлеющее и самодостаточное значение. Он пишет, что по идее «закон должен предстать на суд самости, ибо самость выше закона. И, только если я сам признаю закон, и склонюсь перед ним, только тогда закон начинает действовать для меня и налагать обязанности»^[1]. «Самость», говорит Вышеславцев, всегда выступает в двух ликах, в двух аспектах, нераздельно и неслиянно существующих: «Я сам» и «Мы все». Нельзя сказать, что это мнение разделялось всеми. Б. Н. Чичерин, к примеру, писал о том, что если бы каждый стал исполнять только те законы, которые он считает хорошими, то было бы полное господство анархии. Однако Вышеславцев если и дает повод для критики, то очень небольшой, поскольку его понимание «самости» не исключает, а, напротив, предполагает общественность, то есть то, что он выражал через категорию «Мы». Представляется, что человек, каждый в отдельности, должен соотносить свои поступки с тем, что принято в обществе, что считается естественным или, наоборот, предосудительным.

Касаясь проблем власти и права, Вышеславцев полагал, что они всегда стоят перед «судом правды и справедливости», пока правда и справедливость есть основные религиозно-этические идеи. Он пишет, что «организация власти и права обусловлена сверху религией и этикой, но она обусловлена и снизу — материальными потребностями человека, его природой, то есть органической и психологической жизнью»^[2].

Обусловленность права и власти, то есть государства, материальными потребностями человека определяют и его позицию в понимании природы прав личности. Мало, говорит Вышеславцев, установить, во что не должно вмешиваться государство; необходимо обязать государство оказывать гражданам такие услуги, без которых невозможно развитие личности, развитие культуры. Дореволюционные юристы отчетливо полагали, что провозгласить права и свободы — важный шаг на пути построения «культурного государства». Но они останутся ничем не обеспеченным принципом, если не будут должным образом защищены и гарантированы. Профессор Вышеславцев утверждает, что и в свободной демократии права личности, права каждого гражданина должны быть обеспечены, поскольку человек, живущий в правовом государстве и принимающий участие в государственной жизни, называется гражданином. Всякая власть без исключения, в том числе и демократическая, может притеснять граждан, следовательно, «для этого необходимо установить права личной свободы и создать гарантии — обеспечение этих прав»^[3].

Власть должна быть сильной и могучей, но она не может притеснять граждан, ибо личность является свободной, поэтому нужно точно определить пределы личной свободы и границы вмешательства власти в личную жизнь. Права личной свободы определяют взаимоотношения между каждым гражданином и представителями правительственной власти^[4].

Собственно правовые воззрения Вышеславцева носят сильный отпечаток его религиозных убеждений. По его мнению, апостол Павел был первым, кто установил широкое понятие закона, относя к нему всякий положительный закон и естественный закон, написанный в сердцах. Древняя католическая церковь рецепировала стоическое учение о естественном законе, и с тех пор он пребывает в качестве незыблемого принципа естественного права и естественной морали в католической теологии: вечный, божественный закон лежит в основе положительного закона и является мерилом его ценности. Протестантизм, по сути, стоит на той же позиции, констатирует Вышеславцев.

Христианское понимание закона представляет глубокую ценность, и не потому, что оно помогает решить антиномию закона и благодати, а скорее напротив — потому что затрудняет ее решение.

Этика естественного закона, этика всеобщего закона добра есть самая возвышенная форма этики, какая мыслима до Христа и вне Христа. Это признает и апостол Павел, поскольку у иудеев, у греков и римлян, по сути, одни и те же заповеди, одни и те же законы.

Ошибаются те, кто думает, будто справедливое устроение человечества разрешается системой справедливых законов, идеальным государством — монархией, или республикой, или коммунизмом, как это представлял себе античный мир и как думает современное внехристианское человечество. Ошибаются и те, которые хотят обустроить человеческую душу и сделать ее праведной, связав своеволие страстей сетью моральных императивов и запретов. Ни усовершенствование законов, ни организация властей, ни постоянное моральное суждение и осуждение (любимое занятие толпы) не устраняют и даже не уменьшают количество зла и преступлений на протяжении исторического пути^[5].

Между велением закона и решением человека лежит таинственная подсознательная сфера аффектов и не менее таинственная сознательная сфера свободы. Закон лишь «мотивирует», но не обусловливает причинно. И противоборство закону тоже лишь «мотивирует», но не механически отбрасывает закон.

Рассуждения Вышеславцева сводятся к критике тех, кто считает, что выполнению закона мешает плотская сущность человека. Борьба против плотского начала во имя торжества законов, есть, по сути, борьба против человеческого. Только умерщвление человечества будет означать победу законов. Но кому нужна подобная жертва, риторически вопрошает мыслитель.

1. Вышеславцев Б. П. Кризис индустриальной культуры. Нью-Йорк, 1953. С. 240. ↑

2. Вышеславцев Б. П. Философская нищета марксизма. Франкфурт, 1971. С. 166. ↑

3. Вышеславцев Б. П. Гарантии прав граждан. М., 1917. С. 5. ↑

4. Там же. С. 7. ↑

5. См.: Антология мировой правовой мысли. Т. 5. С. 618. ↑