Сергей Андреевич Муромцев (1850—1910) — известный политический и общественный деятель. В дореволюционной юридической науке более всего известен как один из сторонников так называемого социологического подхода к праву, на основе которого в России сформировалась и получила некоторое распространение «идея свободного права». Ученик и последователь Иеринга, Муромцев, создавая социологическую теорию, вышел на проблему взаимоотношений суда и закона и при этом не придерживался господствующих тогда воззрений^[1].

По вполне понятным причинам социологическая школа права не смогла совершить переворот в правопонимании дореволюционной России, но многие ученые не избежали искушения освободить «жизнь от гипноза положительного права». В своей основной работе «Определение и основное разделение права» Муромцев писал, что юридические нормы подкрепляются авторитетом власти, ее силой. Но сила эта, будучи всегда более или менее значительной, никогда не бывает абсолютной. Она действует рядом и совместно с другими силами, которые также влияют на образование правового порядка и могут расходиться с нею в своем направлении. В данном случае Муромцев констатирует связанность права с другими социальными явлениями, которые не только преобразуются правом, но и оказывают на него заметное воздействие. Однако вся общетеоретическая система известного дореволюционного ученого сводится к тому, что «жизнь права» несравненно шире юридических норм, и правоприменитель, прежде всего суд, не должен быть слепым орудием законов, часто очень несовершенных и противоречивых, а иногда и вовсе отрицающих право, понимаемое как высшую справедливость. Надо сказать, что эта точка зрения и правдива, и опасна одновременно.

Подобный подход к пониманию природы применения закона очевидно можно объяснить правопониманием Муромцева. С его точки зрения, в основу понятия права должна быть положена не норма, исходящая от государства, а правоотношение. Из того факта, что население Российской империи не руководствуется в своих гражданских правоотношениях единым законом, он определяет предмет гражданского права как то, что выражается в гражданских законах в связи с примыкающей к ним судебной практикой^[2]. Ученый полагал, что во все времена, кроме всего прочего, право ограничивается, дополняется и изменяется под влиянием нравственных воззрений и чувства справедливости тех лиц, которые право применяют. Таким образом, право Муромцев понимал довольно широко, включая в него не только нормы положительного закона, но и, как мы видим, судебную практику. Однако и нормы никогда не пребывают неподвижно, подобно египетскому сфинксу.

С именем Муромцева связана заметная попытка внести в теорию правоприменения так называемые внезаконные критерии — судебную практику, мнение судьи, общественное правосознание, справедливость и т. д. Ведь в России, как и во многих других странах континентальной Европы, правоприменительный процесс сводится к тому, что под общую норму закона подводят какой-либо частный случай и на основе этого делают вывод о правомерности или неправомерности, или, более широко, разрешают правовую ситуацию. Но ведь ясно, что единичный случай никогда во всех деталях не будет совпадать с нормой закона.

Муромцев полагал, что юристы не могут ограничиваться формальной стороной применения права, якобы объединяющие все средства, требуемые для законного, а значит, правильного применения нормы. Наблюдение за жизнью, исторические экскурсы доказывают, что толкование закона явно или скрыто всегда предполагает его преобразование. Догма не вырабатывает критерия, необходимого на случай столкновения его с жизнью или несостоятельности. И указание на «дух» закона само по себе не более как пустой звук^[3].

Развернутую критику устоявшегося мнения на природу толкования нормы закона Муромцев дает в статье «Суд и закон в гражданском праве». Суть этого мнения сводится к пассивному отношению судьи к закону. В этом Муромцев видит одно из проявлений рецепции римского права и его поистине фантастического влияния. Долгое время подчинение чужому отучило юристов от творчества. Отчасти здесь сыграла роль и теория разделения властей, которая, с одной стороны, страхует от произвола, а с другой — ставит суд в рамки строгого подчинения закону. Судья не открывает мысли законодателя. Он додумывает за него то, что законодатель не додумал. В основе деятельности судьи, как и деятельности законодателя и ученого, лежит творчество. Отбросив всякие сомнения, Муромцев заявляет: «Судья — законодатель, тем более деятельный, чем менее деятельным оказывается сам законодатель, он сам проводник в жизнь тех начал, которые сознание общества в противоположность действующему закону объявляет справедливым и естественным»^[4].

Муромцев считает, что судья, кроме толкования, критики и развития положительного права, уполномочен и к творческому преобразованию права на самостоятельной почве. «Только историко-философский анализ закона способен вложить в него содержание. Дух закона есть его историческое отношение к интересам прошедшего, настоящего и будущего; понимать закон — значит понимать его как момент исторического развития; применять его — значит знать историческое соотношение принципов, преобразующих его содержание, и содействовать реализации прогрессивных начал, удерживая излишнее проявление начал отживающих. Так, вопреки всем догматическим теориям, понимают и применяют закон на самом деле. Но в интересах дела необходимо, чтобы происходящее скрыто и бессознательно делалось открыто и сознательно, чтобы наука и школа не оставляли практику в этом важном деле без помощи в руководстве»^[5].

Муромцев твердо стоял на этих позициях. В другой работе он пишет, что судья, сталкиваясь с несовершенством закона или с его отсутствием, должен положиться на свои собственные силы и приступить к регламентации гражданско-правового порядка, не дожидаясь, пока выступит законодатель. Нечего опасаться произвола со стороны судей. Наоборот, учитывая это обстоятельство, следует особое внимание уделить гарантиям высокого качества судебной деятельности: надлежащему образованию судей, правильному движению их по службе, развитию демократических начал в судопроизводстве^[6]. «Закон, обычай, наука, общественные воззрения на справедливость и нравственность — все это авторитеты, которые неминуемо руководят судьей, но которым он не подчиняется пассивно. Их указания постоянно расходятся между собой, и судье приходится делать выбор. Господствующая догма предлагает ряд правил на этот счет, но они не предполагают в суде живой самобытной силы и поэтому не годятся… Из источников поборет в суде наиболее живучий… И закон, и обычай, и наука регулируют гражданскую жизнь, но регулируют через судью, который один есть непосредственный творец гражданско-правового порядка»^[7].

В противоположность господствующим правовым реалиям России С. А. Муромцев призывает при разрешении юридических дел опираться не только на закон, обычай, правовую доктрину, но и вообще выходить за пределы юридической сферы. В этой связи он пишет: «Целесообразность решения, подсказываемого творчеством, определяется критерием, который опирается не только на факты права, но в равной степени на факты экономики, нравственности, религии и так далее, чтобы оценить эту целесообразность судья призывает на помощь всю совокупность своих познаний о человеке и обществе, руководствуясь всей житейской практикой. Чем менее юрист приурочивает свое творчество к специально-юридической сфере, тем более оно оригинально и плодотворно»^[8].

Муромцев, при всем своем вкладе в отечественную юридическую науку, не столько разрешил, сколько поставил проблему переориентации правоприменительного процесса. Его желание в части того, чтобы судьи выходили за рамки правовых норм, кодексов, если те отстали от жизни или противоречат справедливости, целесообразности, может быть оправдано в условиях не нашей, не российской правовой действительности. Следует согласиться, что профессиональный судья лучше чувствует право, чем «коллективный законодатель», который состоит часто из статистов, не понимающих нормы, за которую он голосует, но это все-таки коллективный разум, и на него гораздо труднее влиять, чем на суд, который никогда в нашей истории не был вне административной опеки, в том числе и в настоящее время. Мы считаем, что С. А. Муромцев существенно обогатил теорию правоприменительного процесса, но придать ей статус рабочей гипотезы в наших условиях — затея довольно опасная. Во всяком деле изрядная доля консерватизма никогда не будет помехой, а скорее, наоборот, застрахует от возможных ошибок и заблуждений, а может быть, и сознательного злоупотребления правом. Такие теории хороши там, где влиять на суд практически нет никакой возможности. У суда, кроме мудрости, по образному выражению А. Гамильтона, должно быть и достаточно власти, чтобы отстоять свою независимость, когда это необходимо.

1. См.: Липень С. В. Идеи «свободного права» в юридической науке дореволюционной России/Дисс. канд. юр. наук. М., 1994. С. 87. ↑

2. См.: Муромцев С. Л. Из лекций по русскому гражданскому праву. СПб., 1899. С. 3-4. ↑

3. См.: Муромцев С. А. Очерки общей теории гражданского права. М., 1877. Т. 1.С. 197. ↑

4. Муромцев С. А. Право и справедливость. Сборник правоведения и общественных знаний. М., 1893. Т. 1. С. 11. ↑

5. Муромцев С. А. Очерки общей теории гражданского права. С. 197—198. ↑

6. Муромцев С. А. Суд и закон в гражданском праве // Юридический вестник. 1880. № 11-12. С. 392. ↑

7. Там же. С. 392-393. ↑

8. Муромцев С. А. Что такое догма права? М., 1885. С. 31—32. ↑