Павел Гаврилович Виноградов (1854—1925), профессор Московского и Оксфордского университетов, в основном занимался проблемами истории и теории права. Его курс истории английского права признавался одним из самых удачных в этом прославленном университете Великобритании. После Октябрьской революции Виноградов принял английское подданство и продолжил заниматься вопросами государственного (конституционного) права.

Виноградов полагал, что, прежде чем пытаться понять цели и характерные особенности теории права, сначала необходимо выяснить, какое место оно занимает в системе наук. Прежде всего, наука есть знание, приведенное в порядок рефлексией, которая является особенностью человечества. Только благодаря рефлексии люди создали язык, религию, науку, мораль, политический и юридический порядок. Правоведение имеет своей целью раскрыть общие принципы, лежащие в основе правовых установлений и судебных решений. Оно изучает процессы мысли, происходящие в сознании законодателей, судей, поверенных и тяжущихся. Она дает возможность людям создавать законы, пользоваться ими сознательно и не зависеть при этом от обстоятельств. Подчеркивая методологическую значимость теории права, ученый предостерегает исследователей от соблазна рассматривать ее как разновидность школьного курса, цель которого состоит в том, чтобы познакомить человека, начинающего изучать право, с юридической терминологией. Действительно, такая функция у теории права имеется, также как и функция классификации и каталогизации правовых явлений. Применительно к какому-нибудь кодексу теория права выступает той наукой, которая помогает раскрыть рациональную взаимозависимость юридических норм, а не установление их последовательности. Помощь, оказываемая юридической классификацией, очень даже уместна, но помимо этого теория права необходима для выяснения и дополнения отдельных доктрин, которые она трактует как части связанного, целого юридического мышления. Наблюдения и правила, которые могут казаться случайными и необоснованными, когда с ними имеет дело практика, получают свое оправдание или вызывают к себе критическое отношение, когда они рассматриваются в свете общей теории.

Исследователи теории права в качестве первых шагов предпринимают попытку определить ее предмет и обычно начинают с определения понятия «право». Любая книга по теории права начинается с дефиниции «что есть право». Читатель догматически воспринимает то, что ему предлагают в самом начале, и не имеет возможности оценить удачность того или иного термина или определения. Между тем, замечает Виноградов, давать определения каких-либо явлений, а уж в праве тем более, занятие не из легких. Прежде чем судить о предмете, необходимо сначала определить класс, к которому он принадлежит. Только так можно избежать ошибок, познавая сущность явления.

Правовые установления, замечает Виноградов, относятся к элементам организации общества, следовательно, теория права есть одна из отраслей науки об обществе. Человек — по преимуществу общественное существо, и социальное общение предписывается ему самой природой. Если социальное общение диктуется человеческой природой, то какой-либо порядок есть необходимое условие этого общения. Правила, устанавливаемые в социуме, призывают отказываться всех и каждого от силы и узкокорыстного эгоизма и строить свои отношения на основе уважения к другим. Правовые нормы, предполагает Виноградов, занимают определенное место между правилами поведения, которые обеспечивают социальный порядок и социальное общение. Поэтому среди социальных наук теория права относится к отделу так называемых моральных наук.

Человеческое мышление рассматривает факты действительности с двух сторон: оно может наблюдать их взаимоотношения извне и стараться связать их одно с другим как цепь причин и следствий. Именно так и изучают их естественные науки. Моральные же науки исследуют эти факты в отношении к сознательной деятельности человека и оценивают их по связи целей и средств.

Цель права — установить правила поведения, то есть что можно делать и от чего следует воздержаться, хотя нормы права — не единственные правила поведения, управляющие человеческими поступками.

Право, констатирует Виноградов, не может быть оторвано от морали, поскольку оно содержит понятие правильности, которому соответствует моральное начало справедливости. При этом он ссылается на римского юриста Ульпиана, который писал, что «жить следует честно, не вредить своему ближнему, воздавать каждому свое». Все они (то есть социальные нормы) относятся к моральным предписаниям, но тем не менее находят свое выражение и в праве. Здесь, конечно, можно и подискутировать, но не с Ульпианом, а с Виноградовым, в части того, что социальные нормы напрямую относятся только к морали, а к праву имеют опосредованное отношение. Что касается честности, то здесь можно и согласиться, а вот насчет вреда и воздаяния каждому своего — поспорить. Представляется, что относить вред исключительно к моральным категориям не совсем правильно. Иными словами, не только моральные принципы состоят в том, что человек не должен причинять вреда другому, но и правовые, поскольку причинение вреда может иметь юридические последствия. А уж если говорить о воздаянии каждому своего, то это чисто правовой принцип. Право представляет собой равный масштаб, применяемый к неравным людям. Если с точки зрения справедливости и морали можно дать слабому и больше, то с точки зрения права ко всем нужно подходить одинаково. Виноградов прав в том, что трудности начинаются, когда мы пытаемся провести разграничительную линию между нормами нравственности и права, между этическими и юридическими положениями. В этом смысле есть только одна определенность: в случаях юридической обязательности мы имеем дело с предписаниями более строгого, и притом принудительного характера.

Присутствие элемента подчинения делает право легко отличимым от других социальных норм. Цель права состоит в том, чтобы подчинить индивида воле организованного общества, а нравственность стремится подчинить индивидуум велениям его собственной совести. В обществе, государстве происходит комбинация воль. В силу этого закон Виноградов определяет как ряд правил относительно распределения и осуществления мощи над лицами и вещами, правил, которые установлены и исполнение которых обеспечивается обществом. Однако эта мысль нуждается в пояснении: «Не в одной силе дело, — пишет он, — а в праве, и в известном смысле само государство для того и существует, чтобы провозглашать и проводить в жизнь право»^[1]. Но и здесь профессор Виноградов говорит о том, что право не может быть оторвано от морали; оно содержит в качестве одного из своих элементов понятие правильности, которому соответствует моральное начало — справедливость, поэтому «в каждой системе права должно существовать известное равновесие между справедливостью и силой. А из этого следует, что определение права не может быть основано исключительно на понятии государственного принуждения»^[2]. Воля общества и государства, которая находит свое отражение в положительном праве, должна быть не только моральной и справедливой. С позиций европейского рационализма Виноградов пишет: «Существенно важные нормы имеют за собой двойное оправдание: они одновременно являются и приказаниями закона и положениями разума»^[3]. Говоря так, уточняет ученый, мы не хотим сказать, что может существовать система права, построенная на фундаменте чистого разума или «человеческой природы» в противоположность праву, созданному законодательством, судебными решениями или обычаями. Однако такая точка зрения не раз выдвигалась на протяжении истории и оказывала большое влияние на конкретные формы правового развития. Согласно одному несколько презрительному выражению, естественное право есть «юриспруденция, висящая в воздухе». Сократ, Платон, Аристотель, говорит Виноградов, утверждали, что в противоположность изменчивым нормам положительного права существует некий неписаный закон, заложенный в сердце человека. Они говорили также об общем праве, постоянно наблюдаемом среди различных племен, о естественном праве, которые разумные существа повсюду обязаны признавать.

Рассуждения философов о естественном праве подхватили и великие римские юристы-практики, подкрепив их своим авторитетом. Римским юристам приходилось иметь дело с бесчисленными законами, обычаями, верховная власть над которыми принадлежала римским судам. Для римских преторов и проконсулов сведение этой разнообразной массы к единой и упорядоченной системе являлось не отвлеченной, а чисто практической проблемой. Благодаря этому вопрос о моральной основе меняющихся законов был поставлен в полном объеме, и римляне жадно ухватились за греческую теорию естественного права, являющегося в их глазах разумным основанием всех отдельных законов, а в особенности общего права империи.

Естественные законы получили поддержку и в средневековое время. Бог, согласно Блаженному Августину, раскрыл человеку Свои законы, запечатлел их в людских сердцах в виде совести и разума. После возрождения науки и светской культуры в XVI, XVII, XVIII вв. философы выводили теорию права из немногих разумных принципов, а с Кантом теория разумного права достигла апогея в своем развитии^[4].

В новейшее время, отмечает Виноградов, делались попытки, правда, весьма безуспешные, признать разум источником положительного права. Однако косвенное влияние этих теорий на воззрения судей и законодателей было весьма велико. Естественное право не может рассматриваться как кодекс, хотя бы потому, что оно не постоянно. Таким образом, содержание естественного права меняется вместе с эпохами, но цель его остается постоянной, и эта цель — справедливость. Этот вид права проявляет свое действие не при помощи положительных законодательных актов, а посредством человеческого сознания. Нет надобности объяснять: тот, кто достигает власти над умами людей, в конце концов будет повелевать и их учреждениями.

Как справедливы эти слова в наше время, когда информационные возможности различных кланов и групп, по сути дела, определяют вектор государственного развития.

1. Виноградов П. Г. Господство права. М., 1910. С. 3. ↑

2. Виноградов П. Г. Очерки по теории права. М., 1915. С. 26. ↑

3. Там же. С. 145. ↑

4. См.: Виноградов П. Г. Очерки по теории права. С. 146 и далее. ↑